– О.
– Да. Как только выяснится, что Андерсон однажды уже подделал доказательства…
– Не составит труда убедить судью, что он подделывал их и в другой раз, – догадался Брайан.
Я кивнул.
– Или еще хлеще: что он подделывал их каждый раз. На каждом своем деле. А ведь у детектива Андерсона, как и у большинства детективов, за спиной далеко не одно дело.
– И улицы заполонят отпущенные на свободу преступники, – подхватил Брайан.
– Точно. А до этого большинство предпочтет не доводить.
– Ну, что поделать. – Брайан ухмыльнулся. – Мы живем в удивительные времена.
– И очень суетные, – прибавил я. – Так что же будет, если каждого преступника, осужденного Андерсоном за последние пять лет, оправдают? Что тогда?… – Теперь эффектную паузу выдержал я.
– Ох, братцы, еще что-то? – ахнул Брайан с притворным ужасом.
– Маленькая деталь, – сказал я. – Во Флориде прокурора избирают.
– Браво! – Брайан развеселился. – Какая чудесная глупость!
– Да, не так ли? – согласился я. – Милосердие существует, только вот раздает его человек, который поднялся на трон, руководствуясь правилом «меньшее из зол».
– А чтоб его переизбрали, он должен предоставить внушительный список осужденных, – кивнул Брайан.
– Ага.
– Тайна раскрыта.
Мы въехали на автомагистраль и помчали по девяносто пятому шоссе на юг.
– Почти.
– Боже мой, что-то еще? – спросил Брайан нарочито испуганным тоном.
– Вполне может быть.
– Ну-ка, поделись.
– Ну, – сказал я медленно. – Чисто теоретически, а что, если все это действительно из-за меня?
– Ох, братцы. – Брайан впервые за все время нахмурился. – Бедняжка Винс… Но они ведь не станут его…
Я пожал плечами.
– Как я и сказал, это только теоретически. Не факт, что его в самом деле убьют.
– Как минимум, – продолжил Брайан, – оскорбят, опозорят и уволят.
– Почти наверняка.
– А этого допустить мы не можем. Он – наш единственный козырь и нужен нам живым и вменяемым.
Я с непривычной теплотой посмотрел на брата. Он сразу перешел к сути, вместо того чтобы лить воду о дружбе, чести и благодарности. Приятно быть рядом с тем, кто мыслит почти как я.
– Точно, – подтвердил я.
– А что, если с Андерсоном случится какой-нибудь ужасный несчастный случай? – предложил Брайан.
– Признаюсь, искушение велико, но это будет уж слишком подозрительно.
– Мы придумаем тебе прекрасное алиби, – искушал он. – Никто никогда не догадается, что это был ты.
Я покачал головой.
– Дебора поймет, – сказал я. – Она уже намекнула, что может однажды меня выдать.
– М-м, – протянул Брайан, и я понял, что он предложит, еще до того, как он открыл рот. – А что, если несчастных случая будет два?
Я открыл было рот, чтобы оборвать брата, велеть ему закрыть эту тему навсегда. Что бы ни произошло, моя сестра Дебора неприкосновенна. Об этом не может быть и речи… И тут я замер на полуслове, закрыл рот и задумался. Я уже рефлекторно отвергал саму мысль о том, чтобы исключить Дебору из игры, и, как любой рефлекс, этот не имел под собой осознанного решения.
Я никогда даже на мгновение об этом не задумывался. Семья, верность и обязательства – столпы, на которых внушением и тренировкой возвел меня Гарри, не позволяли мне этого сделать. Дебора была неприкосновенна на бессознательном уровне. Она была моим родным пепелищем, моим самым близким человеком и такой же неотъемлемой частью меня, как моя рука.
Но что теперь?
Теперь, после того как она опустила меня, отшила, обесчестила… Полностью отвергла меня и всю мою сущность… Разве теперь, когда она запросто сделала бы со мной все то, чего не смог сделать я, – так ли сложно отправить в долгое и темное путешествие?
