6
Геббельс и не пытался с помощью своей пропагандистской машины удушить союзников – в отличие от своих коллег-подмастерьев из Парижа и Лондона, он понимал, что никакие заклинания прессы не вызовут в первый год оккупации ни всеобщего, ни местного восстания в захваченной Германией стране, если только до этого германской армии не будет нанесено серьезное поражение. Своей главной задачей Геббельс считал добиться успеха там, где его сотоварищ по кабинету министров Риббентроп раз за разом терпел сокрушительную неудачу. Задача заключалась в том, чтобы ограничить конфликт и не позволить другим государствам в той или иной форме принять в нем участие.
Битва геббельсовской пропаганды велась одновременно на многих полях: в Цюрихе, Берне и Базеле, в Стокгольме, в Анкаре и в Будапеште, в Лиссабоне и в Мадриде, в Вашингтоне. Она велась любыми доступными средствами, начиная с подкупа и угроз и кончая распространением ложных слухов и демонстрацией кинофильмов о непобедимости вермахта. Широко использовалась также статистика, отражавшая рост промышленности и вооружений в Германии. Обещания раздавались какие угодно и кому угодно. Наиболее активно и напористо эта работа велась на территории Швейцарии и Соединенных Штатов.
Во время Первой мировой войны немецкоговорящая часть населения Швейцарии, сосредоточенная главным образом в крупнейших городах страны Цюрихе, Базеле и Берне, с сочувствием относилась к Германии, столкнувшейся с серьезными трудностями. Но на этот раз в их среде царило отчетливо выраженное враждебное отношение к нацистам. Геббельс отправил в Швейцарию одного из своих самых талантливых агентов доктора Клауса Хюгеля, который также сотрудничал с абвером. Тот установил связь с людьми, симпатизировавшими нацистам. Поскольку национал-социалистическая партия в Швейцарии находилась под запретом, там было создано несколько организаций с иными вывесками, но таких же по духу. Вряд ли нацисты всерьез рассчитывали втянуть Швейцарию в войну на своей стороне. Но в то же время им было необходимо удержать ее от присоединения к союзникам, для чего в первую очередь следовало ослабить влияние франкоязычной прессы.
Несколько недель спустя после поездки Хюгеля двести видных граждан Швейцарии направили правительству петицию с требованием ввести цензуру прессы. «Некоторые авторы совершенно не принимают в расчет особенности нашей страны, поэтому, имея весьма туманные представления о международной демократии, они пытаются убедить всех, что наша внутренняя и внешняя политика очень близка к той, что проводится демократами за рубежом, – говорилось в петиции. – Они наносят оскорбление иностранным правительствам, для чего используют набор лексики международных эмигрантов-отщепенцев. Это есть планомерная террористическая акция, бросающая тень на тех граждан нашей страны, которые защищают дружественные отношения со всеми соседними державами…»
Даже сам Геббельс не смог бы выразиться более удачно. Если бы швейцарское правительство одобрило петицию (этого не произошло, хотя само по себе появление петиции помогло ослабить воинственное настроение швейцарской прессы), ни одна швейцарская газета не посмела бы сказать худого слова о Германии, а самые радикальные швейцарские нацисты были бы освобождены из тюрем и получили бы возможность снова плести свои заговоры.
Безусловно, борьба за изоляцию Соединенных Штатов имела гораздо большее значение, и началась она еще до начала войны. Сотрудники германского консульства в Америке работали под руководством иностранного департамента министерства пропаганды, то есть лично герра фон Гиннанта, генерального консула в Нью-Йорке, которого туда направил сам Геббельс. Агенты вовсю старались убедить американские газеты присоединиться к Трансокеанской службе новостей, предлагая за это щедрые взятки – в 1940-м и 1941 годах на подкуп было истрачено около миллиона долларов. Они разворачивали то одну, то другую пропагандистскую кампанию, распространяли ложные слухи, чтобы американцы поверили, что Германия практически выиграла войну. Такие представительства, как Германская информационная служба железных дорог и Германо-американская торговая палата, за чьими вывесками тоже скрывались люди Геббельса, работали в это время сверхурочно. Немецкое радио, пытаясь создать более дружественную атмосферу в Соединенных Штатах, с удовлетворением отмечало, что большинство американцев предпочитает нейтралитет и что «поджигателей войны» среди американского населения явное меньшинство.
