— Домо… чего? — переспросила Наталья в захлопнувшуюся дверь.
— Мне так стыдно! — каялась она на следующий день Понаехавшей.
— Не переживай. Чувства были да сплыли. Такое бывает.
— Сплыли, это да! — Наталья пошарила в сумке в поисках носового платка, ничего не нашла, махнула рукой, выдернула из бланков строгой отчетности копирку и сладострастно высморкалась.
— Ты чего? — всполошилась Понаехавшая.
— Не волнуйся, я в изнаночную сторону.
— А этот твой новый? Кто он вообще такой?
— Хороший! — Наталья закатила глаза. — Но женатый.
— Совсем женатый?
— Совсем. Отбивать буду.
Наталья повздыхала, попила водички, уставилась в окно. Напротив, возле стойки ресепшн, топталась группа не иначе однояйцевых японцев — все они были в одинаково светлых плащах, темных брюках, белых кедах и крепко держали в руках черные портфели системы «дипломат». Переводчица Светлана что-то объяснила им и махнула в сторону обменника рукой. Японцы дружно обернулись и уставились на Понаехавшую с Натальей.
— Небось сейчас думают: «Все эти русские на одно лицо», — хмыкнула Понаехавшая.
Наталья хихикнула, но тут же снова пригорюнилась:
— Он такой наивный, прикинь, даже выражения «кинуть палку» не знал!
— А что это такое? — напряглась Понаехавшая.
— Ты тоже не знаешь?
— Ну, я понимаю, что такое кинуть палку. А «кинуть палку»?
— А еще филолог! — оскорбилась Наталья.
Ответить Понаехавшая не успела, группа японцев штурмом взяла обменник — менять иены на рубли.
— «Кинуть палку» — это переспать, ясно? — выпалила Наталья, когда последний иностранец, счастливо обменяв валюту, вернулся вприпрыжку к ресепшн. — Палка — это… ну… — Она согнула в неприличном жесте руку, показывая, что такое палка.
Понаехавшая хрюкнула.
— Да ладно!
— А то! И ты знаешь, что я хочу тебе сказать? Умеет Вагаршак кинуть палку, ой как умеет! Ты ему так и передай, чтобы он не страдал.
Троюродному кузену крестного сына тети Светы Понаехавшая ничего про палку передавать не стала. А то неправильно еще поймет. Вагаршак погоревал-погоревал, потом нашел себе другую девушку, что примечательно — тоже Наталью. Видимо, планида была у него такая — влюбляться в Наталий.
А Трепетная Наталья ушла с головой в любовный треугольник. Через какое-то время она была выкинута оттуда мощным пинком Бельведеровой жены. В буквальном смысле этого слова. Вернулась Бельведерова жена с ночной смены — а тут такие дела. Она выволокла Наталью за волосы из квартиры и придала ей пинком пудовой ноги такое ускорение, что Наталья, игнорируя в траектории полета все законы геофизики, пролетела дугой через один лестничный марш и утихомирилась на крышке мусоропровода. Отделалась легко — ушибом копчика. А ведь могла заикой остаться на всю жизнь!
Совет: в общем, ввязываясь в любовный триумвират — берегите копчик. Мужиков на вашем пути может случиться хоть отбавляй, а рудиментарных примочек в организме раз-два и обчелся. На всех не напасешься.
Глава девятая. Валентина Ив-на и другие смертные грехи
Понаехавшая с первого дня жизни в столице чувствовала себя достаточно комфортно. В целом она несильно отличалась от москвичей. Особенно анфас и когда молчала. Но как только открывала рот — тут же выдавала себя легко уловимым, но весьма характерным армянским акцентом.
— Пошла снова акать! — ругалась тетя Поля. — Ты можешь меньше напирать на гласные?
— А москвичи разве не акают? — разводила руками Понаехавшия.
— Москвичи акают, ага. А ты, — тетя Поля набирала побольше воздуха в легкие и выкрикивала на выдохе: — АКАЕШЬ. Понятно тебе?
