- Приглядывай, чтоб за нами никто следом не шел, - приказала таремка мальчишке. - И испарись, чтоб никто не видел, будто мы вместе.
Катарина нарочно не пошла в комнату, а сразу двинулась в сторону найденного лаза. Она не видела мальчишку, но чувствовала его присутствие. Так он будто нарочно говорил ей, что рядом. Катарина побродила по замку, сорвала злость на рабынях. Когда на пути встала сенешаль, засомневалась - а не приставлена ли та следить за ней? Может, давно уже плешивая баба по указке Фиранда ходила за ней невидимым надзирателем? Катарина не стала ее слушать: злая от слов брата, она отослала сенешаль к нему, велев больше никогда не тревожить ее. Ели брату охота над всем быть главным - пусть. Заодно, может, на своей шкуре почувствует, как оно - заниматься хозяйственной дребеденью. Катарина не сомневалась, что через десяток-другой дней он взвоет.
Вход в лаз давно сгнивший мастер-строитель умело спрятал меж двух выступов. На виду и в тоже время - неприметно, если не знать, где искать. Катарина прижала ногой плиту-рычаг и та осторожно щелкнула. Часть стены вошла внутрь, высвобождая сбоку узкий проем. Таремка вошла в него и подождала, пока Многоликий пойдет следом. Мальчишка не заставил себя ждать.
- Зажги факел, - скомандовала Катарина, сама тем временем нащупывая ногой внутреннюю плиту. Найдя ее, прижала - проход в лаз закрылся, погружая их с Многоликим в темноту.
Мальчишка несколько раз чиркнул кремнем, высек искру, и та живо перескочила на просмоленный факел.
- Тайное убежище Ластриков? - Многоликий осмотрелся, поднимая факел.
- Тайное убежище Катарины, - поправила она, и указала на стоящий тут же мешок. - Возьми немного серебра из кошеля и накидки.
Чтобы не заблудиться, она предусмотрительно нанесла на стены отметины. Идя по их следу, они с мальчишкой скоро оказались у выхода. В нос ударился запах дождя и моря. Катарина поежилась, завернулась в полы накидки, точно летучая мышь в свои крылья. Тарем заливал дождь, и Катарина не рискнула высовывать нос из грота, в который вывел их каменный лаз.
- Фиранд хочет, чтобы ты сегодня же покинул Замок на Пике, - сказала она, как только студеный ветер охладил голову. И дальше пересказала весь разговор. Не Многоликому, а себе самой, вслух повторила каждое слово. И снова разозлилась.
- И нет никаких способов заставить его передумать? - Мальчишка сложил ладони ковшом и выставил их наружу, дожидаясь, пока в них соберется дождь. А потом плеснул водой в лицо.
- Он и меня выкинет, если стану спорить, - покачала головой таремка. - Видал бы ты его рожу, понял бы, что спорить нет резона - все равно будет так, как его заду угодно, лишь бы мне назло.
Катарина присела на округлый камень, будто специально для того приспособленный, и потерла лицо, словно на коже осталась невидимая грязь.
- Когда Фиранду было почти два десятка лет, отец высек его за вранье. Как ребенка, а меня глядеть заставил, в назидание. Я попыталась вступиться - так и мне перепало поперек спины. Только меня родитель хлестал сильнее него, приговаривая: "Никогда не иди против воли хозяина этого замка, Катарина, не смей перечить тому, кто принимает решения. Два господина - все равно, что ни одного". У меня с тех пор так шрамы на спине и остались, а Фирандовы, будто бы, зажили без следа.
- Ты не говорила, что отец бил тебя.
- Так и не бил. То в первый и последний раз случилось, и после мы с ним не разговаривали.
- Кажется, госпожа моя, твой брат давно позабыл о том заступничестве. - Многоликий повернулся к ней, и кончик его мокрого носа зашевелился, словно у пытливой крысы.
- А, может, никогда и не помнил.