Я почувствовал тихое, едва слышное урчание у себя в душе, где во мраке дремал, окутанный паутиной мой Пассажир; и я услышал, как он шепчет мне то, что я и так уже знал.
Это вовсе не было немыслимо – ничуть. На самом деле очень даже мыслимо. Более того, я отчетливо видел рифму в поэтичной красоте этой иронии. Дебз пожелала мне смерти – так разве не справедливо будет умертвить ее первой?…
Я помнил ее слова: никогда по-настоящему не был мне братом. Они все так же обжигали, и пламенная злость опаляла ту выдержку, которую стеной возвел внутри меня Гарри. Я никогда по-настоящему не был ей братом? Прекрасно. Это значит, что она никогда не была мне сестрой. Отныне и навеки мы больше не родственники, не семья, никто друг другу.
А это значит…
Я вдруг понял, что Брайан мычит себе что-то под нос с довольным видом – так фальшиво, что я даже не узнал мелодию. Пожалуй, он был бы столь же счастлив (а вероятно, гораздо счастливее), разреши я ему расправиться с Дебз. Он не понимал моих прошлых возражений и сам никаких сомнений не испытывал. Он ведь никогда не считал Дебору сестрой – это наивное заблуждение принадлежало мне.
И хотя Брайан обладал эмоциональным диапазоном какой-нибудь рептилии, именно он пришел мне на помощь, когда Дебора, переполненная праведным гневом, меня бросила. И главное мое заблуждение – вера в наше с Деборой прошлое – рухнуло, разбилось вдребезги, разлетелось при первом же серьезном испытании. Кровные узы оказались прочнее.
И все же… я с трудом представлял себе мир без Дебз.
Брайан перестал мычать, и я взглянул на него. Он посмотрел на меня в ответ все с той же ужасной деланой улыбкой.
– Ну, братец? – заговорил он. – Только сегодня: два по цене одного.
Я отвел взгляд и посмотрел в окно.
– Не сейчас.
– Ладненько. – В голосе Брайана слышалось разочарование.
Он продолжил рулить, а я – глядеть в окно. Мы ехали по знакомым улицам, приближаясь к моему дому, но я погрузился в мрачные размышления и не замечал видов за окном. На некоторое время мы замолчали. Только минут через двадцать Брайан вновь заговорил.
– Приехали, – сказал он, замедляя ход. А потом добавил: – Ой-ой. – И посмотрел в окно.
Машина медленно проскользила мимо дома, где мы с Ритой так долго жили вместе. Прямо на подъездной дорожке перед ним уже стояла другая машина.
Полиция.
Глава 6
Как я уже говорил, Брайан на дух не переносит полицию в любом ее виде, а потому не загорелся желанием болтать с легавыми в автомобиле. Наблюдая за дорогой, они мельком окинули нас взглядом; вид у них был скучающий, но напряженный, точно они готовы были в любую секунду выскочить из машины и открыть огонь – попытайся мы вынуть пушки или толкнуть им наркотики.
Медленно проехав мимо дома, Брайан спокойно улыбнулся и, кивнув представителям закона, указал на соседний дом, прикидываясь типичным флоридским зевакой, который подыскивает себе новое гнездышко и, глазея по сторонам, с черепашьей скоростью колесит по району.
Прекрасное прикрытие. Полицейские не обратили на нас особого внимания и продолжили разговор (вероятно, либо о футболе, либо о сексе). Но это все-таки был мой дом со всеми моими пожитками. Я захотел пробраться внутрь, хотя бы переодеться.
– Езжай за угол, – сказал я Брайану. – Высади меня там, а я вернусь сюда пешком.
Брайан смерил меня озабоченным взглядом.
– По-твоему, это хорошая мысль? – поинтересовался он.
– Не знаю, – пожал плечами я. – Но это же мой дом.
