– Он не сделал вам ничего плохого, – злобно сказала Доминика.
– Он вылил на мою голову полную бочку отборной чуши – о бессмысленности всего на свете, о том, что мертвое умирает навсегда, что миром правит случайность…
Доминика подобралась, как перед пружком.
– Он вовсе так не думал! К тому же… Вам-то какое дело? Не он явился к вам в дом – вы пришли к нему!
– А теперь вы пришли ко мне, – бросил Рерт, разглядывая бутылочку на просвет.
– Эдак к любому человеку можно придраться и во что-нибудь превратить! Будем превращать всех?
– Моя бы воля – и превращал бы, невзирая на пол и возраст. – Рерт сопел, отдирая от пробки сургуч. – Жаль, что я редко выбираюсь… Спина болит от прогулок, голова кружится от высоты, а Кротовые норы… – он раздраженно махнул рукой.
– Одного я не могу понять, – пробормотал Лив, собирая крошки ребром ладони. – Со сроком выходит неувязка.
– Со сроком?! – Рерт зубами выдернул пробку из узкого бутылочного горлышка. – Она врала тебе от начала и до конца!
– О благородных дамах не говорят «врала». – Лив сбросил крошки в камин, отряхнул ладони. – Говорят «не открывала всей правды».
Он сунул руку за пазуху, выудил странный предмет, отдаленно напоминающий свирель; Рерт отскочил.
– Проклятый Мизеракль!
– Лив, я не врала! – выкрикнула Доминика почти одновременно с ним. – Я…
– Не так уж важно. – Лив покачал головой, надевая «свирель» на пальцы правой руки.
Рерт поспешно приложился к горлышку бутылки и сделал глубокий глоток. Глаза его закатились, рот разинулся, в щели между потрескавшимися темными губами вспыхнула искра; искра превратилась в сверкающий клубок, в котором Доминика – мгновение спустя – вдруг опознала кроличью голову.
Ни один из кроликов, прежде виденных Доминикой, не выглядел так зловеще. Свалявшаяся шерсть его была покрыта комочками темной смазки, глаза смотрели холодно и мертво, зазубренные уши казались орудиями убийства. Не ожидая команды к бою, кролик ударил огнем из ноздрей – так, что голова Рерта, все еще служившая чудовищу оболочкой, мотнулась назад.
Доминика, невесть как оказавшаяся в самом дальнем углу, успела увидеть, как слегка прокопченный Лив поднимает руку и очертания огромных зубов вдруг заполняют пространство Рертова жилища.
Кролик вырвался на свободу. Хвост его оказался непропорционально длинен и подобен хвосту скорпиона; момент удара Доминика видеть не могла – таким стремительным был каждый бросок.
Брызнуло стекло, рассыпаясь осколками; зашипел и высох ручеек. Чудовищные зубы, одновременно реальные и призрачные, несколько раз сомкнулись впустую, потом послышался хруст, кролик забился, перекушенный пополам, и вдруг взорвался, опрокинув Рерта в бассейн и отбросив Лива к стене.
– Ты проиграл мне желание, Рерт.
Лив расстегнул пряжку у горла и сбросил на пол обгорелые лохмотья, прежде бывшие его плащом. Край ткани вспыхнул, Лив наступил на него ногой.
Беспалый с трудом выбрался из бассейна. Уголки его рта кровоточили, темные струйки сбегали по седеющей бороде.
– Мизеракль, – просипел он с откровенной ненавистью. – Проклятый Мизеракль… Ты не сможешь меня принудить.
Лив поднял брови.
– Почему это?
– Потому что раньше меня придется убить!
– Доминика… – Глаза Лива нашли ее там, где она пряталась, в темном углу за сундуком. – Во-первых, можете выйти… А во-вторых – давайте подумаем, как нам быть. Не слишком ли высокую цену нам приходится платить за ваше наследство?
– Я не врала вам!
