Почти незамедлительно По вступил в переписку с редакторами, издателями и журналистами в надежде на полновесный подписной лист. К началу декабря он намеревался собрать не меньше пятисот подписей, которые обеспечат его детищу прочный фундамент. Он даже написал практически всем членам семейства По, рассчитывая на их поддержку. Одновременно По собирал материал для первого номера, который намеревался подготовить к началу 1841 года. Однако на этом этапе амбиции его далеко превосходили его достижения. Предварительная работа показалась ему «трудной и требующей немереных сил», и к концу года некая недиагностируемая болезнь уложила его на месяц в постель. «Жестокая хворь», как он сам назвал ее, с легкостью изменила его планы. Выпуск первого номера был отложен с января 1841 года на март того же года. А в феврале опять начался кризис, или паника, и большие банки в Филадельфии и на Юге были вынуждены прикрыться. Для замысла По трудно было придумать время хуже. Все рухнуло. Опять, как всегда, вмешалась злая судьба.
Что делать дальше? В беспокойной, нищей жизни По нужен был хотя бы ничтожный шанс, чтобы спасти свою семью. И этот шанс явился ему в виде «Джентльменс мэгэзин». Уильям Бартон продал журнал Джорджу Рексу Грэхему, молодому адвокату из Филадельфии, и тот мгновенно поменял название на «Грэхемс ледис энд джентльменс мэгэзин». Однако, не имея достаточного литературного и журналистского опыта, он нуждался в помощнике. Не исключено, что Бартон сам рекомендовал ему человека, которого за восемь месяцев до этого уволил из своего журнала. Вражда в этом мире редко длится долго. Итак, весной 1841 года Грэхем предложил По место редактора раздела книжных рецензий с жалованьем восемьсот долларов в год. По немедленно согласился — с «большой радостью», как выразился он сам, — и снова принялся работать по найму.
Сентиментальный и приторно-слащавый, с нравоучительными стишками, гладенькими, робкими «триллерами», с картинками, изображающими домашних животных и детей, журнал оказался далеким от того идеала, который рисовал себе в мечтах По. И все же он отмел предубеждения, после чего за два года опубликовал на страницах журнала семь новых рассказов, пятьдесят одну рецензию и пятнадцать эссе. Именно здесь впервые появились такие рассказы, как «Убийства на улице Морг» и «Низвержение в Мальстрем».
Однако По считал журнал Грэхема прибежищем временным, призванным спасти его от сиюминутных и преходящих неприятностей. Так что уже через пять месяцев после того, как предложение было принято, он активно искал место чиновника в кабинетах вашингтонских политиков. Его посредником был Фредерик В. Томас, с которым он познакомился годом раньше на собрании в Филадельфии. Томас был романтиком, журналистом и приятелем Генри, брата Эдгара А. По; он тоже изрядно пил и мечтал о литературной славе. Они подружились. В сущности, Томас стал одним из немногих близких друзей По. У Томаса имелась в Вашингтоне синекура: просеивание обращений и заявок, поступавших в Министерство финансов, и он предложил По подыскать ему нечто подобное. По воспринял это с энтузиазмом. Он «совершенно серьезно отнесся» к идее приятеля, признавшись ему: «Несмотря на неизменную вежливость Грэхема и его искреннюю доброту, я питаю все большее и большее отвращение к журналу». По уже было невмоготу переносить положение поденщика в сером издании.
Тем не менее в это время По зарабатывал больше денег, чем когда бы то ни было. Одному из знакомых он сказал, что «умерен, как пуританин», и впервые в его взрослой жизни у него не было долгов. Он приобрел непривычно роскошные вещи, включая кровать с пологом на четырех столбах, фарфоровый обеденный сервиз и, для Вирджинии, пианино и арфу. Стал постоянным посетителем на литературных обедах, общался с другими писателями и издателями и сделался частым гостем в доме Грэхема. Известно, что Мария Клемм нередко поджидала зятя в кухне Грэхема с явной целью уберечь По от излишних возлияний и в целости и сохранности доставить домой.
Надежда на должность в Вашингтоне, подобно всем надеждам По, не осуществилась. Тем не менее осенью 1841 года По договорился с Грэхемом о том, что остается редактором еще на год. Для Грэхема это была удача. Тираж журнала вырос с пяти до двадцати пяти тысяч, и причиной такого роста стали в первую очередь публикации там рассказов и рецензий По. Благодаря По журнал «Грэхемс мэгэзин», как его повсеместно называли, очень скоро стал самым читаемым и раскупаемым ежемесячником в Америке.