– А еще, по-видимому, место преступления.
– Да, – согласился я, – детектив Андерсон вздумал и дома меня лишить.
– Что ж, как я уже сказал, в гостинице тебя ждет комната.
Я покачал головой из какого-то необъяснимого упрямства.
– Это мой дом. Попытаться ведь нужно.
Брайан картинно вздохнул.
– Как хочешь. Но, как по мне, глупо рисковать, будучи один только час на воле.
– Справлюсь, – отмахнулся я, хотя, говоря по правде, не так уж был в себе уверен.
Андерсон и безжалостная машина правосудия, которую он представлял, один раз уже хорошенько меня подставили, поэтому и теперь не стоит надеяться на радушный прием, пускай меня и представляет Фрэнк Кронауэр. Однако на этой бренной земле не остается ничего иного, кроме как делать все, что тебе под силу.
Я выбрался из машины с натянутой фальшивой улыбкой на губах, насквозь пропитанный искусственной надеждой. Потом вновь заглянул в машину и сказал:
– Поезжай к торговому центру на углу. Я приду туда, когда закончу.
Брайан выглянул и вопросительно на меня глянул, точно боялся, что мы больше никогда не увидимся.
– Если не явишься через полчаса – позвоню Кронауэру, – заявил он.
– Сорок пять минут, – поправил я. – Если проберусь внутрь – заскочу в душ.
Брайан задержал на мне взгляд, потом покачал головой.
– Дурацкая это затея.
Я захлопнул дверцу, и машина медленно покатила вверх по улице в сторону шоссе Дикси. Я понимал тревогу Брайана. Она вполне естественна, если занимаешься тем, чем занимается он. Копы для него всегда были врагом-номер-один, воинствующим хищником в пищевой цепочке, которого стоит по возможности избегать. И хоть вкусы у нас с ним во многом схожи, легавые мне никогда не были столь противны. Мои семья и работа позволили мне познакомиться с копами поближе, и их я понимал точно так же, как и всех остальных людей.
– Дурацкая это затея.
Я захлопнул дверцу, и машина медленно покатила вверх по улице в сторону шоссе Дикси. Я понимал тревогу Брайана. Она вполне естественна, если занимаешься тем, чем занимается он. Копы для него всегда были врагом-номер-один, воинствующим хищником в пищевой цепочке, которого стоит по возможности избегать. И хоть вкусы у нас с ним во многом схожи, легавые мне никогда не были столь противны. Мои семья и работа позволили мне познакомиться с копами поближе, и их я понимал точно так же, как и всех остальных людей.
Я пошел напрямик к патрульной машине, по-прежнему вооруженный деланой улыбкой, и постучал в окошко. Две головы синхронно повернулись ко мне, и две пары холодных (голубых и карих) глаз, не моргая, окинули меня выжидающим взором.
Я жестом попросил опустить окно; спустя еще мгновение бессмысленного пялянья обладатель карих глаз, сидевший ближе ко мне, опустил окошко.
– Могу я чем-нибудь вам помочь, сэр? – поинтересовался полицейский, угрожающе подчеркнув слово «помочь».
Я улыбнулся чуть шире, но полицейского это не обрадовало. Он был худой, лет сорока, с оливкового цвета кожей и короткими черными волосами, а его напарник, не отрывавший от меня взгляда, – гораздо моложе, бледный, со светлым, по-солдатски коротким «ежиком».
– Да, надеюсь, – сказал я. – Это вот мой дом. Можно мне забрать оттуда пару вещичек?
Ни один из полицейских моим словам не обрадовался.
– Какие такие вещи? – спросил кареглазый.
Слова его звучали скорее как обвинение, чем как вопрос.
– Сменную одежду? – с надеждой ответил я. – И может, еще зубную щетку?
Наконец кареглазый моргнул, хотя и не смягчился.
– Дом опечатан. Никого не впускать – никого не выпускать.
– Хотя бы на минутку, – взмолился я. – Можете зайти со мной.