К счастью для Геббельса, его усилия в некоторой степени поддерживались и частью американцев, правда, они сами об этом и не подозревали, поскольку совершенно определенно не были на содержании у немецкой пропаганды.
Со своей стороны Геббельс пытался заигрывать с корреспондентами зарубежных газет в Берлине. Однако ему не удалось завоевать их расположение даже тем, что их причислили к категории иностранных рабочих. Это был широкий жест, поскольку они получали право на повышенную норму хлеба, масла и мяса. Гораздо больше журналистам пришлось по душе отсутствие всякой формы цензуры, из-за чего статьи иностранных корреспондентов из Берлина стали преобладать на страницах газет нейтральных стран, и в особенности Америки, оттеснив на второй план сообщения парижских и лондонских коллег-газетчиков.
Но Геббельсу явно недоставало последовательности, чтобы использовать полученное преимущество. Он приходил в негодование оттого, что печать нейтральных стран осмеливается высказывать свое мнение, и он решил, что пришло время преподать им урок и объяснить, что такое есть нейтралитет. «Между государственным нейтралитетом и нейтральной позицией общественного мнения не должно быть сколь-нибудь значимого расхождения. Нейтральные страны поступили бы весьма благоразумно, если бы действительно оставались нейтральными. Их правительства не должны ограничиваться робкими заявлениями о сохранении нейтралитета, в то время как ничем не сдерживаемое общественное мнение и печать этих стран ведут настоящую канонаду клеветы против рейха и его национал-социалистического режима… Физически слабому человеку, оказавшемуся свидетелем матча между двумя боксерами, следует держаться на почтительной дистанции от схватки…»
В его словах прозвучала ничем не прикрытая угроза. В самом деле, Геббельс уже пришел к выводу, что из всех средств, которые он пускал в ход, чтобы добиться невмешательства в конфликт третьих стран, самыми действенными были угрозы. Так, наиболее впечатляющим предостережением являлась кинохроника с захваченных территорий. Однажды влиятельные лица из нейтральных стран были приглашены на просмотр фильма о польской кампании. Горящие польские деревни, вой и разрывы падающих бомб, артиллерийский обстрел невиданной мощи, танковые колонны, растянувшиеся на многие мили, – все это красноречиво говорило охваченным ужасом зрителям: «То же самое ожидает и вас, если вы ввяжетесь в войну».
Во время войны против Франции Геббельс приказал снять еще один фильм. Он был назван «Победа на Западе». В нем также основной упор был сделан на разрушения, которые принесла война.
7
За недели и даже за месяцы до начала польской кампании германские прессу и радио заполонили рассказы об ужасной судьбе немцев, оказавшихся во власти «польских угнетателей». Однако поход на Запад должен был явиться для всех полной неожиданностью. Геббельсу приходилось строго хранить тайну, и даже его ближайшие сподвижники не имели малейшего представления о том, когда начнется неизбежная война на западном направлении. В ночь, когда германские войска получили приказ вторгнуться в Голландию и Бельгию, Геббельс послал нарочных к шести или восьми своим сотрудникам с приглашением явиться к нему в кабинет рано утром следующего дня. В 8 часов утра 10 мая 1940 года Геббельс передал Фрицше две речи, которые надо было немедленно огласить по радио. У Фрицше оставалось так мало времени, что он едва успел разобрать почерк своего начальника перед тем, как включить микрофон.
Огромная предварительная работа к тому времени уже была завершена. В течение так называемой «войны слухов» население Франции подвергалось психологической обработке, до мельчайших подробностей продуманной министерством пропаганды. Главным оружием, как следует из названия, стало распространение ложных слухов, тысячи частных лиц получали странные письма, по радио звучали откровенно грубые выпады против союзников – Геббельс нанял нескольких предателей-французов, которые пытались убедить соотечественников в том, что «Англия полна решимости вести войну до последнего француза».
Великий писатель Жан Жироду, бывший в то время главой французского министерства информации, прекрасно видел, какие цели преследует пропагандистская война. «В течение вот уже двух лет мы находимся в гуще военных событий», – заявил он 14 декабря 1939 года. Для иллюстрации своей точки зрения он процитировал самого Гитлера: «Наша война начинается задолго до того, как войска приступают к боевым операциям… Артиллерийская подготовка перед наступлением, свойственная окопной войне, в будущем будет заменена применением психологического оружия с целью подорвать моральный дух противника посредством пропаганды, прежде чем заговорят пушки». Жироду добавляет: «Мы тоже ведем борьбу подобного рода. Полагаем, что, поступая так, мы выигрываем». Увы, он искренне надеялся, что так и будет, но как пропагандист он не мог равняться с Геббельсом.
