– Что делать, Дина, если Ваню увезли из Москвы? – позвонил он своей партнерше-заказчице.
– Я думаю, пока просто узнавать, – вздохнула Дина и задумалась. – Нет. Все-таки не должны увезти далеко. Зачем похитителям тащить ребенка в другой город без документов? Разве не проще передать его покупателям здесь? В Москве легче затеряться.
– Ну, это в том случае, если его похитили не для конкретного заказчика. А если мальчика именно в другом городе и ждут? И именно этого мальчика? Миллион «если». Одному мне его не найти. Надо ребят привлекать.
– Каких ребят?
– Нормальных, профессиональных. Действующих милиционеров, которые в свободное время ищут прибавку к зарплате не на рынках, а готовы помочь такому частному элементу, как я.
– Правда? И что, есть какая-то такса?
– Плюс-минус сто баксов в день. За служебную информацию отдельно.
– Здорово. Молодцы. А я думала, у них там только оборотни в погонах.
– Ну, это дело вкуса. Как везде.
– Слушай, а дело Марины Федоровой не закрыли после признания Степана и его смерти?
– Нет. Ничего там не сложилось. Они ведь звонок в квартиру Федоровых сняли, проверили на отпечатки, следы обуви в квартире проверили. Не складывается. Случайность его гибели тоже сомнения не вызывает. В общем, его можно забирать, хоронить… Наверное, мы должны помочь.
– Что значит – помочь? Надо все сделать. Баба Лида – это беспомощный ребенок. Одна на свете осталась… Да, знаешь, я Масленникову рассказала, что мы этим делом занимаемся. Ничего?
– Конечно, все нормально. И что он сказал?
– Что изучит заключение эксперта, протоколы осмотра, все прочее. Может, у него какое-то соображение возникнет.
– Они у него всегда возникают. Правда, он как-то подустал в последнее время. Следаки говорят: уже не рвется сам все расследовать, доказывать. Больно много дел появилось, к которым его откровенно не подпускают. А для судов он вообще злой гений. Им за оправдание уже все наличными отслюнявили, а тут он со своими доказательствами. Так что ты на него не особенно дави.
– Да я вообще… просто понять хочу логику этого преступления, какой бы сумасшедшей тварью ни был тот, кто его совершил.
* * *Гера Цепко появился в училище лишь во второй половине дня. С утра Раиса возила его в «Останкино» – показывать организаторам фестиваля. Их принимали, как английскую королеву с одним из принцев. До прослушивания дело почему-то не дошло.
– Почему не прослушивали? – довольно переспросила Раиса в машине. – Рано. Пусть подождут. Ты, конечно, парень золотой, с бриллиантами, но им твои таланты до… В смысле им не до твоих талантов и красоты. Они пока варежки открыли в ожидании моих спонсорских денег. Ты не беспокойся. Я всегда знаю, когда клиент созревает и в какой степени.
Гера вошел в аудиторию в новых кроссовках, красивой короткой куртке и дорогих джинсах, сияя ямочками на щеках. Дима, парень, с которым он снимал квартиру, сказал: «Тебе утром мама звонила. Сразу после того, как ты ушел. Просила срочно перезвонить».
Гера, красуясь, вынул из кармана изящный, как игрушка, серебристый мобильный телефон. Небрежно набрал номер.
– Мама! Знаешь, откуда я звоню? Из училища. Из аудитории. По мобильнику… Что? Мама, что? Как? Нет? Папы нет? Да. Я еду.
Гера страшно побледнел, сгорбился, нетвердыми шагами вышел в коридор и прижался лбом к оконному стеклу. Это невозможно. Как это? Вчера папа был, а сегодня уже нет? И ничего нельзя изменить? Какая страшная несправедливость. Он не узнает, что Гера, возможно, поедет в Юрмалу. Зачем что-то делать, если нет того, кто так радовался его успехам. Отец – лучший человек на свете. И какую тяжелую, нищую жизнь он прожил. Какую короткую. Как страшно болит душа. Эта боль не пройдет никогда. Гера закрыл лицо руками и горько, по-детски заплакал. Кто-то коснулся его плеча. Он оглянулся. Перед ним стояла Раиса.