– Нет же, говорю, – пробурчал кареглазый, переходя с бесстрастного на агрессивный тон.
Зная, что копов совершенно точно не удастся переубедить, я все-таки не удержался и с жалким отчаянием взвыл:
– Но это же мой дом!
– Был, – буркнул голубоглазый. – Теперь это место преступления.
– Мы знаем, кто вы, – огрызнулся кареглазый, уже весь на взводе. – Ты тот гребаный психопат, что прикончил Джекки Форест.
– И Роберта Чейса, – прибавил голубоглазый.
– Ты выставил нас всех лохами, ты в курсах? Всю гребаную полицию.
В голове моей пронеслось великое множество остроумных ответов, вроде: «Нет-нет, вы и так были лохами», или «Может, и выставил, но вы сами мне помогли», или даже «А было-то и не сложно». В любой другой день я бы не сомневаясь что-нибудь отпустил, но, глядя в глаза кареглазому, я понял, что он жаждет задать мне трепку и может в любой миг сорваться и выхватить пистолет, поэтому свое bon mot[10] пришлось проглотить.
– Ты за решеткой должен быть, – продолжал кареглазый. – Какого черта ты делаешь на воле?
– Давай вызовем подмогу, – вмешался голубоглазый.
– Меня отпустили сегодня утром, – выпалил я. – Все по закону.
Я хотел было дружелюбно улыбнуться, но передумал. Голубоглазый уже держал рацию, а его напарник открыл дверь и вывалился наружу, вооруженный еле сдерживаемой яростью и Силой Закона. Эффект испортило лишь то, что ростом он был под метр шестьдесят, хоть и пытался сделаться выше за счет своей ярости.
– Встаньте в положение, – рыкнул он, кивнув на машину.
Я собрался было возразить, что не сделал ничего дурного, как вдруг рука его потянулась к пистолету. Я закрыл рот, широко расставил ноги и положил руки на крышу машины.
Я всю свою жизнь прожил среди копов и прекрасно знал, что значит «встать в положение». Признаюсь, получилось у меня мастерски. Но кареглазый грубыми пинками раздвинул мои ноги пошире и толкнул на машину, рассчитывая, что я случайно ударюсь головой. Рискуя окончательно взбесить кареглазого, я вовремя подставил руки и спас свое лицо. Тот быстро и тщательно меня прохлопал, то и дело «случайно» задевая побольнее, а потом грубо завел руки за спину и защелкнул наручники. Туже некуда, разумеется. Я не ожидал ничего другого, но и поделать ничего не мог.
После, удерживая меня одной рукой, полицейский открыл заднюю дверь автомобиля. Конечно, я знал, что за этим последует. Он толкнет меня на заднее сиденье и по ходу дела «случайно» треснет лбом о крышу. Я собрался было увернуться, как вдруг, к моему счастью, кареглазого позвал напарник.
– Рамирес, постой, – сказал голубоглазый.
Рамирес замер, потом схватил меня за запястье и заломил руки вверх. Больно.
– Погодь, я усажу его сначала, – ответил он.
– Рамирес! – повторил голубоглазый. – Диспетчер велит его отпустить.
Рамирес схватил меня покрепче и процедил:
– Он сопротивляется аресту!
– Нет, ничуточки, – встрял я.
Так и было: если я чему и сопротивлялся – так это кровообращению, и руки у меня, вероятно, уже стали пунцовыми от наручников. Но Рамирес включил режим задиры и плевать на все хотел. Он снова меня толкнул, и я врезался-таки в машину.
– Твое слово против моего, – прошипел он. – Посмотрим, кому поверят.
– Завязывай, Хулио, не арестован он, – продолжал голубоглазый. – Хватит, отпусти его, Хулио. Черт, кончай уже.
