Он провел ладонью по шее Натэниела, потом ухватил его за косу. Ухватил — и дернул шею Натэниела назад под неестественным углом. Натэниел задышал коротко и быстро, пульс у него на горле забился пойманной птицей.
А пистолет уже был у меня в руке — не помню, как я его выхватила. И как нацелила — тоже не помню. У меня пульс тоже в горле стучал. Годы тренировок — и сейчас дуло смотрело в лицо Байрона. А он смотрел на меня, серыми своими глазами на серьезном лице, на котором не было угрозы. Я не знала, что происходит, но знала одно: если это не прекратится, без пострадавших не обойдется.
— Отпусти его, — сказала я голосом таким же твердым, как прижатое к его лбу дуло. Я ощутила, как шевельнулся за спиной у двери Лизандро, направляясь к нам. А я не знала, хочу ли я чьего-нибудь вмешательства, и даже нужно ли оно.
— Он не хочет, чтобы я его отпустил. Правда, Натэниел?
Байрон говорил очень спокойно, ровно. Будто наконец понял, что его игра может закончиться гибелью.
Прозвучал полупридушенный голос Натэниела — под таким углом выгнув шею, говорить трудно. Но сказал он вот что:
— Нет, нет, нет! Не отпускай!
Я наконец позволила себе глянуть на Натэниела. Обычно я не отворачиваюсь от того, в кого целюсь, но в Байроне не ощущалось злых намерений. Непонятно, что он делал, но ясно, что не насилие здесь было целью. Натэниел вцепился в руку вампира, но не так, будто хотел от него защититься, скорее будто держал его, не отпускал. Но пистолет я опустила к полу, когда посмотрела Натэниелу в лицо.
Губы его были полуоткрыты, закрытые веки трепетали, лицо стало как у сонного от наслаждения. А тело — тело напряглось в ожидании. Он радовался боли, радовался, что его скрутили. О черт!
Байрон резко отпустил Натэниела, почти отбросил от себя. Натэниел свалился на диван, ловя ртом воздух, закатив глаза под лоб. Веки у него дрожали, спина выгнулась, голова запрокинулась назад, он стал биться о спинку дивана.
Байрон стоял и смотрел.
— Рыбонька, смотри, какая сильная реакция. Ты пренебрегаешь своим мальчиком.
Он был прав. И хотела бы я поспорить, но он был прав. Доказательство небрежения извивалось на диване в экстазе, который мне не понять никогда. Я, бывает, люблю чуть-чуть силы здесь или там, но так она на меня не могла бы подействовать.
Натэниел стал затихать, все еще с закрытыми глазами, и на лице у него была улыбка. Впервые до меня наконец дошло, что насилие может для него быть сексом. Всерьез и по-настоящему.
Я посмотрела на Байрона:
— И что ты хочешь этим сказать?
Я отлично знала, что он хочет сказать, но черт меня побери, если я стану ему подсказывать.
— До меня доходили слухи, что ты с этим мальчиком отказываешься играть в госпожу и раба, но я не верил. Не понимал, как можно быть с Натэниелом и обходиться без БДСМ? Для него бондаж и покорность — это хлеб и масло.
Я кивнула и убрала пистолет.
— А ты знаешь, что ты был на волосок от смерти? Еще чуть-чуть — и я бы выстрелила.
— Когда-то я уже смотрел в дуло твоего пистолета. — Снова ушел юмор, лицо Байрона стало серьезным — и потом он улыбнулся. — Заводит…
— Ты что, поймал кайф от того, что я чуть тебя не застрелила? — Я засмеялась к концу фразы — но нервным смешком.
— Не такой кайф, как ловит Натэниел, но иногда я люблю, когда мной командуют.
Он сел на диван, втиснулся между подлокотником и Натэниелом. Снова обвил Натэниела руками, хотя сидел у него на коленях, и потому лицом коснуться лица не мог. Натэниел прильнул к нему, свернувшись в клубок, и от мирного выражения его лица мне жутко стало. Но он притянул руку Байрона поближе к себе, прижал, как любимого плюшевого мишку. Он никогда не был особенно близок к Байрону, и посмотри ты — чуть-чуть потаскали за волосы, и вот — он уже лучший друг. Нет, не понимаю я этого. Не понимаю.
Байрон обнял его в ответ, потрепал по волосам.
— Я — универсал, Анита. В любом смысле этого слова.
Я нахмурилась:
— Универсал — это значит, бисексуал?
— Одно из значений, рыбонька.
— Ты мне скажи прямо, Байрон, я в тонкости вникать не умею.
— Это значит, что я и суб, и дом.
— Субмиссив и доминант? — переспросила я.
Он кивнул.
— И что ты предлагаешь?
— Помочь тебе укротить твоего вот этого котенка.
