Елена Арсеньева История в назидание влюбленным (Элоиза и Абеляр, Франция)
В Париже, на Цветочной набережной, сразу за собором Нотр-Дам-де-Пари, стоит маленький домик, в котором когда-то жили служители собора. На одном из них можно увидеть надпись: «Здесь жили Элоиза с Абеляром. Искренние возлюбленные. Драгоценные образцы для подражания. Год 1118».
Хотелось бы знать, в чем увидел автор надписи «драгоценный образец для подражания»? В мучительной любви, которую некогда испытывали друг к другу эти двое? В той мести, жертвами которой стали они оба — да, оба, потому что неведомо, чьи страдания были горше: изувеченного Абеляра или покинутой Элоизы, к которой он совершенно охладел?
Впрочем, начнем сначала…
Двадцатилетний красавец Пьер Абеляр прибыл в 1108 году в Париж, чтобы покорить его «силой своего разума». Самый разгар знаменитых крестовых походов, куда так и ринулась за Божьей славой — и вполне мирской, конечно! — вся тогдашняя молодежь, как происхождения самого благородного, так и не вполне. Однако военная стезя не влекла Абеляра, свое бешеное честолюбие он намеревался утолить другим путем.
Собственно, из Нанта он явился в столицу Французского королевства уже известным богословом. Всю свою жизнь провел, переходя из одних школ и монастырей в другие, почему и был прозван «Палатинским перипатетиком»,[1] странствующим ученым-богословом. У него были великие учителя логики и диалектики — Росцелин из Лоше (представитель номинализма) и Гильом из Шампо (представитель реализма), который возглавлял школу при соборе Нотр-Дам в Париже. Но у Абеляра был свой метод, впоследствии доведенный до совершенства в сочинении «Да и Нет» («Sic et Non») и дававший ему огромное преимущество в спорах, поэтому он был не столько учеником своих учителей, сколько их соперником.[2] Так что, когда он появился в Париже, у него уже было имя.
Вообще-то он мечтал занять место учителя, возглавив соборную школу Нотр-Дам, однако для начала пришлось удовольствоваться преподаванием в собственной школе на горе Св. Женевьевы (к слову сказать, вокруг именно этой его школы впоследствии сформировался Парижский университет). Абеляр стал знаменитым в Париже теологом, хотя, как говорили мудрые, а не только ученые, люди, неосмотрительность и дерзость некоторых его формулировок восстановили против него церковные круги и сделали его уязвимым для обвинений в ереси.
Но пока дела шли удачно. В 1113 году он добился, чего хотел, и все же возглавил соборную школу Нотр-Дам, хотя и не имел еще священнического сана.
Париж в ту пору был крохотным городком, расположенным посреди Сены, на острове Сите. Один мост связывал островок с правым берегом, за которым простирались поля, другой вел на левый берег. Тут тянулся квартал, где главенствовал латинский язык и проживало несколько тысяч студентов со всех концов Европы, город уже в ту пору являлся духовным центром цивилизованного мира. А место позднее так и назовут — Латинский квартал.
В небольшом городе все были на виду, все знали друг друга, точно в большой деревне. Слава Абеляра вышла за пределы его школы, его приходили послушать не только студиозусы, но и горожане, а также и жены. Многие женщины, между прочим, тянулись к знаниям, а посмотреть на молодого, красивого священника, послушать его высокоученые речи — такое наслаждение для взоров и слуха. И не одна из дам и девиц, являвшихся послушать Абеляра, думала тогда: ну какая жалость, что он — священник, для которого закрыт доступ в мир радостей земных.
Но уж таковы были законы жизни! Принимать духовный сан (и, следовательно, целибат — обет безбрачия) были обязаны все преподаватели средневековых университетов. Согрешивших лишали сана, и на том заканчивалась их карьера.
К слову сказать, обязательный духовный сан для университетского профессора был обычным явлением вплоть до начала ХХ века. Таким «духовным профессором» был Чарльз Додсон (Льюис Кэрролл). В основу его сказок об Алисе в Стране Чудес и Зазеркалье легла неразделенная любовь автора к реально существовавшей девушке по имени Алиса. Профессор не мог связать с Алисой свою судьбу (не позволял духовный сан), однако их дружба продлилась до самой смерти писателя.