Повисла долгая пауза, а потом позади меня точно пар рванул из трубы. Неужто Рамиресу и правда придется меня отпустить?…
Похоже, что так. Он резко бросил мои руки и мгновение спустя снял наручники. Я обернулся и взглянул ему в глаза. Стоял он ко мне совсем близко, как делают все задиры, и будто бы ждал, что я, поджав хвост, убегу подальше; будто хотел подставить мне подножку и рыкнуть вслед что-нибудь угрожающе-победоносное. Может, он надеялся, что на таком расстоянии я не замечу, какой он коротышка. Но я заметил, как и все его жалкие попытки меня запугать, задеть и сломить. Он превысил свои полномочия, нарушил закон – а ведь я невиновен. Его измывательства меня задели. Я не стал отступать, напротив – шагнул ему навстречу: недостаточно близко, чтоб он воспользовался оружием, но ровно настолько, чтобы задрал голову и понял, насколько я выше.
– Хулио Рамирес, – я коротко кивнул, мол, «я тебя запомнил», – мой адвокат с вами свяжется. – Потом помолчал, дожидаясь его нахальной усмешки, и прибавил: – Его зовут Фрэнк Кронауэр.
Имя Кронауэра творит чудеса: при его упоминании судьи почтительно кланяются, а присяжные немеют от восторга – поэтому я, конечно, рассчитывал, что и Рамиреса оно напугает, пускай и самую малость. Но выражение полицейского превзошло все мои ожидания: к моему удовольствию, он вдруг побелел и отпрянул.
– Я ничего такого не делал, – выпалил Рамирес.
– Ваше слово против моего, – ответил я и, дав ему пару секунд переварить услышанное, улыбнулся: – И против слова Фрэнка Кронауэра.
Рамирес часто заморгал и потянулся к пистолету.
– Черт тебя возьми, Хулио, полезай уже в машину! – проорал голубоглазый.
Рамирес пришел в себя.
– Гребаный психопат, – выплюнул он.
Потом сел в машину и хлопнул дверцей.
Это была совсем крошечная победа (ведь мне не удалось насладиться душем и сменить запятнанную кровью одежду) – но все-таки победа, а их в моей жизни в последнее время было немного. В любом случае лучше уж так, чем в синяках и наручниках ехать в участок. Нацепив уверенную мину, я развернулся и пошел назад по улице, ведшей к торговому центру, у которого ждал меня Брайан.
Шел я быстро; во-первых, потому, что нацепил уверенную мину, во-вторых, потому, что хотел уйти подальше от Рамиреса, на случай если он все-таки сорвется и решит устроить бойню. Однако скрыться за поворотом мне удалось лишь минут через десять; потом я прошел еще полквартала и дошел до стоянки у торгового центра.
Погода разыгралась; я весь взмок и теперь еще больше сокрушался над упущенной возможностью принять душ и переодеться. Ну хоть Брайан был на месте: он остановился перед мебельным магазином и сидел с выключенным двигателем.
Увидев мое потное лицо и грязную одежду, он кивнул и улыбнулся с деланым сочувствием. Я обошел машину и сел на пассажирское сиденье.
– Ну что, – заговорил он, – я верно понимаю, что все пошло не так, как ты рассчитывал?
– Верно, – ответил я и показал ему запястья, красные и натертые наручниками. – Не лучший исход.
– Тебе еще повезло, – заметил Брайан, – я не из тех, кто скажет «ну я же говорил».
– А разве ты не это сейчас сказал? – поинтересовался я.
– Никто не совершенен, – хмыкнул Брайан и включил двигатель. – Что теперь?
Я вздохнул, ощутив вдруг неимоверную усталость. Упоение неожиданной свободой и адреналин от столкновения с Рамиресом иссякли. Мне вдруг стало тяжело, невыносимо, противно от ужасающей несправедливости, которая меня окружала; я злился, что не могу попасть в собственный дом, и понятия не имел, как теперь быть. Я и не загадывал дальше своего уютного маленького душа, дальше чистой одежды. Но теперь…