— Понятно. Буду мягче.
Относилась тетя Поля к Понаехавшей очень по-доброму. Детей у нее не случилось, поэтому весь нереализованный материнский инстинкт она обрушила на свою жиличку. Жиличка контуженно моргала и старалась соответствовать. Если позволяло время — сопровождала тетю Полю в поликлинику и на вечерню, ездила с ней на дальний продуктовый рынок — отовариваться. Стоически поглощала утренние каши на воде. Единственное, от чего остервенело открещивалась, — это сопровождать тетю Полю на традиционные прогулки с подругами.
— Вот и сиди дома, как сыч, — ругалась тетя Поля. — У нас компания хорошая, песни поем, а Илья Сергеевич на гармони нам наигрывает. Могла бы пойти, проветриться, «Синенький платочек» спеть.
— Я другое слушаю, — оправдывалась Понаехавшая, — мне «Синенький платочек» не очень хочется петь!
— Знаю я твое другое! Небось снова эту страсть слушала, как ее там, Депешумуду, да?
— «Депеш мод»!
— Один хрен, простигосподи!
— Напиши мне на бумажке, как деда с бабушкой звали, я попрошу, чтобы батюшка их в молитве за упокой помянул, — предлагала тетя Поля.
Понаехавшая выводила аккуратным почерком имена родственников. Тетя Поля разворачивала бумажку, нацепляла очки, читала по слогам.
— Нерусские какие-то имена! — удивлялась.
— Так ведь и я нерусская!
— Нет! Ты у меня самая что ни на есть русская. Только зовут тебя как-то не так. Хоть бы Ниной назвали, что ли? Я бы к тебе тогда Ниночкой обращалась.
Понаехавшая прятала улыбку и изо всех сил делала серьезное лицо. Тетя Поля теребила записку в руках, сама с собой вела обеспокоенные разговоры:
— Ладно я. А как же батюшка будет их имена нараспев за упокой произносить? Оконфузится ведь!
В общем, в доме тридцать два по Кировоградской царили любовь и полное взаимопонимание. Только такая идиллия не давала покоя Тетиполиной подруге Валентине Ив-не.
Валентина Ив-на, будучи бывшей монахиней, имела над богобоязненной тетей Полей неконтролируемую власть. Она умела хорошо поставленным басом напустить такое количество страху, что тетя Поля потом долго рыдала, уткнувшись в маленькую икону Владимирской Божьей Матери. В частности, Валентина Ив-на очень осуждала Тетиполину связь с женатым Максимом Петровичем. Называла блудницей и грозила Божьей карой и адовыми муками.
— Недаром Святая Церковь считает блуд таким же тяжким грехом, как отпадение от веры и убийство! — грохотала Валентина Ив-на.
— Ой грешна, матушка! — всхлипывала тетя Поля. — Ой грешна!
— Так чего же ты, Полина Михайловна, продолжаешь дальше встречаться с Максимом Петровичем?
— Люблю я его! — заламывала руки тетя Поля.
С появлением Понаехавшей Валентина Ив-на завела новую песню:
— Значит, ты, Полина Михайловна, душу-то свою диаволу продаешь. За тридцать сребреников! Сколько она тебе за комнату платит?
— Тридцать долларов.
— Точно тебе говорю, диаволу продаешься. Гони ее взашей, не бери лишний грех на душу!
— Так без этих денег я ноги с голоду протяну, — оправдывалась тетя Поля. — Пенсия-то совсем маленькая! Да и куда я ее выгоню? На улицу?
Но Валентина Ив-на была непреклонна. Грузная, неопрятная и пучеглазая, с пучком сальных волос на макушке, она неустанно читала нотации и возмущенно ходила усами. Вылавливала из вазочки самые крупные изюмины, жевала долго и со смаком, хвостики кидала обратно в вазочку.