– Что с тобой, мальчик? Что случилось? Я забыла оставить тебе деньги на обед.
– Папа умер, – прорыдал Гера и спрятал лицо в мягкую грудь.
* * *Ира получила в доме ребенка зарплату – тысячу восемьсот рублей. Дошла до ближайшего почтового отделения и перевела матери в Александров 800. Позвонила из автомата Егору.
– Ты никуда не уходишь? Жди. Я зарплату получила.
Она доехала на метро до «Бауманской», зашла в универсам и купила креветок, пива и большой торт «Травиата». Шоколад, толстые слои масляного крема. Ира обожала такую выпечку. Подумала и положила к покупкам две свечи. Что-то очень красивое блеснуло на полке. Тоже свеча, но необычной формы – широкая, полукруглая, дивного красного цвета, усыпана блестками, на сверкающей подставке. Сто пятьдесят рублей. Дорого, конечно. Ира подошла к кассе и взяла полиэтиленовый пакет, вернулась к стеллажу, быстро и аккуратно завернула в пакет свечу, затем сняла с головы красный шарф, сунула в него сверток и положила в карман. Способ проверенный. Так никакая машина код не считает. Просто в кармане торчит шарф. Она расплатилась, переложила покупки в пакет. На улице достала свечу, бережно разместила сверху и побежала к дому Егора. Он сразу открыл дверь и крепко обнял ее в прихожей.
– Подожди, – рассмеялась Ира. – У меня в сумке всякие вкусности. Тащи креветки на кухню, пиво сразу положи в морозилку, а я свечи зажгу.
– У нас что, праздник?
– Конечно. У меня давно праздников не было.
– У меня тоже.
Пока Егор варил креветки, Ира положила на стол чистую скатерть, поставила по свече рядом с каждой тарелкой, а центр стола украсила красным сверкающим чудом.
– Не зажигай верхний свет, – попросила она Егора. – И так хорошо видно.
– Мы с этим красным огнем как на маяке. А вокруг море.
После ужина Ира клубочком свернулась на диване и, не моргая, смотрела на красную подтаявшую свечу. Пахло расплавленным парафином. Егор положил на блюдечко большой кусок торта и поставил перед Ирой. Она лениво протянула:
– Это четвертый. И все равно хочется. Я сладкое могу без конца есть. И никогда не толстею. Даже не поправляюсь.
Она съела торт, облизала пальцы, зажмурилась. Егор положил руку ей на бедро. Ира не шевельнулась. Он притянул ее к себе и стал нетерпеливо расстегивать «молнию» на юбке. Затем стянул колготы. Стал нежно целовать живот, место, где кончалась резинка крошечных трусиков. Она вдруг напряглась. Егор посмотрел ей в лицо в свете свечей и вздрогнул. Ему показалось, что милое лицо искажено гримасой отвращения, злобы. Он отвел ее сопротивляющиеся руки от груди, стал умоляюще гладить: «Что ты? Что?» Затем прильнул к губам. Нежный язык коснулся его зубов, гибкие ноги обхватили бедра, Егор услышал нетерпеливый стон, и ему открылось горячее блаженство. Когда он вытянулся рядом с ней, отдыхая, Ира уткнулась лицом в его плечо и, кажется, задремала. Он приподнялся и близко склонился к ее лицу, чтобы услышать дыхание, так тихо она спала. Лицо было спокойным и нежным. Егор вспомнил странную гримасу. «Это, наверно, из-за свечи показалось».
* * *Дина попросила Николая Ивановича высадить ее за углом дома.
– Конспирация? – улыбнулся он.
– Да так. Развлекаюсь.
Она вышла, помахала ему рукой и не без сожаления проводила взглядом свой серебристый «Мерседес». Был бы толк в этих ее отречениях. Дина ездила к себе в пентхаус на примерку платья, в котором она будет представлять «Черный бриллиант» на выставке авторской коллекции. Драгоценности, которые она наденет, ей пока не привезли. «Ричард сам выберет», – сказал стилист.