Воспоминания пришли не случайно. Катарина всегда старалась избавиться именно от этих. Рука отца с розгой, всей бурой от крови, его остервенелый взгляд и губы в пене, и слова. Все навалилось разом, лишая сил отмахиваться от позорных мгновений прошлого. Но почему сегодня?
Таремка смахнула морок прошлого. Не для того она тащилась сырыми пещерами, чтоб теперь предаваться воспоминаниям, словно столетняя старуха.
- Ты должен хорошенько запомнить эту дорогу, - начала она. Многоликий кивнул и присел у ее ног, прямо на холодные камни. Ирония - дикий волк, который с радостью отхватит хозяйскую руку, но в тоже время - самое близкое существо на этом свете. Катарина подумала, что в черные дни, когда пути вперед не останется, она попросит мальчишку убить ее - быстро и безболезненно, как он - она знала - умел. - Сегодня я, на потеху Фиранду, выставлю тебя из замка. Ты ступай к Ларо и пережди у него несколько дней - не для того я сняла ему комнат в самом дорогом борделе Тарема, чтоб он там жировал. Присмотри заодно, что щебечет наш соловей. Я дала блудливой мамаше столько золота, что ее шлюхам давным-давно пора ужу споить та-хирца и выведать у него все, что мне нужно. Только мамаша краты взяла, а толку - кошачьи слезы. Видать, девки ее не знают, каким местом работать, чтоб мужика разговорить.
- Прикажи - и он расскажет все, что нужно. - Многоликий незаметно для нее ловко достал кинжал, и повертел его на ладони, словно жонглер.
- Прибери от моего носа эту дрянь, - покривилась Катарина. - Он нужен мне живым. Мертвецы разговаривать не умеют.
- Я смогу его разговорить, - настаивали Многоликий.
Катарина видела, как он весь завелся от нетерпения. Слишком долго она испытывала терпением волка этого. Ему хотелось крови, хотелось заняться тем, что милее всего сердцу - убивать. Только Катарина не первый день на свет родилась, и кое-что понимала в людях. Особенно в мерзавцах вроде Ларо - пират лучше сдохнет, чем расскажет, где искать купца, которому продал принцессу. Если бы Катарина видела иную лазейку - стала бы тащиться с ним в Тарем, да еще так подставляться под гнев брата?
- Смотри, чтоб этого проходимца никто не пришиб раньше срока, - Катарина выразительно посмотрела на мальчишку.
- А после - дашь с ним позабавиться?
- После он станет лордом Эйратом, и тебе к нему не подступиться будет. - Сказала - и тут же напоролась на самодовольную ухмылку на бледном лице. Что и говорить - до рхельской царевны добраться было в разы сложнее, а еще сложнее - не попасться потом. - Фиранд снова все на меня свалит, ни к чему оно сейчас. Пусть живет поганец, сколько боги ему отведут.
"А сколько они отведут мне?" - подумала вдруг и невольно задрожала, словно позади уже стояли прислужники Гартиса с ржавыми косами.
- Не понимаю, госпожа моя, отчего ты его слушаешься, - пожал печами Многоликий.
- Кого? - не сразу поняла таремка.
- Фиранда. Бог он, что ли над тобой? Без тебя - так мигом все развалится, тут даже малоумному ясно. А если ему какая холера завтра засвербит и он тебя вышвырнет из дому просто так - на кого пенять станешь? Ты вон сколько для Ластриков сделала, не боялась рук замарать, а он только слюни горазд пускать и гневаться.
Сперва Катарине захотелось прикрикнуть на мальчишку, чтоб слова выбирал, но она передумала. Прав ведь, своей волчьей правдой прав. Что еще потребует Фиранд в обмен на свое величайшее дозволение оставаться жить в Замке на Пике? Пятки ему облизывать и зад подтирать? Или, может, за его шлюхами отхожие места чистить? Катарина никогда не думала о том, что станет делать, если придется перейти на свой хлеб. Как все знатные женщины Тарема, она обучалась наукам и письму, посвящая шитью лишь малую часть времени. Таремка не сомневалась, что любая крестьянка латает дыры лучше, чем она, и быстрее. Что уж говорить о пряже и прочем, к чему руки леди Ластрик никогда не прикасались.