– Милая Доминика, я не стал бы связываться с вами, если бы вы не врали. Но теперь наступил момент истины: давайте сюда ключ… Кстати, когда вы успели его взять?
– Доминика посмотрела на свои руки. В правой зажат был ключ. Прежде чем забиться в щель за сундуком, она успела-таки схватить со стола свою драгоценность, унести подальше от греха…
– Рерт, – сказал Лив мягко. – Прости меня, если я в чем-то не прав.
Беспалый, не глядя на него, разводил огонь в камине. Промокал уголки рта рукавом рубахи.
– Доминика, – Лив обернулся, – зачем вы рассказали мне всю эту историю про наследство? Ладно, молчите, я догадываюсь. Вам казалось, что в истинную причину никто не поверит.
Что она не покажется серьезной.
Доминика молчала.
– Вы видите, я сделал все, что пообещал вам. Почти все. Рерт думает, что я не могу его принудить, – он ошибается.
В камине занялся огонь. Рерт не торопился подниматься, сидел, обхватив себя за плечи, подставив теплу мокрый бок. От одежды его поднимался пар. Доминика не могла видеть его лица, но видела руку, нервно сжимающую и разжимающую перепачканные кровью пальцы.
– Итак, Доминика, прежде чем я начну принуждать Рерта… А я твердо решил добиться своего… Скажите мне: почему вы ждали три года, прежде чем отправиться на поиски скважины для вашего ключа?
– Вы не поверите, – пробормотала Доминика.
– Правду! – резко бросил Лив.
– Этот человек – на самом деле не мой сводный брат…
– Я догадался.
– Его имя – не Гастон…
– Его имя не имеет значения.
– Он был аптекарь. Самый скучный и смирный человек на свете. Когда я проходила мимо, он странно на меня смотрел…
– Теплее.
– И однажды пригласил прогуляться… Но у меня были гости, и я отказалась.
– Какая жалость.
– Больше он не тревожил меня. Я была только рада. Нам с ним не о чем было разговаривать… К тому же родственники были бы против такой дружбы, ведь мы неровня…
– Разумеется. Что же потом?
– Потом к нему в аптеку зашел господин Рерт. – Доминика покосилась на побежденного колдуна. – Остался ключ на полу… и мальчишка, забившийся под прилавок. Видите, в этой части рассказа я вам не врала… «Человек, не имеющий цели, подобен ключу, не имеющему замка. Когда замок откроется ключом – Денизу вернут человеческий облик…»
– Никогда, – глухо сказал Рерт, поворачиваясь к камину другим боком.
Лив побарабанил пальцами по столу.
– Непохоже, чтобы из-за этого скучного безродного человека вы готовы были пожертвовать всем на свете, Доминика.
– Прошло три года. Брат Дениза разбогател и задумал перестроить дом. Когда ломали чердак, нашли коробку, на которой было написано мое имя. Брат Дениза человек на редкость порядочный – он просто передал коробку мне.
– Подарки?
– Письма. Десятки писем, на каждом дата. Ни одно не отправлено.
– Зачем вы их читали?
– Я тоже себя спросила… потом. Я была любопытна, Лив. А письма были адресованы мне. Я прочитала сперва одно. Потом другое. Потом все остальные.
– Что дальше?
– Я испугалась и сожгла их. И решила о них забыть.
– Но не получилось?
Доминика в отчаянии помотала головой.
– Я не могу объяснить… Я ходила мимо его аптеки, кивала в окошко – и понятия не имела, что… Задаром. Вы понимаете?
Навсегда! Он такой… честный в этих своих письмах, острый на язык, умный, щедрый… И понимает меня лучше, чем… Но я-то… как я могла догадаться… когда он уныло пялился на меня из-за своего унылого прилавка?!
– Вы хотите сказать, что влюбились в него по уши, начитавшись романтических писем?
– Нет. – Доминика поморщилась. – Этих-то слов я и боялась. Любовь тут вообще ни при чем… А письма вовсе не были романтическими… Конечно, легче поверить в наследство.