Дома было хорошо. Анна Ивановна, домоправительница, поддерживала идеальный порядок. Розы в оранжерее были ухоженными. В комнатах чувствовалось тепло каминов. Анна Ивановна очень боялась сырости: «Живем-то под облаками». Дина вошла в спальню, увидела свой любимый пушистый халат персикового цвета и задохнулась от желания остаться здесь. Послать шофера за Топиком, закрыть дверь на все сверхнадежные запоры, сесть у огня с чашкой настоящего капучино и забыть… Главное – забыть все ужасы с убитыми, украденными детьми, тайны странных, закрытых людей, жестокую жизнь, в которой все сводится к потерям. Было время, когда Дина думала, что ей больше нечего терять. Все потеряно. И вдруг чужие беды бесцеремонно приблизились к ней, нагло все перевернули. Вызвали боль и желание победить невидимых пока врагов, не знающих о ее существовании. Боль и страшную жалость. Маленький Ванечка, несчастная Марина, ее сестренка Женечка, которая, возможно, тоже в опасности. И, конечно, Валентина Петровна, Вера, Олег, баба Лида. Дина вытерла слезы. Надо возвращаться.
Дом на проспекте Вернадского, как всегда по вечерам, был окружен темнотой. Странное дело: фонари вроде бы горят, но ничего не освещают. Подморозило. Дина несколько раз поскользнулась, но устояла на ногах. Обошла крупную фигуру и услышала за спиной характерный звук падения и ругательство, отчетливо произнесенное красивым баритоном.
– Вам помочь? – обернулась Дина.
– Вам помочь? – обернулась Дина.
– Попробуйте, – разрешил мужчина. Дина наклонилась и почувствовала, что от него пахнет спиртным.
– Держитесь за меня.
– С удовольствием, – пробормотал тот и, коснувшись ее руки, неожиданно легко поднялся.
В это время в окне первого этажа зажегся свет, мужчина заглянул Дине в лицо:
– О! У нас появилась красавица. Я польщен и обрадован. Здесь и сейчас никто, кроме меня, не проводит вас до нашей скорбной обители. Судя по внимательному и в то же время доброжелательному взгляду, вы уже поняли, что я ваш сосед по месту жительства, а по призванию и образу жизни – алкоголик. Алкаш, как выразилась бы менее утонченная дама, чем вы. На всякий случай меня зовут Валентином. Я имею в виду крайний случай. Скажем, на дворе вьюга, зима, волки, а из двуногих существ в наличии есть только я. Все бывает, дорогая. Вот и подъезд. Значит, кто-то из нас кого-то привел. А это почти подвиг любви.
Он достаточно резво вошел в подъезд, элегантно махнув Дине на прощанье рукой. Из темноты вдруг вынырнула Шура.
– От кобели! Приставал к тебе?
– С ума сошла? Мы просто встретились у дома. А он в какой квартире живет?
– Квартиры не знаю, а только с Нелькой он живет. С буйнопомешанной. Муж это ее.
– Да ты что! Такой вроде бы веселый и добродушный, а по ночам у них просто линия фронта.
– У ней в голове фронт. А он кобелина сучий. Как все они.
– А кто еще?
– Хер их знает. Все. Наша сволочь. Нелькин козел. Олег Веркин.
– Ты ничего не путаешь? Не может быть, чтобы Олег.
– Чего мне путать. Я всех вижу, кто к кому идет. К Олегу баба два раза приходила, когда Верки дома не было. Я уж ей говорила. Один раз прямо в тот день заявилась, когда их девку того… Такая худущая, с белыми лохмами…
Глава 17
«Мне не нравится, когда ты исчезаешь надолго и до тебя нельзя дозвониться». – Голос Раисы был холодным и скрипучим. Это крайняя степень раздражения. За ней обычно идут мат и угрозы.
– Извини, Рая, но у меня есть свои дела. – Сандра постаралась, чтобы фраза прозвучала мирно. – А сейчас я пришла, потому что готова работать.
