Вот что мне после такого длинного кино надо, так это забежать в туалет. Кто бы решил мне такую загадку: почему в мужской никогда нет очереди, а в женский — не бывает такого, чтобы не было? Отстояв, сколько пришлось, я все-таки попала в кабинку. Хорошо хоть там чисто было.
Шум остался снаружи, я была одна. Черт, долгая вышла очередь.
Я натянула и застегнула все, как было. Вот что я люблю в наплечной кобуре вместо набедренной — не рискуешь утопить пистолет в унитазе. Внутренняя брючная кобура, которая не цепляется за ремень, наиболее в этом смысле ненадежна. Пистолеты, в отличие от пейджеров, не плавают, а тонут.
Я расправила чулки, радуясь, что не надо больше возиться с колготками — чулки с подвязками в этом смысле куда удобнее.
Я распахнула дверь кабинки — в туалете никого не было. Когда я пошла к умывальникам, увидела на одном из них коробку. А на ней большими печатными буквами надпись: «Анита».
Вот же паразит маленький! Как смог Натэниел сюда пробраться и оставить подарок? Поймали бы его в женском туалете — шуму было бы…
Я вымыла руки, высушила их и открыла коробку. Пришлось разворачивать слои белой упаковочной бумаги, а в них была маска. Белая, на все лицо от подбородка до лба, с прорезями для глаз. И совершенно ровного цвета — на меня смотрело пустое белое лицо. Зачем бы он мне такое покупал? Будь она кожаная и модного фасона, я бы предположила нечто занимательное на сексуальном фронте, но эта маска была не того типа. Конечно, я в масках того типа не эксперт, так что могла и ошибиться. Если так, то идея меня не привлекла. Я вообще маски не люблю, а с бондажем и подчинением у меня тоже отношения не очень. Тот факт, что меня саму в эту сторону слегка склоняет, не уменьшил моей неприязни, а напротив — даже увеличил ее за счет испуга. В других ненавидишь чаще всего то, чего боишься в себе.
Я попыталась сделать выражение лица между бесстрастным и довольным, и вышла, держа коробку в руках. Натэниел ждал у противоположной стены, держа мое и свое пальто и свою шляпу — в помещении в шляпе было бы жарко. Он улыбнулся, когда увидел меня, и направился ко мне:
— Кто-то это оставил в туалете?
Я показала ему, что на коробке мое имя.
— Я думала, ты хочешь сделать мне сюрприз.
— Ты не любишь сюрпризов.
У меня участился пульс — не сильно, но все же, и я встала так, чтобы у меня за спиной была стена. Вдруг я стала рассматривать публику, пристально рассматривать, но вид у всех был совершенно безобидный — по крайней мере не виноватый. Парочки, держащиеся за руки, семьи с детишками — нормальнее не придумаешь.
— Что там внутри? — спросил Натэниел.
— Маска, — ответила я шепотом.
— Можно посмотреть?
Я кивнула.
Он снял крышку и бумагу, пока я разглядывала довольных кинозрителей, выискивая злонамеренных. Одна пара смотрела на нас слишком пристально, но по причинам скорее всего иным.
— Такой вид, будто кто-то начал маску и не закончил, — сказал он.
— Да, слишком пустая.
— И зачем кто-то стал бы тебе такое дарить?
— Ты видел, чтобы кто-нибудь это вносил?
— Коробка большая, Анита. Я бы заметил.
— А не заходила ли какая-нибудь женщина с сумкой больше обычного?
— Не настолько, чтобы такую коробку спрятать.
— Натэниел, ты здесь стоял. Ты не мог не видеть.
Мы переглянулись.
— Но я не видел.
— Блин, — сказала я тихо и с большим чувством.
— Кто-то пытался воздействовать на тебя. Теперь воздействовали на меня, чтобы войти в туалет незаметно.
— Ты что-нибудь почувствовал? — спросила я.
Он подумал, потом покачал головой:
— Ничего.
— Блин еще раз.
— Позвони Жан-Клоду, — сказал он. — Прямо сейчас.