Но вернемся в Париж XII века.
Элоиза потом так напишет об этом времени:
«Когда ты выступал публично, разве не все бежали сломя голову послушать твою речь, не вытягивали шею, стараясь хоть краешком глаза увидеть тебя, и разве не все восторженно провожали тебя глазами? Каждая девица и замужняя дама мечтала о тебе, и сердце их пылало от страсти, когда ты проходил рядом; королевы и герцогини желали разделить с тобой ложе…»
Абеляр не слишком-то обращал на свою популярность внимание и был совершенно поглощен делами школы. Он получал хорошие деньги и стал богат. Красивый, богатый, знаменитый, он был чрезвычайно доволен собой. Ко всему прочему миру, особенно к женщинам, он относился весьма высокомерно и полагал, что только слабые духом клирики могут испытывать нужду в них, легкомысленных созданиях.
Однако Господь наш любит испытывать самонадеянных детей своих… Абеляру было тридцать восемь лет, когда он влюбился в одно из таких легкомысленных созданий.
Потом, много позднее, ввергнутый в пучины отчаяния и всеми силами пытаясь излечить исстрадавшееся самолюбие, он станет уверять, будто сам, собственной волею, решил отведать радостей мирской жизни. Все люди должны заплатить дань любви, ну, заплатит дань и он… Но тот, кто добровольно идет своим путем, волен в любую минуту свернуть с него. Абеляр же был невольником судьбы — он не только не смог свернуть с выбранного пути, но и окончательно заблудился в дремучей чаще чувств. Разум не помог ему устоять и спастись от безумной — да, поистине безумной! — страсти к Элоизе, семнадцатилетней воспитаннице и приемной дочери каноника Фульбера.
Она была красавица. Правда, сам Абеляр в свои печальные последующие года даст ей весьма скупую характеристику: «С физической стороны она была неплохо сложена», — но вряд ли столь избалованный и самовлюбленный мужчина потерял бы голову от всего лишь «неплохо сложенной» девицы.
Между прочим, ходили слухи, будто Элоиза — родная, а вовсе не приемная дочь Фульбера, которую родила ему некая знатная дама, умершая, производя на свет прелестную девочку. Поэтому он не мог бросить ребенка, но не мог и дать ей своего имени. Внешние приличия, впрочем, были соблюдены, девушка росла под присмотром почтенного человека и благодаря соседству с богословом была начитанной, образованной — знала латинский, греческий и древнееврейский языки, римских классиков, особенно почитала Овидия, его «Искусство любви» и «Метаморфозы», — и не по летам (и не по полу, как скажут некоторые ворчливые женофобы!) умной и разумной.
Однако женский ум и разум еще менее, чем мужской, способен противостоять велениям сердца…
Абеляр увидел Элоизу на одной из своих проповедей и понял, что жизнь ему будет не в жизнь, если он не соблазнит ее. Обстоятельства сложились так, что сгорел дом, где жил он прежде. Абеляр решил воспользоваться случаем. Он знал, что в доме Фульбера пустует несколько комнат, и предложил канонику: пусть сдаст ему одну из комнат, а взамен Абеляр станет заниматься с Элоизой иностранными языками и философией. Предложение показалось Фульберу и лестным, и выгодным.
Элоиза пришла в восторг. Как многие парижские дамы, она втайне вздыхала по Абеляру, а тут вдруг оказаться с ним в одном доме… Весьма соблазнительные мысли реяли в ее голове: прогулки по саду в сумерки, пожатия рук, молчание и вздохи, может быть, поцелуй, сорванный украдкой с красивых, твердых, насмешливых губ, на которые она с таким восторгом взирала, когда Абеляр произносил свои знаменитые речи…
Реальность превзошла самые смелые ее ожидания!
«Сначала, — признается затем Абеляр в автобиографии „История моих бедствий“, — нас соединила совместная жизнь в одном доме, а затем и общее чувство. Уединившись под предлогом занятий, мы целиком отдавались любви. Книги лежали раскрытыми на столе, и над ними чаще звучали любовные признания, нежели ученые разговоры, больше было поцелуев, чем мудрых изречений; руки чаще блуждали по груди, чем по страницам учебника, а глаза охотнее отражали любовь, чем следили за написанным… Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь. Случалось, учитель даже бивал свою ученицу, но и эти удары в скором времени превратились в удовольствие и были приятнее любого бальзама. Так мы прошли через все фазы любви».