Понаехавшая побаивалась вмешиваться в разговор давних подруг. Но тетю Полю сильно жалела, поэтому ходила за ней хвостиком, утешала, как умела.
— Не слушайте ее, небось обзавидовалась вся, у вас любимый мужчина, маленький, но доход, а у нее — совсем ничего!
Тетя Поля сидела, пригорюнившись, в кресле, рассматривала свои руки.
— Она чего говорит. Она говорит — не богоугодное это дело — комнату за деньги сдавать. Греховное.
— Так.
— Я, получается, Иуда Аскарёт. Он ведь Христа за тридцать сребреников предал!
— Да ее зависть душит! Сама бы небось комнату сдала, но кто к ней жить пойдет? Она же ненормальная!
— Ты думаешь?
— Я в этом уверена!
— Да ну ее, эту Валентину Ив-ну, — улыбалась сквозь слезы тетя Поля, — я слушать больше ее брехню не стану! Живи, сколько хочешь. Я к тебе привыкла. Можешь даже вообще не платить. Или (подумав) через месяц платить. Проживем…
Ольга и немного о танцах
Однажды в обменнике работала девушка Ольга — невероятно добрый, отзывчивый и порядочный человечек. Практически ангел, готовый прийти на помощь в любое время дня и ночи. Все свободное от работы время Ольга проводила в аэропортах и на путях поездов дальнего следования, встречая и провожая постоянно наезжающих в Москву разнообразных родственников. А также бегала по городу, доставая в магазине «Богатырь» чуни сорок третьего размера для тети Зины из Улан-Удэ или в «Пчеловоде» специальную каску с лицевой металлической сеткой для дяди Виталика из Стерлитамака. Дома у нее негде было повернуться — со всех углов выглядывала понаехавшая с периферии родня, которую Ольга преданно обихаживала.
О. Ф. была среднестатистической, обильно выпивающей и стихийно прелюбодействующей грешницей. Поэтому неудивительно, что ее жутко раздражали Ольгины миссионерские замашки. Очень сложно наслаждаться полноценной скоромной жизнью, когда перед глазами постоянно мельтешит живое воплощение десяти заповедей. Поэтому О. Ф. старалась с Ольгой особенно не пересекаться — берегла ауру.
Но однажды напарница Ольги ушла в отпуск, и О. Ф. пришлось целый месяц ее заменять.
— Урою на хер! — ругалась она на следующее утро, обнаружив свои простирнутые колготки на подлокотнике раскладного дивана. — Тебя кто просил их стирать?
— А что тут такого? — искренне недоумевала Ольга. — Пока вы спали, я решила сделать вам приятное. Заодно и хлястик на плаще пришила. А то ходите с оторванным хлястиком как неприкаянная.
— Не, ну что за йоптвоюмать! Где ты там видишь оторвано? Где??? Это модель такая! Один хлястик пришитый, а другой торчит, и карманы разные! Там пришито, а тут… а тут что, тоже пришито???
— Ну, я заодно и тут пришила! А то какая-то асимметрия получается!
— Или ты даун, или дебил, третьего не дано! — надрывалась О. Ф., обнаружив целую горсть американских центов в Ольгиной кассе. — Сказано было: мелочь не принимать?! Ну куда мы ее денем? Вот куда?
— Так человека ведь жалко! Она всю Москву обошла, нигде не смогла эту мелочь обменять.
— А меня тебе не жалко? Наш банк не принимает центы. Куда теперь я их дену? И чем недостачу в кассе прикрою? Жопой?
— Вычтете из моей зарплаты.
— Не, ну мать твою Тереза, не, ну безмозглая ты пизда!
— А чего сразу безмозглая?
— Я хуею, дорогая редакция! За «пизду» она не обижается, а за «безмозглую» обижается!