Французские солдаты, оборонявшие «линию Мажино», стали объектом яростного пропагандистского давления, в ход был пущен весь накопленный до того опыт. Если французские солдаты покидали укрытие, противник не открывал по ним огонь. Немецкие офицеры с бесстрастным видом позволяли им уйти невредимыми, словно теннисисты, которые терпеливо ожидают, когда их соперник отступит на свою позицию, чтобы затем продолжить игру. Иногда по ночам французским солдатам приходилось восстанавливать разрушенные фортификационные укрепления, и тогда внезапно то место, где они сгрудились, заливал ослепительный свет прожекторов, а усиленные громкоговорителями голоса призывали напуганных французов ничего не бояться, дескать, немцы не собираются стрелять, а только хотят помочь их работе освещением.
Данные военной разведки также использовались в пропагандистских целях. Не проходило и получаса после прибытия президента Франции на какой-либо участок фронта – его передвижение содержалось в строжайшей тайне и сопровождалось всеми мыслимыми мерами предосторожности, – как германские громкоговорители извещали всех и каждого о его местонахождении. В другой раз, когда «линию Мажино» посетил Черчилль и для него был устроен ленч, немцы самым подробным образом перечислили все блюда, поданные ему на стол.
Геббельс держал в рукаве и множество других трюков. В частности, он распространял листовки с предсказаниями Нострадамуса, которые тот якобы сделал еще сотни лет тому назад и в которых предрекал скорую победу Германии – на самом деле их сочинил сам Геббельс. Кроме того, в его распоряжении были десятки тысяч поддельных экземпляров бельгийского журнала «Ля герр де 1939». Все статьи в них до последней запятой соответствовали настоящим, единственным отличием от подлинника были кроссворды и шарады, в их ответах был заложен деморализующий смысл. Их пересылали французским солдатам через Швейцарию. Разумеется, все подобные издания благополучно прошли цензуру, так как никому и в голову не пришло обратить пристальное внимание на кроссворды.
В окопах французов распространялись фотографии порнографического содержания, вызывавшие у солдат неуверенность и ревность: на снимках неизменно была надпись, что именно так жены солдат изменяют им с англичанами, в то время как их мужья обороняют «линию Мажино». Кроме того, они получали письма, где им сообщали, что их жены пустились во все тяжкие. Следует отметить, что такого рода письма отправляли не только агенты Геббельса, но и французские коммунисты, которые в то время выступали против войны и использовали сходную тактику, чтобы ослабить воинственные настроения. И Москва и Берлин заявили, что война развязана англичанами. В Москве их называли капиталистами, в Берлине – плутократами, но это было единственное различие.
8
Тон германской пропаганды против Франции изменился только тогда, когда война на Западе была развязана по-настоящему. «Теперь на западные государства плутократов обрушилась лавина германских войск, – писал Геббельс. – Теперь их армии, наивно веровавшие, что им предстоит только сидеть в ожидании на «линии Мажино» или вольготно прогуливаться вдоль «линии Зигфрида», волей-неволей сойдутся с нами в жестокой и кровавой битве…»[68]
В полном соответствии с его угрожающим тоном германское радио буквально взорвалось криками о тысячекратном возмездии, о невероятной растерянности в рядах противника, об истреблении, о панике, о невиданном катаклизме, о бронированных колоннах и пикирующих бомбардировщиках и снова о тысячекратном возмездии.
Теперь, и только теперь, Геббельс решился пробудить в массе немецкого народа энтузиазм по отношению к войне. 10 мая он запретил прессе Германии печатать специальные выпуски. У него родилась совершенно новая мысль: использовать так называемые специальные радиосообщения.
Специальные радиосообщения могли прерывать любую передачу. Сначала шло короткое обращение к слушателям: «Внимание! Внимание! Прослушайте специальное сообщение службы радиовещания!» Затем раздавался гром фанфар. Звучал целый оркестр из ста музыкантов. Мелодии варьировались в зависимости от страны, над которой брали верх доблестные германские войска – над Францией, позже над Советской Россией или же над Англией в морской войне. В целом получалось впечатляющее представление.