- Ты никогда не думала, госпожа моя, что Фиранд хочет от тебя избавиться? - Многоликий принял ее молчание за согласие, и продолжал. - Вдруг, увидел наконец-то, что известно мне и тебе - ты умнее него, хитрее и не боишься замараться, если придется. Даже бестолковый Фиранд не мог не заметить твоего над ним превосходства.
Он совсем осмелел, видимо почувствовав, что за ее затянувшимся молчанием скрывается брешь. Стоит только разбередить ее - и каждое слово попадет в цель. Катарине нравились слова мальчишки, нравились его смелость и безумие.
Таремка ждала других слов, тех, которые не решалась произнесли вслух. Боялась, что вот-вот земля треснет и из мертвого царства вылезет покойный отец с пылающей розгой, и снова отхлещет ее, приговаривая: не думай поперек слова господина замка, не смей ему перечить. Но мысли возвращались к непроизнесенным речам с назойливостью голодных мух.
- Скажи, госпожа моя, разве не хотела бы ты стать хозяйкой всему? - Многоликий вскинул голову, и его бесцветные глаза налились алым туманом. - И стать Первой леди-магнат Совета девяти?
Арэн
- Милости, господин, пощади!
"Младше меня, только недавно щетина на щеках пробилась". В ногах молодого воина валялась мертвая женщина. Ее глаза навыкате смотрели на Арэна с ужасом. Одежда выдавала в ней крестьянку, а вот воин был одет побогаче - кольчуга, шерстяные штаны, сапоги с подбоем. Все в саже и грязное; Арэн сперва подумал, что парень отвоевал одежу разбоем, но слишком уж ровно тот держался. Должно быть, сынок кого-то из разоренной мелкой знати, по чьим землям дасириец ехал уже третий день подряд.
Таремка ждала других слов, тех, которые не решалась произнесли вслух. Боялась, что вот-вот земля треснет и из мертвого царства вылезет покойный отец с пылающей розгой, и снова отхлещет ее, приговаривая: не думай поперек слова господина замка, не смей ему перечить. Но мысли возвращались к непроизнесенным речам с назойливостью голодных мух.
- Скажи, госпожа моя, разве не хотела бы ты стать хозяйкой всему? - Многоликий вскинул голову, и его бесцветные глаза налились алым туманом. - И стать Первой леди-магнат Совета девяти?
Арэн
- Милости, господин, пощади!
"Младше меня, только недавно щетина на щеках пробилась". В ногах молодого воина валялась мертвая женщина. Ее глаза навыкате смотрели на Арэна с ужасом. Одежда выдавала в ней крестьянку, а вот воин был одет побогаче - кольчуга, шерстяные штаны, сапоги с подбоем. Все в саже и грязное; Арэн сперва подумал, что парень отвоевал одежу разбоем, но слишком уж ровно тот держался. Должно быть, сынок кого-то из разоренной мелкой знати, по чьим землям дасириец ехал уже третий день подряд.
Дасириец застал воина в тот момент, когда тот пытался отвоевать у крестьянки дохлую курицу. Сейчас добыча лежала неподалеку от покойницы и от нее несло тухлятиной. Парень задавил несчастную бабу за мгновение до того, как Арэн отшвырнул его в сторону. Тот попытался замахнуться в ответ, но дасириец погрозил ему мечом. Парень угомонился, скис и принялся просить пощады. Жалкое зрелище.
В другое время Арэн не стал бы его трогать, но сейчас их окружили остатки крестьян, что когда-то возделывали эти земли, и Арэн чувствовал на себе их ждущие взгляды.
- Мамочка... Что с моей мамочкой... - пищал детский голос, и к мертвой крестьянке кубарем выкатилась маленькая девчушка. Ее голова была лысой, один глаз заплыл кровью, отчего казался ненастоящим, чужеродным на детском лице.