Я кивнула и дала ему подержать коробку, чтобы позвонить с сотового. Пока я ждала, чтобы Жан-Клод снял трубку, Натэниел завернул маску обратно. На этот раз Жан-Клод снял трубку сам.
— Мне сделали подарок, — сказала я.
— И что же тебе купил наш пушистый котенок? — спросил он, совершенно не обидевшись, что я не поздоровалась.
— Это не от Натэниела.
— Говорить загадками — это не твоя манера, ma petite.
— А ты спроси меня, что за подарок.
— Что за подарок? — спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел.
— Маска.
— Какого цвета?
— Кажется, ты совсем не удивлен?
— Какого она цвета, ma petite?
— Какая разница?
— Есть разница.
— Ну, белого, а что?
Он выдохнул — я даже не знала, что он задержал дыхание, — и несколько минут тихо и горячо говорил по-французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по-английски.
— Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая — значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам.
Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто-нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае — и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе.
— А какой цвет означал бы вред? — спросила я.
— Красный.
— О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть?
— Ты права.
— Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону?
— Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города.
— А зачем тогда мне ее посылать?
— Не знаю, ma petite.
Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто.
— Ты боишься.
— Да. И очень.
— Кажется, нам придется все-таки сегодня ехать в «Цирк».
— Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить.
— Кто это такие, Жан-Клод?
— Название тебе ничего не скажет.
— Все равно скажи.
— Арлекин. Это Арлекин.
— Арлекин? Французский клоун такой?
— Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню.
— Насколько серьезна сейчас опасность?
Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой.
— Белая — значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут.
— А тогда зачем нам вообще об этом говорить?
— Потому что таков наш закон. Они могут проехать чью-то территорию, или гнаться за кем-то через эту территорию — совсем как ты гоняешься за плохими вампирами через границы штатов, но если они должны пробыть где-то больше нескольких ночей подряд, то по закону они обязаны связаться с мастером города.
— Так что, быть может, все дело в Малькольме и его церкви?
— Быть может.
— Но ты в это не веришь.
— Слишком это было бы просто, ma petite. А с Арлекином ничего не бывает просто.
— Что собой представляет этот Арлекин?
— Из всех вампирских институтов этот наиболее близок к полиции. Но кроме того, это еще и шпионы и наемные убийцы. Когда мастер Лондона сошел с ума, ликвидировали его именно сотрудники Арлекина.
— Элинор и другие вампиры такого не говорили.
— Потому что не имели права.
— Ты хочешь сказать, что если бы они сообщили кому-нибудь, кто убил их мастера, их бы самих убили?
— Да.
— Но это же идиотизм. Они же все это знают!
— Между собой — oui, но для чужих — нет. И когда Арлекин покидает город, секретность вновь начинает действовать.
— То есть сейчас мы можем о нем говорить, но когда все его работники покинут город, о нем запрещено будет даже упоминать?
— Oui.
— Идиотизм.
— Закон.
— Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие?
— В такой формулировке — никогда.
— Ну так сейчас говорю.
— Езжай домой, ma petite, а еще лучше — приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь.
— Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил.
— Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон.
— Ладно, мы приедем.
— Они идут сюда, — шепнул Натэниел.
Я обернулась — та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон:
— Сотрудники Арлекина — все вампиры?
— Закон.
— Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие?
— В такой формулировке — никогда.
— Ну так сейчас говорю.
— Езжай домой, ma petite, а еще лучше — приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь.
— Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил.
— Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон.
— Ладно, мы приедем.
— Они идут сюда, — шепнул Натэниел.
Я обернулась — та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон:
— Сотрудники Арлекина — все вампиры?
— Насколько я знаю. А что?
— К нам идет пара человек, — ответила я.
— Приезжай, ma petite, и привези Натэниела.
— Я тебя люблю.
— И я тебя.
Он повесил трубку, и я могла теперь рассмотреть пару повнимательнее. Женщина — миниатюрная блондинка. Она хотела к нам подойти, и ей было неловко. Мужчине тоже было неловко — или неприятно.