Терпение О. Ф. было небесконечным и лопнуло ровно в тот день, когда Ольга приняла у какого-то интуриста двадцать безнадежно рваных и неистребимо пахнущих засаленным ковбойским носком долларов. Чтобы удержать себя от искушения тут же с концами уволить юродивую подчиненную, О. Ф. велела ей поменяться сменами с Понаехавшей.
— Та тоже овца овцой, но хотя бы не раздражает меня, — процедила она.
Надо было видеть выражение лица Понаехавшей, когда Ольга позвонила с радостной вестью о пертурбациях. Впереди был Новый год и разновсякие Рождества, венчающиеся старым Новым годом. Как пережить этот воистину апокалипсический отрезок времени бок о бок с О. Ф., она не представляла.
«А мама в горах готовит толму, — перекрывала громкими вздохами шум в вагоне метро Понаехавшая, распугивая москвичей своим перекошенным от горя лицом, — а папа шашлыков нажарит, как я люблю. Чтобы немного сушеного горного майорана и злой лук кольцами! А потом завернет шашлык в лаваш, и он полежит несколько минут, впитывая в себя аромат мяса!!!»
Мысли о шашлыке и толме грели Понаехавшей душу. В Москве было холодно и морозно. Виданное ли дело — начало декабря, а кругом уже два месяца лежит снег! Опять же огромные расстояния! Когда коллеги впервые спросили, далеко ли она живет от Еревана, и Понаехавшая, закатив глаза, сказала, что на другом конце республики, аж в трехстах километрах от столицы, обменник дружно загоготал:
— Ты бы еще сказала — на другом конце света!
«Зато тебе всегда везет на людей, — утешала себя Понаехавшая, — девчонки вон какие хорошие. И О. Ф. замечательная. Хоть и пьет, и свирепствует почем зря. Зато по-доброму к тебе относится, из всего коллектива именно тебя выбрала в напарницы. Это ведь о чем-то говорит?»
О чем это говорит, Понаехавшая мигом поняла, когда переступила порог «Интуриста».
Возле стойки ресепшн, растерянно улыбаясь, жалась к переводчице разодетая в национальные костюмы группа каких-то заезжих иностранцев, предположительно перуанцев. В окошках обменника маячили изумленные донельзя лица Красавицы Насти и Добытчицы Наташи. А между обменником и перуанцами, кокетливо подцепив двумя пальцами подол развевающейся юбки, отбивала какой-то микс из танцев народов мира О. Ф.
— Видали, как умеем? — остервенело водила она полными плечами и даже грудью, переходя от чечетки к гопаку и обратно возвращаясь в лезгинку. — А то явились сюда танцы танцевать. А вот хуяк вам, а не танцы, ясно? Нашли чем нас удивлять! — Тут О. Ф. пошла на испуганных креолов вприсядку. — Каждый русский младенец, блядь, вырос на «Лебедином озере» и Пушкина с пеленок цитирует. — Широкий жест рукой, сопровождающийся громким уханьем и топотом ног. — Знаете, что такое Пушкин? Никто не читал «Мцыри», тьфу, «Евгений Онегин»? То-то. Роман в стихах, блядь!
И, распираемая гордостью за державу, О. Ф. пошла большим кругом по фойе, воинственно выкидывая разные хореографические коленца.
— Явилась? — обрадовалась она застывшей между клацающими дверями Понаехавшей. — Это хорошо! Иди сюда, станцуй им «Танец с саблями»! А то пожаловали с народными плясками, нашли чем нас удивлять!
Понаехавшая похолодела. С грехом пополам остановить бегающую по «Интуристу» выпившую начальницу она еще умела. Но как остановить трезвую как стеклышко и отбивающую чечетку О. Ф., Понаехавшая не очень представляла. Это был какой-то новый, практически апокалипсический кульбит, случившийся на ее корявом иммигрантском пути.
P. S.: Кстати, плащ с «оторванным хлястиком» был от «Валентино». О. Ф. его раздобыла в честном бою, исцарапав вдоль и поперек двух оппоненток в секонд-хенде на Кировоградской. За смешные семьдесят долларов.