- Заберите ее, ради всех богов, - пророкотал Арэн.
Ребенка тут же уволокли дети постарше, кто-то из них потихоньку умыкнул и курицу. Парень продолжал молить о пощаде, но Арэн прервал его крики ударом меча. Хлестко, наотмашь рубанул, рассекая от плеча до груди. Металл кольчуги не выдержал натиска доброго артумского клинка. Клейма на нем налились алым, осколок огненной звезды в рукояти дернулся, будто ожил. Этот меч любил кровь, словно был выкован для того, чтобы пить ее ежедневно.
Парень, который до последнего верил, что ему даруют жизнь, всхлипнул, почти так же печально, как осиротелая девчушка. Его ноги подкосились, и молодой воин рухнул на мертвую крестьянку, поливая ее кровью.
- Поделом поганцу, - подбодрил кто-то.
- Верно сделал, господин,- подхватил второй голос.
Жидкий гомон голосов поддержал речи с одобрением. Впрочем, крестьяне скоро разбрелись, и кроме Арэна над покойниками остался стоять только сгорбленный старик со свежим гнойником на щеке. Зеленая сукровица сочилась из-под грязной кожи. Мухи - их оказалось бесчисленное множество вокруг! - мигом налетели на "лакомство", но старик не спешил прогонять их. Будто ему и дела не было.
- Хорошо ты сделал, господин, - сказал он, сильно шепелявя. - Она-то и так больная была уж, кашляла, как собака, откинулась бы до рассвета. Но ты верно поступил.
- Верно? - Арэн отвернулся, сорвал с мертвеца накидку и вытер ею меч. - Может, его дома жена ждет на сносях, и теперь она с голоду помрет, потому что какому-то дасирийцу вздумалось суд судить самовольно.
- Поздно вздумал жалеть, не для того тебе меч-то даден, чтоб ты им траву косил. Если сила есть, нужно ею разумно распоряжаться, а боги потом сами решат, кому надобно было первее сдохнут. Ты вон, погляжу, жив и здоров, и зараза тебя не берет отчего-то, значит, нужен ты им. И больше этой бабы нужен, и говна этого, чтоб его харсты поперек драли. - Старик все-таки разогнал мух шлепком, и поплелся восвояси.
Возвращение в родные края было тягостным. Дасирию поливало ненастье. Сперва дождь, холодный и колючий, словно с неба сыпались зубы снежных львов. Потом пустился град, но дасирийцу посчастливилось переждать его в лесу. Затем пришли туманы, густые и серые, будто забвение. Иногда Арэну начинало казаться, что боги сыграли с ним злую шутку, сбили с пути, и вместо родных земель повернули в сторону Края. Туда, где за непроглядной пеленой тумана заканчивался Эзершат.
Небольшие свободные города, что всегда жались к границам Дасирийской империи, погрязли в разрухе. Не случалось такого дня, чтобы Арэну не встречались беглецы. Они собирались в небольшие группы по десятку человек и шли наобум. Несколько раз Арэну приходилось мечом отстаивать своего коня, которого голодные крестьяне принимали за лакомый кусок пищи. Обычно, хватало одного или двух убитых голодранцев, чтобы у остальных пропала охота зариться на чужую лошадь.
А еще были мертвецы. Много. Они лежали вдоль дорог, иногда болтались на деревьях, подвешенные то за руки, то за ноги. Целыми гроздьями, словно урожай для Гартиса. Арэн не знал, кто вешал несчастных, но подозревал, что причиной тому было мародерство. Обезумевшие от голода и страха люди теряли человечность. Однажды дасирийцу встретилась совсем юная девушка. Она сидела спиной к тракту, и Арэн не сразу рассмотрел, чем занята дасирийка, видел лишь, как она медленно поднимает и опускает руку, с зажатым в ней камнем. Объехав, дасириец увидел, что девушка колотит голову мертвого младенца. Должно быть, он умер уже давно: маленький череп лопнул, и крови почти не было. Девушка повернулась на Арэна, улыбнулась, закашлялась громко и протяжно, как все те, кого взяло поветрие. Дасириец хотел было избавить несчастную от страданий, но передумал. Скоро и она пойдет к Гартису.