Раиса смерила ее выразительным взглядом. Сучка! Готова работать! Сумма прописью нужна, а на дело ей наплевать. Ей на все и всех наплевать. И как она умудряется не моргать своими маленькими темными глазками.
– Давай по делу. От пяти до десяти – на спинной мозг. Два до года – усыновление в Америку и Францию. И один здоровый, шести-семи лет, – почка. Запомнила?
– Конечно.
– С вокзалов только на самый худой конец. Себе дороже получается. Вши, глисты, гонорея и даже СПИД нашли только за последний месяц.
– Нравы ни к черту, – хмыкнула Сандра.
– Теперь: пока будешь работать, телефон не отключай. Бери аванс – пять тысяч. Слушай, а ты чем вообще занимаешься, когда тебя найти нельзя?
– Крестиком вышиваю. Когда не трахаюсь.
– Хамка ты все-таки.
– Зато детям – вторая мама. Первая ты. Ладно, Рая, не обижайся. Как-нибудь посидим, я тебе все расскажу. А сейчас побегу. До созвона.
Раиса молча проводила взглядом хрупкую фигуру в свободной песцовой шубе, маленькую аккуратную голову, заносчиво посаженную на тонкой шее, и представила себе руки Никиты, которые когда-нибудь эту шею свернут.
* * *Александр Васильевич Масленников встретился с Диной у метро «Юго-Западная».
– Пойдем ко мне, – предложила она. – Отсюда минут десять. Кофе попьем. Борщ я на нервной почве вчера сварила.
– Это было бы прекрасно, но у меня времени мало. Нужно на кафедру ехать. С утра много вскрытий, хочется воздухом подышать. Походим, если вы не против.
Дина улыбнулась и взяла Александра Васильевича под руку.
– Изучил я дело. С осмотром, поисками орудий преступления, как всегда, схалтурили. А заключение эксперта дает возможность еще поработать. Все достаточно грамотно. Мы можем определить рост убийцы, приблизительный вес по силе ударов… Большего я пока не готов сказать, но есть взмах, характерный для женщины и характерный для мужчины. Разумеется, это был не профессиональный убийца. Первый удар в спину слабее последующих. Удары, наносимые в живот уже мертвому ребенку, – бессмысленные, раны очень глубокие, рваные и, что называется, куда попало. Это опьянение кровью, вхождение в раж, но не состояние аффекта.
– Минуточку, Александр Васильевич, мне очень важно уточнить. Вы сказали – удары мертвому ребенку. Это значит, Марина умерла сразу? Она не чувствовала боли, не мучилась?
– Да, это совершенно точно, – сказал Масленников, быстро взглянув на Дину. – Она даже не успела испугаться. Но вернемся к возможным уликам. В ранах найдены ворсинки с чужой одежды. Возможно, на убийце был шерстяной шарф… В общем, Дина, соображения есть, я подумаю, просчитаю кое-что, и мы еще поговорим.
– А что вы думаете о версиях следствия? Безумец, наркоман, садист, месть?
– У нас пока нет ничего, чтобы говорить о мотивах. Но почерк мне знаком. Я говорю не о конкретном преступнике, а о сравнимой психологии. Именно так убивают детей, упиваясь своей силой и их слабостью. Думаю, это сделал отморозок. Вам что-нибудь говорит такой термин?
– Ну, в общих чертах. Подонок. А кто еще?
– Специалисты сейчас вкладывают очень конкретный смысл в это понятие. Чаще всего – это юный возраст, слабый интеллект, возможно, глубинные поражения головного мозга, но не сумасшедший. Спрятанная до поры до времени агрессия, затем полное отсутствие тормозов, нравственных барьеров, абсолютная эмоциональная тупость – то есть неспособность к сочувствию, сопереживанию. И еще постоянное желание отомстить обществу за некую несправедливость. На днях я готовил заключение. Два десятиклассника сознательно, продуманно убили второклассника. Вроде бы тот наябедничал учительнице, что они разбили окно. Истязали его. А потом хвастались всей школе, чтоб все знали, какие они крутые. У кого-то хватило смелости рассказать родителям. Только потому их и взяли. Двое других увели из школы и убили на чердаке мальчика, больного детским церебральным параличом. Среди бела дня. Пенсионерка видела, как они его вели в дом. Так по этому факту дело не хотели заводить: мол, они отказываются, а улик нет.