– Уж простите мне некоторую пошлость формулировки. – Лив посмотрел на Рерта.
Под его взглядом тот тяжело поднялся – хмурый, бледный, в бороде застряли сгустки крови.
– А теперь я скажу: ваш дружок – пустоцвет, и пустоцвет говорливый. Звенел своими склянками и рассказывал – мне, мне рассказывал! – что смысла нет ни в чем. Тогда я спросил его, есть ли хоть капля смысла в его собственной жизни…
– Провокация, – подбросил Лив.
– Это нечестно! – выкрикнула Доминика. – Он был в отчаянии… Он разуверился… Он страдал, в конце концов! А у того, кто страдает, не может не быть цели!
Рерт с силой вытер окровавленный рот.
– Если у него была цель – значит, где-то есть скважина для этого ключа. Надо только хорошо поискать.
– Я искала!
– Значит, у него не было цели.
– Дружище Рерт, – мягко сказал Лив. – Я не стану разубеждать тебя. Я не стану ничего тебе доказывать. Я даже не стану перекусывать тебя пополам. Но если ты откажешься помочь нам по доброй воле – поможешь по недоброй. Выбирай.
– Каким бы дураком ты ни был… – пробормотал Рерт, снова усаживаясь перед огнем.
– Ты вернешь ему человеческий облик?
– Нет.
Доминика отшатнулась: Лив метнулся в длинном, неуловимом глазом движении. По комнате прошел ветер, Доминика захлебнулась от густой вони; Рерт, все еще сидящий у камина, захрипел – и вдруг лопнул, как воздушный шарик. На месте, где он только что сидел, брякнулся о пол огромный замок с фигурной черной скважиной.
– Быстрее! – приказал Лив. – Ключ!
Доминика опустилась на четвереньки – ноги не держали ее. По-деревенски разинув рот, она смотрела на бывшего человека, бывшего колдуна, оказавшегося теперь ржавым куском стали.
– Быстрее! – приказал Лив. – Ключ!
Доминика опустилась на четвереньки – ноги не держали ее. По-деревенски разинув рот, она смотрела на бывшего человека, бывшего колдуна, оказавшегося теперь ржавым куском стали.
– Да отпирайте же! – раздраженно торопил Лив. – Это та самая скважина!
Доминика попятилась. Перевела взгляд с замка на ключ, с ключа на Лива, с Лива на замок.
– Вы… лгали мне. Вы умеете превращать людей. Это отвратительно… как вы…
– Но ведь и вы мне лгали!
Доминика помотала головой:
– У меня была причина…
– Но ведь и у меня была причина! Вам не понять… Или наоборот, понять слишком хорошо… Но я Мизеракль и Мизераклем умру!
– И очень скоро, – сказали из камина.
Грохнули, разлетаясь во все стороны, поленья. Согнулась чугунная решетка; легко переступив через ее обломки, в комнату шагнул некто, кого Доминика узнала сразу же. На этот раз при нем не было верхового животного, похожего одновременно на пантеру и паука, и сам он выглядел почти по-человечески, если не считать третьего глаза на лбу – но не над переносицей, как можно было бы ожидать, а над левой бровью.
Все три глаза лихорадочно блестели.
– Привет, Мизеракль… Что ты сделал с моим другом Рертом?
– Привет, Соа, – сказал Лив, делая шаг по направлению к замку. Незваный гость протянул руку.
– Стой! Зачем? Ты и без того принес моему другу слишком много зла… Ты испоганил его аллею – я видел! Ты превратил его в эту дрянь. Не удивлюсь, если узнаю, что ты съел его кролика!
– Да, я съел его кролика, – устало подтвердил Лив. – Соарен, ты пьян. Осторожнее.
Новое неуловимое движение, новая волна смрада; замо́к будто взорвался, разрастаясь и принимая форму человеческого тела. Мгновение – и Рерт со стоном сел, держась за голову.