— Как именно? — В этот вопрос я вложила все свои запасы подозрительности.
Он рассмеялся:
— Столько вложить угрозы и сомнений в одно слово, рыбонька!
— Ты на вопрос ответь.
— Ты будешь питать ardeur от меня и Натэниела, пока я буду его мучить. Судя по только что имевшему место предисловию, энергии будет немеренно.
— А ты что от этого получишь?
— Секс с тобой, рыбонька.
Я покачала головой:
— Придумай что-нибудь другое, Байрон. Тебе мальчики нравятся больше девочек.
— У меня будет сексуальный контакт с Натэниелом.
Я сама почувствовала, как недоверчиво щурюсь:
— Ты никогда раньше не показывал, что Натэниел — твоего типа.
— Я знаю, что он несчастлив, а я люблю, когда у моих друзей все хорошо.
— Это не все, — сказала я.
— Этого я уже не понял, возлюбленная.
Он устроился в углу дивана. Они с Натэниелом жались друг к другу так, будто им уже случалось так сидеть. Хотя, думаю, такого не бывало.
— Он это делает ради меня.
Я обернулась ко второму вампиру, неподвижно сидящему в кресле.
— Объясни?
— Скажи ей, Байрон. Скажи, почему предлагаешь.
— А почему не стихами, Реквием? — спросил Байрон.
— Почто мне мучиться в темнице и в цепях, когда к свободе ключ — в моих руках?[4] — спросил Реквием.
— Так-то лучше, — ответил Байрон. — А ты никогда не думал с этим покончить, рыбонька? Тот факт, что Анита относится к тебе без обожания, тебя травмирует?
Реквием всего лишь глянул на него, но почему-то под этим взглядом Байрон поежился. Даже не знаю, от страха — или это была дрожь от чего-то иного. Впрочем, испугаться бы ему стоило: никогда я еще не видела у Реквиема такого холода во взоре.
— Чую, тут что-то у вас творится такое, что может повести к травмам. Поскольку моя работа — всех от такого защищать, прошу рассказать мне все как есть.
Байрон обернулся ко мне:
— Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.
— Натэниел тебе рассказывал о своих проблемах?
— Я знаю, что это такое, Анита, — когда хочешь какого-то прикосновения и лишен его. Я столетиями был во власти мастеров, которым плевать было, чего я хочу или что мне нужно. Ты любишь Натэниела, и он любит тебя, но от неудовлетворенной нужды любовь в конце концов может прокиснуть, как молоко на жарком солнце.
— И эта твоя демонстрация — просто от доброты сердца. — Я голосом показала, как мало я в это верю.
— Он пытался тебе сказать, рыбонька, но ты не понимала.
— Не совсем уверена, что понимаю сейчас.
— Но ведь мое маленькое представление тебе помогло?
Хотела я сказать, что нет, но это была бы ложь, а вампиры обычно ложь чуют, так чего стараться?
— Неприятно это признавать, но ты прав, помогло. Больше так не делай, но ты сумел донести свою мысль.
— Правда? — спросил он, сползая по дивану и еще больше переплетаясь с Натэниелом.
Если тому и неловко было находиться с таком тесном переплетении с голым мужчиной, он этого не проявлял. Уточняю: голым мужчиной, который не из наших любимых. Неужто всего лишь рывок за волосы заставил его так полюбить Байрона? Так сильно ему было это нужно? Или я так сильно пренебрегала его потребностью?
Байрон ничего такого не делал, чего бы не хотела делать я. Ничего не сделал плохого. И что плохого, если Натэниел будет связан во время секса, который у нас и так бы был, без связывания? Что тут такого ужасного?
Я смотрела на двоих льнущих друг к другу мужчин, видела мирное довольство на лице Натэниела, и поняла, что была очень самоуверенной. Я полагала, что если придет конец нашим отношениям, то разорву их я. То есть это я его брошу за излишек требовательности, или излишек… чего-нибудь. Сейчас до меня вдруг дошло, что это он может меня бросить — просто за то, что я недостаточно внимательна к его нуждам, и от этой мысли несколько сжалось сердце. Я же его люблю, люблю по-настоящему. Не могу себе представить свою жизнь без него. Так, тогда на что я готова, чтобы его сохранить? Насколько далеко согласна пойти и нужна ли мне в этом помощь? Однажды у нас с Байроном уже был секс. Я питала от него ardeur. Может ли Байрон меня научить, как быть для Натэниела госпожой? Может, да, а может, и нет. Но его демонстрация одно доказала: мне нужен кто-то, кто мне покажет, как устроен Натэниел. Мне бы и в голову не пришло, что простой рывок за волосы с некоторой приложенной силой вызовет у него такую восхитительную реакцию.