– Ну и что?
– Есть еще нормальные ребята. Взяли эту мразь, извиняюсь, за яйца. В переносном, конечно, смысле. Нарисовали картину возможного будущего. Они слезы, сопли распустили, к мамам запросились, сказали, что больше не будут. Короче, признание есть, к суду все готово, и я сделаю так, чтоб они получили по максимуму, но выйдут в любом случае в расцвете сил.
– Ой, это невозможно. Я каждый день читаю о таких случаях в газетах и очень редко о том, что преступников поймали.
– Диночка, в том-то и дело. Убийц детей ловят случайно. Ну, не депутаты же они, не олигархи. Нужны такие люди, как вы с Сережей, чтоб не жалели ни жизни, ни нервов, ни денег своих. А ведь каждый разоблаченный, наказанный убийца ребенка – это тысячи спасенных детей. Потому что их убивают патологические трусы, распустившиеся из-за поголовной безнаказанности. Так что поищите во дворе, в школе… Я побежал. Созвонимся.
Дина не заметила, как дошла до дома, оказалась в квартире. Раздеваясь, она больно ударилась головой об угол полки в прихожей. И горько, навзрыд заплакала. «Вот тебе за то, что влезла в этот кошмар», – думала она, пряча в ладонях лицо, с которого Топик пытался слизать слезы.
* * *Ваня открыл затуманенные глаза и увидел над собой лицо. «Баба Валя», – позвал он, но взгляд стал проясняться, и он понял, что рядом с ним чужая старуха. Малыш попытался спрятаться под одеяло, но костлявая рука посадила его, подоткнув под спину подушку. Он всхлипнул, и его щеки больно сдавили и сунули в рот ложку с кашей. Ваня выплюнул ее и отчаянно замотал головой. И тут случилось ужасное: старуха больно ударила его ложкой по лбу. Ваню никогда не били в доме ребенка. Мальчик закричал возмущенно, отчаянно, запрокинув белокурую головку и широко открыв розовый рот. И сразу же стал давиться кашей, которую старуха запихивала в него грубо, умело, встряхивая ребенка, чтобы проглотил. Когда каша закончилась, старуха вытерла полотенцем Ванино несчастное, измазанное, залитое слезами личико и грубо перевернула его на живот. Укол был не очень болезненным, но потрясенный ребенок сжался и закрыл глаза. Ему хотелось стать невидимым. Мальчик понял: с ним делают что-то ужасное. Он тихонько плакал в подушку, когда снотворное подействовало, и Ваня улетел в яркий, неестественный сон.
* * *Темно-зеленый «Рено» остановился на тротуаре у высокой металлической ограды. Сандра неторопливо вышла, огляделась и закурила. Старенькое двухэтажное здание в глубине двора было похоже на детский сад. Такие же качели, песочницы, домики для игр. Но табличка отсутствовала. По информации Сандры, здесь находился дошкольный детский дом. Детей во дворе не видно. Сандра подергала калитку. Заперто. Местность казалась на удивление пустынной. Дома далеко, магазинов вообще не видать, прохожие редки. Сандра нашла место, закрытое от окон деревьями, сбросила прямо на землю шубу, высоко задрала узкую короткую юбку и без особого труда перелезла через ограду. Подошла к дому, принюхалась. Столовая здесь. Сандра прильнула к окну. Полдник или ужин уже, видимо, закончился, за неубранным столом сидят отстающие. Один малыш никак не может удержать в ложке кашу, она вся размазана вокруг тарелки и на рубашке. Другой просто не хочет ее есть, а ему не разрешают выйти из-за стола. Бледная девочка смотрит поверх тарелки с отсутствующим видом. А вот и воспитательница или няня. Что-то орет, измазанного стряхивает со стула, того, кто не хотел, кормит насильно. Сандра видит лица плачущих детей и морщится. Она этого не любит.