Эффект, достигавшийся этим крайне драматизированным средством, основывался на собственных расчетах Геббельса и был проверен в многочисленных опытах, которые он проводил над всеми, кто оказывался у него под рукой. Прежде чем первое специальное сообщение было передано по радио, он пригласил к себе нескольких друзей из театрального мира и секретарей, чтобы они прослушали пробный выпуск. Каким должен быть интервал между призывом к вниманию и первыми звуками фанфар? Сколько секунд потребуется матери семейства, чтобы подойти к радиоприемнику с кухни? Какой интервал времени должен быть между фанфарами и самим сообщением? А сколько времени понадобится матери семейства, чтобы собрать у приемника отца и детей? Да и сколько раз надо давать позывные фанфар? Один, два или три?
Геббельс размышлял, прикидывал, подсчитывал время, с хронометром в руках наблюдая за людьми. Наконец специальные сообщения о победах германского оружия выплеснулись на страну. Фанфары. Победный трубный звук…
Фанфары Геббельса гипнотизировали всю Германию, включая и его самого. Примерно в то же время «Рейх» опубликовал его статью «Несравнимое время». Почему он назвал то время несравнимым? Да потому, что «история не повторяется». Подобное утверждение представлялось крайне важным как для всего немецкого народа, так и для Геббельса лично. Четвертью века раньше, когда германская армия вторглась во Францию, она тоже сначала шла от победы к победе, но в конце концов оказалась наголову разбитой. Не станут ли сегодняшние победы повторением вчерашней истории? Нет. «История не повторяется… Наше нынешнее положение никоим образом нельзя сравнивать с тем, в котором мы находились в 1914 году».
Вскоре сопротивление французов выдохлось и захлебнулось. Германские войска вошли в Париж, а маршал Петен был вынужден просить мира, как это сделали немецкие генералы в 1918 году. Тогда немцам пришлось пойти на поклон в личный железнодорожный вагон маршала Фоша в Компьене. Теперь нацисты заставили французов пройти через такое же унижение, и даже больше – они извлекли на свет Божий стоявший в музее тот самый вагончик маршала Фоша. История повторилась, но с точностью до наоборот.
Только Геббельсу могла прийти в голову блестящая пропагандистская идея – изготовить гигантских размеров политический плакат, своего рода анонс, извещающий весь мир о том, что события приняли совершенно иной оборот, что на этот раз победа досталась Германии[69].
Подписание Компьенского перемирия стало величайшим спектаклем, поставленным Геббельсом. Однако сам постановщик не присутствовал на представлении, его больше заботило то, чтобы весь мир как можно скорее и как можно подробнее узнал о событии. Для него это было настолько важно, что даже второстепенные мероприятия, как, например, подготовка радиотехники к трансляции переговоров, удостоились отдельного выпуска. В специально организованной передаче миллионы радиослушателей узнали во всех деталях, каким образом историческая новость будет распространяться по всему миру. Это был один из редчайших случаев, когда Геббельс позволил своей аудитории заглянуть за кулисы.
Несколько недель спустя победа над Францией отмечалась торжествами в рейхстаге. Геббельс тоже присутствовал. В длинной речи Гитлер описывал, как была достигнута победа. Многие генералы стали фельдмаршалами. Отдельно были отмечены заслуги «рейхсминистра доктора Геббельса, организовавшего пропаганду, эффективность которой была неизмеримо выше в сравнении с уровнем мировой войны».
Но несколькими минутами позже Гитлер сказал: «Ход войны за последние десять месяцев доказал, что я был прав, а мои оппоненты ошибались».
Неизвестно, так ли это было на самом деле, но министру пропаганды показалось, что замечание Гитлера касалось прежде всего его, Геббельса. Около года тому назад он опасался, что развязанная война может привести к краху нацистского режима. Тогда он поспешил к Гитлеру и умолял фюрера не начинать военных действий, чтобы избежать возможных ужасных последствий. Через некоторое время после окончания речи Гитлера Геббельс вошел в кабинет Фрицше, напомнил, как тот предостерегал против начала войны, передал слова Гитлера и сказал, многозначительно подняв палец: «За это я должен благодарить вас!»
На что Фрицше ответил ему: «Война еще не окончена».
Геббельс ни разу не возвращался к этому разговору вплоть до марта 1945 года. Тогда он сказал Фрицше: «Вы помните, как предупреждали меня в те дни? И как пять лет тому назад считали, что война еще не окончена? Вы никогда не напоминали мне о своих пророческих словах. Благодарю вас».