Утонченный схоластик вдруг убедился, что живая жизнь прекраснее и привлекательнее изысканных теоретических постулатов. Все ушло на второй план: преподавание в школе, занятия науками, работа над учеными трактатами. Теперь он сочинял не теогемы, а стихи, посвящая их Элоизе. А вскоре обнаружил в себе музыкальный талант (ах, не зря говорят, будто любовь — наилучший учитель!) и принялся слагать мелодии к собственным же стихам, и они превращались в песни.
«А кроме научных способностей, обладаешь ты еще двумя дарами, которые способны покорить любое сердце, — писала много лет спустя Элоиза. — Я говорю о твоем умении слагать стихи и песни, что редко встречается среди философов. Для тебя это всего лишь развлечение, отдых после философских занятий, но, отдыхая так, ты уже оставил после себя множество любовных стихов и песен, которые полюбились многим за их красоту и благодаря которым имя твое не сходит с уст всех, кто умеет читать. А музыка твоих песен понятна даже неграмотным, и благодаря им многие женщины вздыхали от любви по тебе. А поскольку большинство песен повествуют о нашей с тобой любви, то они прославили на весь мир и меня, и многие женщины сгорали от зависти ко мне».
Да, в стихах на все лады повторялось ее имя… Так тайное стало явным, и слухи об этой баснословной любви поползли по Парижу.
Только Фульбер еще оставался в неведении. Наконец и он постиг истину, когда застал любовников врасплох, на месте преступления, то есть в постели.
Абеляр был изгнан из дома. Впрочем, без шума. Слухи затихли… но ненадолго! Ведь неосторожная связь не осталась без последствий, самых, впрочем, естественных. Элоиза оказалась беременной. И вот однажды ночью, когда Фульбер отсутствовал, Абеляр пробрался в комнату Элоизы, заставил ее нарядиться в мужской костюм и отвез в таком виде к своей сестре в Бретань. Там она и родила сына, которого назвали Астролябием… Странное имя, понять, почему оно было дано, невозможно. В Бретани младенец и остался — ради сохранения тайны.
Поездка проходила не столь просто и легко. Сам Абеляр, под конец жизни проникшийся печальным отвращением к своему любовному прошлому, так вспоминал о ней в одном из писем к Элоизе:
«Нужно ли мне вспоминать еще все мерзости, которые творили мы прежде нашего брака и как я обманывал твоего дядю, когда жил с ним под одной крышей? Кто осудит твоего дядю, предавшего меня, если мое предательство было намного бесстыднее? А разве кратковременная боль от нанесенной мне раны искупает все совершенные мною бесчинства? Так разве не по милости Божьей я отделался всего лишь увечьем? Ведь никакое увечье не может служить достаточным возмещением хотя бы за бесстыдство, совершенное пред очами Божьей Матери? Если я не пребываю в заблуждении, то искуплением за мои грехи может служить не та рана, но скорее скорби, что терплю я сейчас день за днем.
Помнишь ты также, когда ты была беременна и я отвез тебя в родную деревню. Чтобы скрыть, кто ты на самом деле, мы переодели тебя монахиней — великое кощунство над призванием, которому мы сами теперь последовали. Рассуди же, насколько заслужили мы это наказание от Бога (а вернее — милость Божью), приняв духовный сан, над которым потешались. То, над чем смеялись мы, чем скрывали свой позор, стало теперь жизнью нашей. Пусть же оно будет напоминанием за ложь, в которой мы жили, и послужит к нашему раскаянию и исправлению».
Но в ту пору о раскаянии и исправлении речи вообще не шло — влюбленные мечтали лишь о том, как бы поскорее предаться греху вновь. И предаваться ему опять и опять.
Между тем Фульбер разъярился до полной потери разума. Элоиза сбежала, у нее появился незаконнорожденный сын, а человек, который разрушил ее жизнь, как ни в чем не бывало продолжает учить студентов и тешить свое тщеславие теоретизированиями на нравственные темы. Каноник задумал отомстить.