— Ты Брэндон, — сказала она Натэниелу.
Он не стал отрицать, и я увидела, как вернулся его сценический облик. Он был рад ее видеть, все тревоги исчезли. Включился рабочий режим.
А у меня, пожалуй, нет. Как-то я не знаю, что полагается делать, если чужая женщина вдруг подходит и начинает восхищаться твоим бойфрендом.
— Но ведь вы тоже были на сцене, — повернулась она ко мне.
Меня, бывало, узнавали как Аниту Блейк, охотницу на вампиров и повелительницу зомби, но никогда — по тому единственному вечеру, когда я вышла на сцену «Запретного плода». Натэниел вместо чужой женщины из публики выбрал меня. Я согласилась, но второй раз меня не тянуло.
— Однажды, — кивнула я.
Натэниел рядом со мной напрягся — мне надо было просто сказать «да». Он забеспокоился, не стесняюсь ли я его, но зря. Мне не было неприятно, что он стриптизер, просто это не мое. Для этого во мне слишком мало эксгибиционизма.
— Я наконец-то уговорила Грега пойти со мной в клуб, и он тогда очень рад был, правда?
Она обернулась к своему мрачному бойфренду.
Он наконец-то кивнул, не глядя на меня. Точно смущается. Так что нас таких двое. Я на сцене ничего с себя не снимала, но все равно не люблю об этом вспоминать.
— Это так эротично было — то, что вы делали, — сказала она. — Так чувственно.
— Я так рад, что вам понравилось! — ответил Натэниел. — Я буду выступать завтра вечером.
Она просияла счастьем:
— Я знаю, я на сайте смотрела. Но о вашей подруге ничего там не было. Она повернулась ко мне: — Грег очень хотел бы знать, когда вы снова будете выступать. Правда, Грег?
Но смотрела она при этом на меня.
В голове у меня сразу сложился ответ: «Когда ад замерзнет». Что я сказала бы вслух, не знаю, потому что нас спас Натэниел:
— Вы помните, как уговаривали Грега прийти в клуб?
Она кивнула.
— А я должен был уговорить ее выйти на сцену.
— Правда? — удивилась она.
— Правда, — ответил Натэниел.
И наконец заговорил Грег:
— Это был ваш первый раз на сцене?
— Да. — Я думала, как выйти из этого разговора, чтобы это не было грубо. То есть я бы не против нагрубить, но Натэниел не стал бы. Для бизнеса плохо, да и вообще грубость — не его стихия.
— Не было впечатления, что у вас это первый раз.
И тут он на меня наконец посмотрел — таким взглядом, который у незнакомого мужчины видеть не хочется. Слишком много жару, слишком сексуально.
Я посмотрела на Натэниела, и взгляд мой говорил ясно: «Заканчивай этот разговор, а то я его закончу».
Натэниел понял этот взгляд — он достаточно хорошо его знал.
— Рад, что вам понравилось, надеюсь вас обоих завтра увидеть. Хорошего вам вечера.
И он двинулся уходить, я за ним. Грег придвинулся ближе:
— А вы завтра будете?
— Конечно! — улыбнулся Натэниел.
Он мотнул головой:
— Да не вы, она. Как ее зовут?
Я не собиралась называть ему свое имя. Вот не спрашивайте почему, но не собиралась. И снова на выручку пришел Натэниел:
— Ники.
Я глянула на него выразительно, но к паре стояла спиной, и они этого взгляда не увидели.
— Ники? — переспросил Грег.
Натэниел взял меня под руку и повел, балансируя коробкой в другой руке.
— Так ее зовут на сцене.
— Ники будет в клубе?
— Никогда, — ответила я и пошла быстрее.
Натэниел догнал меня. Когда его — то есть наши — фэны остались позади, у него на лице выразился ужас. Ужас перед грядущей ссорой.
5
Не настолько я разозлилась, чтобы не осматриваться на ходу в толпе, но все же пришлось злость в себе давить, чтобы видеть как следует. На самом деле неловкости было больше, чем злости, отчего грядущая ссора обещала быть еще сильнее: я терпеть не могу быть смущенной и стараюсь замаскировать смущение злостью. И тот факт, что я это знаю, никак не отменяет самого факта, что я это делаю. Просто я знаю, почему злюсь.