Однажды По назвал себя «до мозга костей человеком журнальным». Он и вправду обладал чутьем журналиста. Он заранее предвидел результат, мог предсказать, как будет воспринята новинка, интересовался всевозможными поветриями и увлечениями публики, будь то френология или запуск шаров-зондов, и тонко чувствовал вкус публики, ее страсть к «сенсациям». Одному из своих корреспондентов он писал, что тенденция времени — это литература журнальная: «немногословная, напряженная по сюжету, написанная с оглядкой на время и легко усваиваемая в отличие от старых творческих форм, где царят многословие и скука…» Это могло бы служить определением принципов и самого По, который отлично чувствовал конъюнктуру.
После смерти По в некрологе, написанном Грэхемом, говорилось, что он был «педантичным и неутомимым в своем деле человеком — поистине во всем человеком чести… И во всех мелочах он проявлял аккуратность банкира». Грэхем превозносил По: «изысканное джентльменство» и «преданность мужа», которые он неизменно демонстрировал «в борьбе с враждебной судьбой». Одна деталь, упомянутая Грэхемом, помогает понять уклад жизни семейства По: «Все жалованье, которое он получал от меня ежемесячно, мгновенно оказывалось в руках его тещи…»
По решил, что написал достаточно для «Грэхемс мэгэзин» и других журналов и может предложить «Ли и Бланшар» издание сборника, который хотел назвать «Фантастические рассказы» и в который, помимо восьми новых, он собирался включить рассказы, уже печатавшиеся в «Гротесках и арабесках». «Ли и Бланшар» отказались от этого предложения на том основании, что до сих пор не продали предыдущий сборник.
Среди отвергнутых был и рассказ «Убийства на улице Морг», который в последующие годы стал считаться предвестником современного детективного жанра. В центре повествования — Огюст Дюпен, французский детектив, распутывающий самые странные или неоднозначные преступления с помощью математического анализа. Скорее всего, Дюпен — своего рода интерпретация личности автора. Известно, что По гордился своим знакомством с секретами криптографии и успешно решал самые неразрешимые и загадочные шифры. Он даже начал серию работ для «Грэхемс мэгэзин», в которых бросал вызов составителям «тайных посланий». Ему нравилась сама мысль о распутывании тайнописи, в которой можно прочитать нечитаемое. Не загадочное ли исчезновение отца вместе со слухами о «бесчестье» матери воспитали в нем интерес к тайнам? По хвастался одному из приятелей: «Нет ничего такого, чего я не мог бы рано или поздно прочитать». И это правда.
По говорил, что «высший уровень творческого всегда имеет в своей основе математику» и гений — это метод. Однако собственная его ссылка на постоянное присутствие в его произведениях анализа и расчета — отчасти преувеличение. По признавался и сам, что увлекает в них главным образом «атмосфера метода».
По отличался расчетливостью и другого рода. Очень часто он хитрил и ловчил. В человеческих отношениях он проявлял крайнюю осмотрительность, рассчитывая каждый шаг, собственный и окружающих. Своих целей он часто достигал с великолепной легкостью прирожденного манипулятора. В одном из писем По писал, что «раздражительность» его была «притворством», аргументом в споре, заранее запланированным доводом, «и тем же было негодование, на которое я настраивал себя». И все же в характере По было нечто детское. Он отчаянно страдал после очередного запоя, отчасти потому, что усматривал в инциденте проявление ненавистной ему нерасчетливости.
Многие из наиболее удачных рассказов, таким образом, являются «логическими упражнениями». Слова «детектив» не существовало до 1843 года. Наверное, Дюпен стал первым детективом. И в качестве детектива он опередил таких разных «логиков», как Шерлок Холмс и отец Браун. Именно Конан Дойлем было сказано, что По стал отцом детективного рассказа, настолько разработавшим его, что «я не вижу, чем могут тут поживиться его последователи». Дюпен — холостяк, из близких у него есть лишь секретарь, который записывает детали расследования; с полицейскими же он общается постольку-поскольку, когда те приходят просить его о помощи. В «Убийствах на улице Морг» полицейских поставило в тупик жестокое убийство матери и дочери. И Дюпен подвергает оба убийства беспристрастному, объективному анализу. Он — Ньютон криминального мира. Пользуясь методом дедукции и исключения малозначащих деталей, Дюпен приходит к выводу, что убийцей был не человек. И он ставит ловушку. По писал, что рассказ этот сочинен «в новом ключе».