Слух о его замыслах дошел до Абеляра. Он явился к Фульберу и умолял о прощении. Абеляр пытался втолковать, что со дня творения женщины увлекали в пучину самых великих людей мира. В конце концов, чтобы окончательно умиротворить Фульбера, Абеляр сказал, что не против жениться на Элоизе. Но с одним условием: брак будет сохранен в тайне, чтобы не чернить репутацию Абеляра и не вредить его карьере.
Однако как же сохранить в тайне церемонию бракосочетания? Наверняка о ней сразу же донесут начальству Абеляра. А потом над женатым философом, который принужден будет подчиняться капризам своей супруги, начнут потешаться студенты…
Так-то оно так, но Фульбера предложение устраивало. Самым главным было для него, чтобы «грех был венцом прикрыт». Однако планы жениха и приемного отца неожиданно разбились об упрямство Элоизы. Она убеждала Абеляра, что брак унизит их обоих. И его, и ее церковники проклянут, а коллеги и студиозусы будут сокрушаться о том, что великий ученый попал в зависимость от женщины и вынужден будет теперь, читая философские труды, качать колыбель новорожденного. А впрочем, брак, если о нем узнают, вообще закроет Абеляру дорогу к кафедре.
В поэме английского поэта Александра Поупа «Элоиза Абеляру», написанной на основе ее писем к возлюбленному, в уста Элоизы вложен трогательный монолог о сути ее чувств:
Элоиза напомнила возлюбленному слова апостола Павла о том, что супруги подчиняются терзаниям плоти и брак превращается в конце концов в позорное ярмо. Абеляра не убедили ее доводы. Тогда она напомнила ему слова Цицерона. Когда легат Гирций обратился к нему с просьбой о женитьбе, тот ответил отказом, объяснив тем, что Гирций не сможет в равной степени совмещать заботы о супруге с занятиями философией. Но и тут Абеляр не передумал.
Для Элоизы была ужасной сама мысль о том, что к ее возвышенной, без оглядки, любви примешаются какие-то житейские расчеты.
И она писала: «Бог свидетель: никогда не искала я ни твоей славы, ни твоего положения, ни твоих заслуг, ничего другого, принадлежащего тебе, — кроме тебя самого. Не желала я ни замужества, ни удела почтенной жены, и когда соединилась с тобою брачным союзом, делала я это не ради своего удобства, но только ради тебя. Слово „жена“ может звучать почетно, достойно, даже свято, но ближе мне всегда были иные названия — любовница, дама сердца, наложница, содержанка, даже шлюха, если позволишь. Я верила, что чем более я смирюсь пред тобою, тем больше угожу тебе и тем меньше вреда нанесу твоему положению.
Бог свидетель, если бы сам Август, покоривший весь мир, решил оказать мне честь, взяв меня замуж, я бы предпочла остаться твоей любовницей, нежели его императрицей.
Ибо человек оценивается не по его силе или богатству, этих двух рабов ветреной Удачи, но по добродетелям его души. И если женщина выйдет скорее за богача, нежели за бедного, и стремится быть замужем не ради мужа, но ради его богатств, то, по сути дела, она выставляет себя на продажу. И если девица выйдет замуж ради денег, то пусть и получит она жалованье взамен любви, ибо ищет она не мужа, но его денег, и если могла, то отдалась бы другому, будь он побогаче».
Да, противясь браку с Абеляром, Элоиза не намеревалась противиться их любовным отношениям. Но Абеляр сделался ревнив. Он вспомнил их разницу в возрасте, вспомнил все разговоры о том, что женщина неверна по самой природе своей… Такие разговоры обожала заводить высокоученая братия! Он подумал: если Элоиза так легко отдалась мне, кто знает, не отдастся ли она так же легко и другому? Ему было невыносимо даже подумать об подобном. Мысли на сей счет в нем бушевали самые мещанские, обывательские. Он пришел к выводу, что единственным средством навсегда удержать Элоизу около себя является брак. «Я сгорал от желания удержать ее возле себя навечно, ее, которую я любил превыше всего на свете», — писал он. Тайный брак был для него средством, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев — сберечь свою репутацию и удержать возле себя Элоизу.