– К тебе гости, – сказал ему Лив.
Рерт невидящим взглядом скользнул по Доминике. Тяжело посмотрел на Лива, потом уставился на трехглазого и тяжело задышал.
– Фу-у! – Трехглазый замахал ладонью перед лицом. – Ну и смердят же в наше время добро и справедливость! Здравствуй, друг Рерт. Тебе не надоел еще Мизеракль? Мне надоел смертельно.
– Он в моем доме, – хрипло сказал Рерт.
– Я заметил, – подтвердил трехглазый. – И что он с тобой делает – в твоем-то доме! Но я – другое дело. Я пришел не зубами с ним мериться, я кое-что принес… Вот!
И он вытащил из-за пазухи две покрытые воском доски для письма, а из кармана – два острых деревянных стержня.
Безобидные эти предметы произвели странное впечатление на Рерта и в особенности на Лива – Доминика, привычно забившаяся в щель за сундуком, имела возможность видеть его лицо. В комнате было достаточно света для того, чтобы разглядеть бумажную бледность поверх несколько застывшей невозмутимости.
– Не надо, – сказал Рерт.
– Надо! – провозгласил тот, кого звали Соареном. – Я давно ждал этого дня! Там, – он ткнул пальцем в сводчатый потолок, – наконец-то сочли, что нам с Мизераклем пора выровнять чаши весов… Окончательный поединок – вот что я принес в подарок моему другу Зубастику. Сядем же и нарисуем пару формул!
– Погоди, – сказал Лив.
– Немедленно. Чистый и окончательный счет. Выбирай оружие, Мизеракль. Честно говоря, мне все равно – эта доска или та…
Доминика смотрела, утратив представление о смысле происходящего. Трехглазый Соарен уселся за низкий стол перед камином – тот самый, где недавно крошил свой хлеб Лив, через всю комнату бросил одну доску, и Лив поймал ее левой рукой, а правой подхватил летящий стержень.
Рерт, которому тяжело было двигаться после превращения в замо́к и обратно, отошел к бассейну (ручеек, едва пришедший в себя после полного испарения, журчал теперь тихо и как-то неуверенно), сел на краю и свесил руки ниже колен. Лив молчал. Глаза его были стеклянно-отрешенными, и Доминика вдруг поняла, что боится за него – до холодного пота.
Соарен положил вощеную доску на стол. Вольготно вытянул ноги, взял в правую руку стержень, искоса, нехорошо взглянул на Лива.
Лив слепо огляделся. Не увидел Доминику. Подвинул к стене стол, покрытый кожаной скатертью (стол был огромный, Лив сдернул его с места, будто пушинку), сел прямо, как школьник. Взял стержень в левую руку. Уставился на свою доску, словно рассчитывая прочитать подсказку на нетронутой вощеной поверхности.
– Ты готов? – отрывисто спросил Соарен.
– Я готов, – эхом отозвался Лив, и Доминика не узнала его голоса.
– На счет «пять» начинаем, – сказал Соарен. – Рерт, посчитай.
– Раз, – глухо сказал Рерт. – Два, три, четыре… пять.
Два стержня одновременно коснулись досок. Доминика замерла. Поначалу ничего не происходило.
Соарен усмехался. Его стержень постукивал о доску, выводил письмена, рождая при этом зеленоватый пар; пар вырывался с силой, струйки его шипели, как обваренные змеи.
Лив все еще сидел очень прямо. Левая рука его выводила совершеннейшие с точки зрения Доминики каракули; только что проведенные линии через секунду таяли на воске, будто впитываясь. На их место ложились новые; Доминика никогда бы не могла себе представить, что решающий магический поединок выглядит именно так.
Рерт сидел, сгорбившись, переводя взгляд с одного писца на другого. Иногда его глаза останавливались на Доминике, и тогда она всей кожей чувствовала исходящую от Рерта неприязнь.