В сюжете одного из рассказов того же периода, названного им «Элеонора», прослеживается любопытная связь с его собственной жизнью. Рассказчик Пиррос взял в жены свою пятнадцатилетнюю кузину: «Жили мы совсем одни, не зная ничего о внешнем мире, — я, моя кузина и мать ее».[20] Это, естественно, является отражением семейных обстоятельств самого По, однако событиям сюжета автор придает фатальный характер. Молодая жена умирает от чахотки, а перед смертью берет с Пирроса клятву, что он никогда не полюбит другую женщину. Увы, тот оказывается лжецом. Остальное, а также неуклюжий «счастливый конец истории» не так важны для нас, как различимая параллель: через несколько месяцев после того, как По написал «Элеонору», Вирджиния стала жертвой первых приступов чахотки.
Глава седьмая Человек, который никогда не смеялся
В середине января 1842 года Вирджиния По пела, аккомпанируя себе на пианино, что было ее любимым занятием, и вдруг стала кашлять кровью. По предположил, что у нее разорвался сосуд, однако, скорее всего, виноваты были слабые легкие.
После этого кровохарканья ей требовалась особая забота, однако обстоятельства не способствовали идеальному уходу за больной. Один из соседей свидетельствует, что больная была вынуждена лежать на узкой кровати в крошечной спальне с очень низким потолком, которого почти касалась головой, — она страдала от нехватки воздуха. Но никто не осмеливался заговорить о неподходящих для больной условиях с По, который стал «в высшей степени нервным и раздражительным», «вспыхивал как порох, мгновенно», по замечанию одного из современников. Грэхем вспоминал, что По не отходил от кровати своей жены, отзываясь на малейшее ее движение или кашель «с содроганием, от которого холодело сердце». Тем не менее он никому не позволял и слова молвить о смертельной угрозе — «любое упоминание об этом приводило его в бешенство».
И все же По постоянно размышлял о смерти. В рассказе «Жизнь в смерти»[21] художник хочет запечатлеть свою юную невесту, однако во время сеансов в башенке, где находится его студия, девушка начинает томиться, чахнуть и умирает. Создавая портрет любимой, художник убивает ее. В это же время По пишет «Маску Красной Смерти», историю смертельной эпидемии, в которой «кровь была… гербом и печатью — жуткий багрянец крови».[22] А также рассказ «Тайна Мари Роже», в котором юную девушку убивает один или несколько неизвестных. «Сердце-обличитель» — это кошмарная история, рассказанная маньяком. Леденящее кровь повествование заканчивается криком ужаса: «… вот здесь, здесь!.. это стучит его мерзкое сердце!»[23] В том же году По создал «Линор», панегирик юной женщине и плач по ней:
В отчаянии По часами бродил по улицам, пока миссис Клемм в панике не бросалась на его поиски. И тогда же он опять начал пить. В периоды неотвратимых бед и несчастий для него это был естественный выход. Никакие земные силы не могли его остановить. По писал о Вирджинии, что «с каждым приступом болезни я любил ее все сильнее и все отчаяннее дорожил ее жизнью». И потом: «После долгого периода жуткого здравомыслия на меня словно нападало безумие. И тогда, погружаясь в беспамятство, я пил — один Бог знает, как часто это было и как много я пил». По связывал тягу к спиртному с безумием, однако, скорее всего, временное безумие бывало результатом опьянения. У него была необычайно тонкая нервная конституция, и любой удар по ней был чреват опасными последствиями.
Весной 1842 года По ушел из журнала на том очевидном основании, что ему противен «его жеманный характер… Я говорю о всех этих жалких рассуждениях о модах, музыке и любовных историях». Однако настоящие причины были глубже. По опять стал «нерегулярно» выполнять свои редакторские обязанности. Он жестоко разругался с коллегой, скорее всего будучи пьяным. А потом, когда после довольно долгого отсутствия он вернулся в контору, на его месте уже сидел другой человек. Ему ничего не оставалось, как уйти. По доброй воле По не отказался бы от ежегодного дохода в восемьсот долларов.
Одному из адресатов По написал, что в любом случае «состояние моего ума» отвергает «любые умственные усилия». Болезнь жены, собственные нездоровье и нищета «довели меня почти до безумия. Моя единственная надежда — „Закон о банкротстве“… борьба за выживание совершенно уничтожила меня». В последних строчках этого письма сказано, что «миссис По опять серьезно больна, у нее кровохарканье. Надеяться — чистое безумие». Казалось, жизнь сжимает его словно тисками, а впереди одна чернота. Именно в это время он написал «Колодец и маятник». Несмотря ни на что, он все же надеялся. Надеялся получить место чиновника на таможне в Филадельфии, и вновь с помощью Томаса. Он надеялся вернуться к замыслам собственного журнала «Пен мэгэзин».