P. P. S.: То есть плащ она купила за семьдесят долларов, а не оппоненток исцарапала за семьдесят долларов.
Немного о сексуал харасменте
Ассоциация, которая владела в том числе банком, где работал дружный коллектив девочек, арендовала на двадцатом этаже гостиницы офис. С видом на Красную площадь и всякие другие красоты ЦАО.
Однажды в этом офисе работал молодой человек Георгий.
Деятельность Георгия была туманна, как рассветное марево над Альбионом. Потому что Георгий занимался тем, что создавал видимость успешности и безусловной европеизированности ассоциации. День-деньской он озабоченно сновал по этажам гостиницы и наматывал круги по фойе, потрясая пухлыми заморскими папками. Папки топорщились во все стороны разноцветными закладками и прозрачными файлами и гордо именовались «Хёрлиц». Так как любое иностранное слово вызывало у одичавших от советского дефицита аборигенов шок и трепет, уважающие себя компании, дабы быть конкурентоспособными на внутреннем рынке, снабжали своих сотрудников обязательными атрибутами роскоши того времени — папками «Хёрлиц», зажигалками «Зиппо» и ручками «Паркер».
Вот и бегал Георгий по этажам гостиницы, потрясая папками «Хёрлиц», прикуривая от «Зиппо» и щелкая лжезолотой ручкой «Паркер». Пускал пыль в глаза. Ассоциация, кстати, набирала обороты, обрастала новыми филиалами и довела своего руководителя аж до кандидатов в президенты на очередных выборах. Правда, первый круг он не прошел, зато шуму наделал, да и народ позабавил.
И вот бегал Георгий по гостинице, бегал и добегался. То есть влюбился в Понаехавшую. И возжелал ее что есть мочи.
Понаехавшая уже полгода как встречалась с молодым человеком, а тут такие новости. Практически нагрянули, откуда не ждали, полные штаны радости.
Георгий оказался весьма упорным ухажером — круглые сутки торчал в окошке обменника, ревниво отгонял клиентов мужского пола к другой кассирше, непрестанно сыпал комплиментами. Отказов не принимал, в ответ читал стихи собственного сочинения.
Понаехавшая пугалась непрошеных ухаживаний и неприкрыто горевала. Измена была не ее стилем ведения домашнего хозяйства — это раз. И два — Георгий приходился дальним родственником президенту ассоциации и не раз туманно намекал, что отказ равносилен увольнению.
О. Ф. откровенно забавлялась, наблюдая сцены, разворачивавшиеся в окошке обменника: Георгий читал пылкие воззвания, называл Понаехавшую бутончиком розы. Понаехавшая пугалась, заламывала руки и просила войти в ее без пяти минут семейное положение.
— Ну чего ты выделываешься? — подтрунивала над своей несчастной подчиненной О. Ф. — А как же мы выкручивались? Ляжешь, накроешь лицо простынкой и ждешь, пока он свое отпыхтит.
— То есть как это ляжешь?! — вскакивала Понаехавшая. — И кто это отпыхтит?
— Ноги раздвинешь и ляжешь. А отпыхтит сама знаешь кто. Начальство. Ну чего ты так на меня смотришь?
— Не буду я так работать! Лучше уволюсь к чертовой матери!
— Ну-ну! — хмыкнула О. Ф. — Ты просто пороху не нюхала. А хочешь, я расскажу тебе одну историю? О том, как две подруги ебнули свою дружбу? Хуяк — и нет ее, многолетней дружбы. Практически трагическая история, если что.
— Хочу.
— Только ты меня не перебивай!
— Хорошо.
Трагическая история рассказанная О. Ф.— Одна моя подруга работала товароведом в одном тресте. И у них был начальник. Страшный ёбарь. Хлебом не корми — дай кого-нибудь выебать. Укомплектован был, между прочим, по полной программе — жена, секретарша, любовница, двоюродная сестра…