Я подождала, пока мы дошли до стоянки, и только там спросила:
— Ники? Что это еще за блядское имя?
— Первое, что вспомнилось, — ответил он.
Я отстранилась так резко, что он едва коробку не выронил:
— На сцену я больше никогда не выйду. Поэтому сценический псевдоним мне без надобности.
— Но ты же не хочешь, чтобы угадали твое настоящее имя?
Я нахмурилась:
— Часто бываю в новостях, рано или поздно они догадаются.
— Может быть, но если ты им дашь сценический псевдоним, они его запомнят, и будут считать тебя стриптизеркой, а не федеральным маршалом. Ты и без того дико смущаешься, что детектив Арнет нас тогда видела вместе на сцене.
— Ага. И все жду, что она расскажет всем полицейским, с которыми она и я вместе работаем.
— Но ведь не рассказала? — напомнил он.
Я кивнула.
— Она не может сказать, что видела тебя, не признавшись, что сама там была, и не говоря зачем, — сказал он.
— Копы вполне себе ходят по стриптизам, — возразила я.
— Но она не стриптиз пришла смотреть, она приходила ко мне.
Тут я остановилась. Повернулась. Уставилась:
— В смысле?
— Она пришла в клуб, когда тебя не было. Поскольку ты очень стараешься там не появляться, выбрать время ей было нетрудно. А не могли бы мы продолжить разговор в машине?
Верное замечание. Я открыла машину, мы сели.
— А где вторая машина?
— Мика меня подвез, и машина осталась у него, если понадобится. Я же знал, что ты меня отвезешь.
Тоже верно. Я включила мотор, чтобы запустить отопление — заметила наконец, что прохладно. До тех пор злость поддерживала во мне тепло, несмотря на распахнутое пальто.
— Так как это она приходила к тебе?
— Заплатила за приватный танец.
— Чего-чего сделала?
Детектив Джессика Арнет работает в Региональной Группе Расследования Противоестественных Событий, РГРПС. Это отдел местной полиции, с которым я работаю чаще всего. Я знаю, что она сильно западала на Натэниела, а я так тогда старалась не признаваться, что живу в одном доме со стриптизером, что слишком держала его в секрете. Пока не привела его как своего кавалера на одну свадьбу, где Арнет тоже была. Тайна вскрылась, Арнет на меня разозлилась, что я раньше ей не сказала. У нее было такое чувство, что я ей позволила выставлять себя дурой. Она не стала этого делать, но она впервые пришла в «Запретный плод» в тот единственный вечер, когда Натэниел вытащил меня на сцену. И сейчас она уверена, что я над Натэниелом извращенно издеваюсь. Ну, и правда — вытащите мужчину на сцену в цепях да огрейте его пару раз бичом, так все будут думать, что вы извращенка-садистка. Бич, конечно, был идеей Натэниела и Жан-Клода. Очевидно, входит в обычное шоу Натэниела. А что я потом сделала — так это было личное мое с ним. Я его пометила — укусила так, что кровь у него пошла прямо на сцене. Это был первый раз, когда я сознательно его вот так пометила — не потому что ardeur овладел мною, а потому что Натэниел это любит, а я ему обещала.
Арнет была уверена, что я — маркиза де Сад, а Натэниел — моя жертва. Пыталась я ей объяснить, что Натэниел бывает жертвой только тогда, когда сам хочет, но она не поверила. Я была убеждена, что она про меня расскажет другим копам, не жалея черной краски. Жить с двадцатилетним стриптизером, имеющим в детстве приводы за проституцию, и без того не сахар, но самой попасть на сцену, это… ну, нехорошо.
— И насколько же приватный танец она заказала?
— Ревнуешь? — осклабился он.
Я подумала и вынуждена была сказать:
— Кажется, да.
— Как это мило! — улыбнулся он.
— Ты отвечай про Арнет.