Потом Соарен начал рычать – вероятно, от азарта. Третий глаз его над левой бровью сделался совершенно красным – даже маленький острый зрачок потонул в прилившей крови. Зеленый дым из-под его стержня повалил гуще.
Лив сидел не шевелясь, не издавая ни звука. Только рука его летала и летала над доской, и метались, пролагая ей путь, глаза.
– Отойди от него, – сказал Рерт.
Доминика не сразу поняла, что обращаются к ней.
– Отойди от него, разнесет. – Рерт дернул рукой, будто приглашая.
Доминика подумала – и не двинулась с места; Рерт отвернулся, всем своим видом говоря: я предупреждал.
Соарен плотоядно урчал, нанося на доску линии и символы. Соарен лоснился удовольствием; казалось, он гонит добычу. Казалось, рот его полон горячей сладкой слюны; он раскачивался на стуле, его танцующий грифель плевался молниями, и там, где коленчатые стрелы попадали в столешницу, возникали горелые пятна.
На лице Лива лежало такое страшное, такое непосильное напряжение, что Доминика избегала на него смотреть. Давай, бормотала она, сжимая кулаки до боли в ладонях. Давай, давай, ну пожалуйста…
Соарен с рыком начертил на своей доске округлую, судя по движению его руки, петлеобразную фигуру. Лив вдруг отшатнулся, будто его ударили по лицу. Деревянный грифель в его руке вспыхнул, как щепка в костре; грифель горел, но Лив продолжал писать, и с лица его не сходило мучительное выражение человека, решающего тысячу задач одновременно…
Потом грифель рассыпался пеплом. Лив удивленно глядел на свою доску, потом на руку и снова на доску; Соарен, хохоча, завершал комбинацию. Росчерк – Лива отбросило, будто толчком, затылок его ударился о стену…
Тогда Доминика зарычала сквозь зубы и нащупала шпильку в своих волосах. Подавшись вперед, вложила теплое острие в упавшую руку Лива.
Рука дернулась. Пальцы сжались вокруг железного стержня.
Соарен выписывал свою победу, над его доской дрожал воздух, закручивался смерчиками, подхватывая обрывки зеленого пара; Лив медленно, будто ломая ржавчину в суставах, выпрямился. Рука, сжимающая Доминикину шпильку, упала на стол рядом с гладкой (все впиталось!) вощеной доской.
Соарен занес свой стержень. И, прежде чем опустить, мельком глянул на побежденного. Лив снова сидел по-школьному прямо. Удивленно смотрел на свою доску.
Соарен опустил руку, ставя точку. За мгновение до оглушительного стука, с которым орудие Соарена коснулось доски, Лив, будто проснувшись, подался вперед, и угловатые, рваные символы полились на воск.
Соарен рыкнул, на этот раз раздраженно. Он полагал схватку оконченной; добивая раненую жертву, он выписывал и черкал, рисовал и снова выписывал; казалось, на стержне его путаются безумные кружева…
Лив сидел, будто надетый на черенок лопаты, прямой и неподвижный. Рука, вооруженная Доминикиной шпилькой, летала с удвоенной скоростью.
Соарен замычал, мотая головой. Забранился; в комнате пахло дымом и раскаленным воском.
– Давай! – закричал вдруг Рерт, о существовании которого Доминика забыла. – Мизеракль!
Соарен наклонился над доской, почти касаясь ее подбородком. Стержень его надсадно визжал, кричал почти человеческим криком – все громче и громче.
Лив сидел как статуя. Только рука металась, нанизывая одну формулу на другую. Быстрее, еще быстрее; Доминика перестала видеть руку. Видела только капли пота, падающие со лба и кончика носа; касаясь доски, капли шипели и испарялись.
Соарен взвыл.
В вое этом не было ничего человеческого; тем не менее Доминика сумела разобрать слова «Мизеракль» и «Будь проклят».