Некий произошедший в начале лета 1842 года любопытный случай заставляет совсем по-другому взглянуть на все его «высокие мечты». Он решил поехать в Нью-Йорк, чтобы подыскать журналистскую работу и обсудить с издателями новую книгу своих рассказов. Однако он напился. И тогда ему взбрело в голову навестить старую подругу, или «возлюбленную», с которой он был близок в Балтиморе одиннадцать лет назад. Мэри Деверо, или «балтиморская Мэри», как он называл ее в память о более счастливых временах, звалась теперь «миссис Дженнингс». Он забыл ее адрес в Джерси-сити и провел много часов, вновь и вновь пересекая реку Гудзон на пароме, приставая с расспросами к незнакомым людям в попытках выведать ее адрес. Каким-то чудом ему удалось раздобыть его. Он убежал от больной жены к молодой женщине, с которой был когда-то неофициально помолвлен. Он искал покоя и награды, возвращаясь к былому.
Его неожиданное появление в доме Мэри вызвало там некоторый переполох, а впоследствии Мэри вспоминала, как быстро они поняли, что «он не в себе и не был дома уже несколько дней». Другими словами, По был пьян, грязен и всклокочен. Он обрушился на хозяйку с упреками за то, что та вышла замуж, уверяя, что на самом деле она любит его одного. Странное поведение для человека, жена которого смертельно больна. Он попросил Мэри спеть и сыграть на рояле, а тем временем «его речь становилась все более возбужденной». Потом По принялся жевать редиску, причем так яростно, что кусочки так и летели по комнате. Выпив чашку чая, он удалился.
Несколькими днями позже Мария Клемм, отчаявшись найти «дорогого Эдди», приехала к Мэри. Согласно записям Мэри, «ею были предприняты поиски, в результате которых По отыскался в лесу недалеко от Джерси-сити, где он бродил в совершенном безумии». Не исключено, что кое-что тут придумано, но в целом история вполне правдоподобна. Попробуйте придумать такую деталь, как редиска.
В другой раз, будучи в Нью-Йорке, По также пал жертвой пагубной привычки. Позднее он написал покаянное письмо тамошнему другу, умоляя его проявить «доброту и снисходительность» в понимании его поведения в Нью-Йорке. «Вероятно, у тебя сложилось странное представление обо мне — но правда заключается в том, что Уоллес [поэт] все настаивал на том, чтобы я пил, подливая и подливая мне джулеп, и я понятия не имею, что говорил и делал».
По обыкновению, По перекладывает вину за свое пьянство на кого-то другого. Возможно, только такое разумное объяснение он и мог этому дать.
Весь следующий год Филадельфия гудела слухами и сплетнями о пьянстве По. Ламберт Уилмер, его балтиморский приятель, сказал их общему другу, что По «катится в пропасть деградации моральной, физической и умственной». Что же до самого По, то он был в таких стесненных обстоятельствах, что предложил свой последний рассказ «Тайна Мари Роже» за невысокую цену сразу двум изданиям, бостонскому «Ноушн» и «Балтимор сэтердей визитер». Потеря регулярного заработка стала катастрофой для семьи Эдгара По. Пришлось переехать в дом поменьше на окраине Филадельфии, где Фредерик Томас и посетил По осенью 1842 года. Он обратил внимание на то, что «все помещение несло на себе отпечаток безденежья», более того, он заметил, что «на стол собрали не сразу и, видимо, не без затруднений». Мария Клемм и Вирджиния попросили Томаса о какой-нибудь постоянной работе для «Эдди», однако «я почти сразу и с великим сожалением понял, что он вновь злоупотребляет спиртным». Томас и По договорились встретиться на следующий день, но По не явился; он написал письмо с извинениями — мол, заболел. Обычная отговорка.
По все еще активно искал место чиновника филадельфийской таможни. Он верил, что должность ему обеспечена, но, как часто бывало в его жизни, мечты тешили его, пока «не разбивались вдребезги». Эту фразу он употребил в письме к Томасу, где детально описал наглость и высокомерие мелкого чиновника, которому имел глупость довериться. Вечно судьба срывала его планы. При этом нельзя сказать, что административная работа, какой бы она ни была, хоть в малейшей степени привлекала и интересовала его. К американским политикам он испытывал теперь лишь отвращение, поэтому и задался однажды вопросом: «Разве не факт, что дух американской демократии порождает скорее таланты, нежели гении?» По был защитником рабства и верил в то, что сам называл «кастовым обществом». А вот в прогресс он не верил и в демократию тоже, поэтому и не мог вписаться в американскую жизнь — во всяком случае, в жизнь Северных штатов.