Потом на дороге встал город. Арэн помнил его: некогда, центром ему служила крепость, самая высокая в этих краях. Ни пике ее всегда гнездились облака. Отсюда до дасирийской границы оставалось всего полдня пешком. Город пал. Его ворота были распахнуты настежь. Из них сочились гнилостный смрад и копоть. Арэн не стал заезжать внутрь, но стоило отъехать на несколько сотен шагов, как его нагнала группа вооруженных всадников. Брони на всех четверых давно нуждались в чистке, на руках двоих засохла кровь, голову третьего перевязывала грязная тряпка, из-под которой сочилась желтоватая сукровица.
- Куда путь держишь, господин? - спросил один, самый старший их четверки. Выглядел он заправским разбойником, даже лошадь под ним косила на Арэна голодным взглядом.
- Домой следую, давно меня здесь не было, - ответил дасириец как можно спокойнее. Ругаться с бравой четверкой смысла не было. Если дело все ж дойдет до мечей, то дасириец был склонен оставить победу за собой. Всадники выглядели людьми, приученными держать меч, но вряд ли хоть кто из них обучен чему-то большему. Должно быть, дезертиры из городской стражи, про себя решил Арэн.
- Меч у тебя сланый. - Тот, что с раной на голове, кивнул на клинок Арэна.
Сейчас меч покоился в ножнах, пристегнутых к седлу, и дасириец на всякий случай положил ладонь на рукоять.
- Подарок, - ответил коротко.
- Дай-ка нам поглядеть на диковинку, а то мимо города едешь, а показать заморские чудеса жадничаешь.
Разбойник потянулся было к рукояти меча, но Арэн отвел коня в сторону, и ладонь незнакомца поймал только воздух. Ему это не понравилось. Он кивнул остальным, и четверка резво окружила Арэна со всех сторон. Двое тут же достали мечи, третий выудил из-за плаща кинжал, у четвертого не нашлось ничего, кроме кухонного ножа. Арэн внутренне покачал головой. Злость сжирала его, словно мучимый многовековым голодом зверь. Но дасириец старался не поддаваться, хоть эта четверка заслуживала наказания.
- Ступайте свой дорогой, - предупредил он. Меч нарочно не вынимал, чтоб дать дуракам шанс. - Помолитесь лучше в храме, чтобы боги послали всем нам избавление, и тогда на ваш век хватит диковинок, чтоб на них таращиться.
- Ты бы, праведник, свои речи со служителем каким обсуждал, а не нам тут заливался, - озлобился тот, с раной на голове.
- С дороги, отребье, - погрозил Арэн. Меч выскочил из ножен, будто только того и ждал. Рунические плетения на клинке жадно переливались.
Разбойников зрелище насторожило. Двое увели коней в сторону. Арэн чувствовал, что надолго его не хватит - великий меч был тяжел для одной руки, но второй дасириец правил лошадью. На всякий случай плотнее сжал коленями бока мерина.
- Эка ты прыткий какой, твое господское величество, - пророкотал разбойник с разбитой головой и погрозил дасирийцу мечом.
Арэн почти не помнил, как они схлестнулись. Кто ударил первым - они или он сам, вспоминалось смутно. Мечи скрещивались, высекали скрежет и кровь. Когда Арэн пришел в себя, он уже стоял на земле, двумя руками перехватив меч, и озираясь вокруг. Рядом дергался предсмертными судорогами последний из четверки, остальные бездыханными лежали в лужах собственных потрохов. Рядом же хрипела и слабо стонала разбойничья лошадь - дасириец помнил, что хватанул ее по ногам, чтоб выбить всадника из седла. Арэн подарил ей милосердную смерть. Взгляд полуживого разбойника молил о том же, но дасириец обошел мужика стороной, позвал свистом коня и вскоре скакал прочь от тех мест.