— Как-то ты слишком глубоко задумалась, возлюбленная.
— О твоем маленьком шоу задумалась. Ведь ты же именно этого хотел?
— Я хотел тебя завести, но не вижу в твоих глазах, чтобы это случилось.
Настала его очередь хмуриться.
— Ее не так-то просто увлечь, — сказал Реквием.
— Она любит, когда двое мужчин сразу.
— Не любые двое мужчин, — возразил Реквием. — Точно так же, как и одиночный мужчина ей не каждый подойдет.
— Ребята, вы про меня говорите так, будто меня здесь нет. Мне это чертовски не нравится, чтобы вы знали.
— Прости, рыбонька. Я просто надеялся, что это зрелище — мы с Натэниелом — как-то на тебя подействует.
— Подействовало. Оно меня озадачило.
Байрон засмеялся, и от этого лицо его стало моложе, мелькнуло тенью на нем, каким он мог быть в пятнадцать лет, когда его нашел вампир и сделал так, что шестнадцать ему уже никогда не будет.
— Озадачить — такой цели я перед собой не ставил.
Я пожала плечами:
— Ну, извини.
Он покачал головой:
— Ну, да. Я не действую на тебя в эту сторону.
— Как и я на тебя.
Он снова засмеялся:
— А секс был прекрасный.
— Но тебе бы больше понравилось, если бы это был Жан-Клод.
Что-то мелькнуло в его глазах, он даже посмотрел вниз, пряча их подчеркнуто жеманным жестом. Когда он снова поднял на меня взгляд, сам он прятался за улыбающейся пустотой.
— Жан-Клод любит тебя, рыбонька, что и объяснил мне с излишней ясностью.
Я собралась было спросить, что он имеет в виду, но тут открылась дверь и вошел вампир, чье имя только что было названо. Одежда его только выглядела темной в клубе — обычная для него черная. И она была черной, но обычной не была.
На нем был фрак, настоящий фрак с фалдами. Впрочем, если они из кожи, это все равно фрак? Ремни, похожие на шелковые подтяжки, змеились по голой коже его груди, и я смотрела на эту кожу, как мужчины смотрят на женскую грудь. Это на меня не похоже. В смысле, грудь у него прекрасна, но остановиться здесь и не поднять взгляда к лицу — это неправильно. Потому что, как бы ни была она красива, лицо у него все равно лучше. И я подняла голову, поглядела в лицо.
Черные кудри спадали ниже плеч, на шее бархотка с камеей, которую я ему подарила. До зовущего к поцелуям рта линия щеки была как крыло ласточки, вся — изящество, вся… Крыло ласточки? Что это еще за чертовщина? Никогда ничью линию подбородка так не описывала.
— Ma petite, все ли с тобой хорошо?
— Нет, — ответила я тихо. — Кажется, не все.
Он придвинулся ближе, мне пришлось задрать голову, чтобы встретить взгляд этой полночной синевы глаз. Как сегодня в кино, когда я увидела Натэниела — я была слишком заворожена, слишком увлечена им. Мне пришлось буквально закрыть глаза, чтобы меня его вид не отвлекал от слов, которые я хотела сказать:
— Мне кажется, кто-то на меня воздействует.
— Что ты имеешь в виду, ma petite?
— Ты хочешь сказать, это как сегодня в кино, — подсказал Натэниел. Откуда-то уже ближе, чем с дивана — подошел, наверное.
Я кивнула, все еще не открывая глаз.
Голос Жан-Клода прозвучал прямо передо мной:
— Так что сегодня было в кинотеатре?
Натэниел объяснил.
— Ей пришлось достать крест, и только тогда стало лучше, — закончил он.
— Но сейчас крест на мне, — возразила я.
— Он под блузкой. А тогда он был совсем на виду, — напомнил Натэниел.
— Это не должно иметь значения, если только этот вампир сейчас не с нами в одной комнате.
— Попробуй достать крест, — предложил Жан-Клод.
Я чуть приоткрыла глаза, посмотрела на него. Он все еще был умопомрачительно красив, но я уже могла думать.
— Это не должно было бы иметь значения, — сказала я. И посмотрела ему в лицо, в эти чудесные глаза. Всего лишь глаза — красивые, захватывающие — но не в буквальном смысле. — Опять прошло.
— А что тут происходит, рыбоньки? — спросил Байрон.
Он подошел к нам, глядя то на меня, то на Жан-Клода.
— Лизандро, оставь нас, — сказал Жан-Клод.
Лизандро, кажется, собрался возразить, но передумал. Он только спросил:
— Мне остаться за дверью или вернуться в клуб?
— За дверью, я думаю, — ответил Жан-Клод.
— А разве не стоит ориентировать наших охранников? — спросила я.
— Это дело не касается родере.
— Пока тебя не было, Лизандро выдвинул тезис, что если мы подвергаем их опасности, они имеют право знать причину.
Жан-Клод посмотрел на Лизандро — не самым дружелюбным взглядом.
— Действительно?
Лизандро ответил таким же твердым взглядом.
— Я говорил о выборе Анитой следующего подвластного зверя, но ничего о твоих приказах, Жан-Клод.
— Все, что касается ma petite, касается меня.
В его голос послышался намек на мурлычущее рычание.
Лизандро чуть переступил с ноги на ногу, выдохнул так, что это было заметно.
— Не хочу быть бестактным, но разве не хочешь ты, чтобы следующим она выбрала более сильного зверя? Такого, который укрепил бы твою власть.
Жан-Клод смотрел на него в упор, и Лизандро старался одновременно смотреть на вампира и не смотреть. У меня годы ушли на овладение этим фокусом, но хорошо, что сейчас он мне уже не нужен, потому что я набрала достаточно силы. Очень трудно держаться круто, когда не можешь смотреть противнику в глаза.
— Моя сила как-то касается крыс? — спросил Жан-Клод.
— Да.
— Чем?
Очень недружелюбно прозвучало это простое слово.
— Твоя сила обеспечивает нашу безопасность. Крысолюды помнят, как жилось в Сент-Луисе, когда мастером города была Николаос. — Лизандро помрачнел и покачал головой. — Она не защищала никого и ничего, кроме вампиров. Ты же, Жан-Клод, заботишься о всем противоестественном населении города.
— Я думал, ты поймешь, что о таких вещах думает ma petite.
— Она — твой слуга-человек, — возразил Лизандро. — Ее действия — твои действия. Разве не считают вампиры, что слуга-человек — всего лишь продолжение своего мастера?
Жан-Клод моргнул и прошел дальше в комнату, по дороге взяв меня за руку.
— Приятное самодовольство. Но ты же знаешь, что ma petite — самостоятельная личность.
Его рука ощущалась в моей твердо, реально, и мир вдруг стал надежнее. От одного прикосновения его руки я вдруг будто пришла в себя.
— Не знаю, кто на меня воздействовал, но оно все еще здесь, — сказала я. — Чуть как-то выветрилось, но здесь.
— О чем ты говоришь, ma petite?
— Вот когда ты меня коснулся, я как-то собралась. А до того рассыпалась, оказывается, даже сама того не замечая.
Он притянул меня к себе, почти обнял. Я погладила масляную мягкость его кожаных лацканов.
— И вот так ты все еще собрана? — спросил он.
Я покачала головой.
— Попробуй прикосновение кожи к коже, — предложил Реквием.
Он не встал с кресла у стола. Мы подошли к нему ближе — ненамеренно. По крайней мере с моей стороны.
Я не выпускала руку Жан-Клода, но другую приложила к его голой груди. И момент прикосновения был хорош.
— Еще лучше, — сказала я и погладила гладкие, твердые мышцы груди. Провела пальцами по кресту шрама. Еще лучше.
— Почему ты не сказал нам с Байроном, Жан-Клод? — Реквием поднял на нас глаза, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, но не совсем преуспев. Он сидел в вольной позе, откинувшись на спинку кресла, но глаза его выдавали: настороженные и напряженные.
— Ты такое уже видел? — спросила я.
— Однажды. — Голос его был спокойнее глаз.
— Когда? — спросила я.
Он посмотрел на Жан-Клода:
— Пусть крысолюд уйдет.
Жан-Клод кивнул:
— Лизандро, ты пока свободен. Если мы сможем тебе рассказать больше — расскажем.
Лизандро, уходя, глянул на меня — будто потом ему скорее расскажу я, чем остальные. И был прав.
8
Байрон оглядел нас всех. Обычно шутливое его лицо стало полностью серьезным.
— Кто-нибудь, просветите нас, бедных темных крестьян?
— Вы получили дар? — спросил Реквием.
— Oui.
— Какой дар? — спросил Байрон.
— Маску, — ответил Жан-Клод.
Байрон побледнел — он сегодня достаточно напитался, чтобы хватило краски это сделать.
— Нет, блин, нет, не надо, только не это, только не опять…
— Какого она цвета? — спросил Реквием голосом почти исчезающим — как умеют исчезать только старые вампиры.
— Белая, — ответил Жан-Клод.
Байрон от облегчения чуть не рухнул на пол. Натэниел протянул ему руку, Байрон ее взял.
— Рыбоньки мои, у меня ж коленки слабые. Больше не надо меня так пугать. Белая, уф… белая. Это значит, мы не под угрозой.
Натэниел помог ему вернуться на диван, но не остался с ним, а подошел к нам.
— А какого цвета получил ваш мастер в Англии? — спросила я.