Стараясь не шуршать, он развернул записку.
«Chien – terreur. Prince – malheur».[36]
Флюидического «пса», который, если верить рассказу Эрстеда, был заключен в девушке, Торвен воспринимал скорее как метафору. Однако сомневаться в чуткости китаянки не следовало. «Метафора» чуяла беду. Что же стряслось с князем?!
– У меня болит сердце, пан Торвен.
Волмонтович смотрел на него в упор. Прятать записку было поздно. Но князь, кажется, не интересовался чужой перепиской.
– Виной тому не болезнь, нет! Могу ли я спокойно смотреть на то, что кровавый тиран делает с моей родиной?
На щеках Волмонтовича проступили багровые пятна. Так выглядят больные чахоткой – или крайне взволнованные люди. Святой Кнуд! Куда подевалась обычная невозмутимость князя? Такого Волмонтовича Торвен видел впервые.
– Пся крев! Коронованный мерзавец задумал уничтожить Польшу! Вы читали его проклятый Манифест? «О новом порядке управления и образования Царства Польского»?!
– Увы, не читал.
– И правильно. Вам-то зачем? – в голосе князя звучала горечь. – Думаете, русский медведь ляжет спать? Ошибаетесь! Польша ему на один зубок! И знаете, что он сделает с вашей фрау Данией?
Дикой кошкой прыгнув к столу, Волмонтович распахнул второй ларец и выхватил оттуда пару «барабанщиков». К счастью, стволы их были направлены в потолок, а не на слушателей.
– То я вам скажу, пан секретарь! Думаете, тирана остановят решения Венского конгресса? Ха! Плевать он на них хотел! Где польская Конституция, я вас спрашиваю? Где наша армия? Где Сейм польский?! Нет больше Польши! Нет! Есть провинция Империи Российской! Провинция, холера! Глухая окраина…
Князь нервно заметался из угла в угол. Торвен упустил момент, когда пистолеты исчезли из его рук – видимо, спрятал-таки под шинель, изыскал местечко.
– «Органический статут» читали?! То ж чистое глумление над шляхтой! Не желаете пятки лизать? – в Сибирь, на вечное поселение! Воевод – на виселицу, вместо них сядут губернаторы…
Взлетев на нос, окуляры скрыли лихорадочный блеск глаз.
– Ничего, пан Торвен! Еще Польска не згинела! Грядет гнев Божий! Каждый честный патриот станет орудием в руке Его!
– Опомнитесь! – Зануда еле дождался, пока в горячечной речи князя возникнет пауза. – Это безумие!
– Безумие?! Нет! То кара Божья!
И Волмонтович, как ветром подхваченный, вылетел из гостиной. Лишь глухо хлопнула входная дверь.
– Rassa do! – в сердцах выругался Торвен. – Мало мне одного Пупека…
Растерян и подавлен, он обернулся к Пин-эр, ища совета. «Надо ждать», – беззвучно шевельнулись губы китаянки. В подтверждение она легонько хлопнула ладонью по дивану.
– Вы правы, фрекен, – согласился Зануда. – Все, что мы можем, – это ждать гере Эрстеда. Ну разве что еще читать из «Гамлета»…
И, мрачен, как туча, он начал монолог Полония:
3
– Лейтенант?! Фрекен Пин-эр?! Вот так сюрприз!
Андерс Эрстед был шумен, бодр и слегка навеселе: макинтош нараспашку, щеки горят румянцем, глаза блестят. Похоже, дело шло на лад – естествознание, источая аромат ямайского рома, распространялось наилучшим образом.
– Какими судьбами?!
– Недобрыми, полковник. Ты в курсе, что Эминент в Петербурге?
Перемена настроения у Эрстеда случилась так быстро, что Зануда испугался: не подхватил ли полковник княжеское помешательство? Миг – и на Торвена глядел совсем другой человек. Трезвый, собранный; скулы затвердели, меж бровей обозначилась знакомая складка.
Не сняв макинтош, Эрстед присел к столу.
– Ты уверен?
– Я уверен, что они выехали из Парижа сюда. И вряд ли задерживались в пути.
– Они?
– Фон Книгге слишком велик, чтобы ездить без свиты.
– Думаешь, он явился по мою душу? – криво ухмыльнулся Эрстед. – Что, если у него другая цель? Галуа, Карно… Кто следующий? Проклятье! Я понятия не имею, на кого он мог нацелиться в Петербурге!
Зануда тихонько вздохнул. Да, в этом был весь полковник.
– Цель Эминента – ты. И не увиливай…
На стол лег лист бумаги, покрытый иероглифами. Оказывается, дочь мастера Вэя тоже зря времени не теряла. Эрстед стал читать, морща лоб – его познания в китайском были далеки от совершенства.
– Фрекен Пин-эр считает, что следует нанести удар первыми. Затевая бой, надо стремиться к скорой победе, иначе оружие напрасно затупится. Это из Сунь-Цзы, фрекен?
– Я хотел сказать то же самое! – поразился Торвен.
Карандаш вновь забегал по бумаге. Зануда и не предполагал, как далеко продвинулось изучение китаянкой европейских языков. Сам он за столь краткий срок вряд ли освоил хотя бы азы иероглифики.
«Epoux et épouse – commun bodhiszattva. Me – bonheur».[37]
Торвен отчаянно покраснел.
– И как вы себе это представляете? – поинтересовался Эрстед, списав румянец юнкера на возбуждение перед боем. – Устроим пальбу с рукопашной возле Адмиралтейства? Меня не радует перспектива провести остаток дней в Сибири! Ты еще предложи вызвать фон Книгге на дуэль!
– Дуэль? – задумался Торвен. – А что? Где-нибудь за городом…
– Сперва Эминента нужно разыскать. Думаешь, это просто? Особенно если он не захочет, чтобы его нашли. Кроме того, вызови я фон Книгге, выбор оружия останется за ним. А вдруг он предложит дуэль на ядах? На каких-нибудь «жезлах Анубиса»?
Встав навытяжку, Торбен Йене Торвен щелкнул каблуками. Искалеченная нога не посмела перечить – послушалась, как миленькая.
– Дуэль отменяется, полковник. Будем сидеть сложа руки и ждать, пока Эминент превратит нас в буйнопомешанных… Святая Агнесса! Князь! Как же я сразу не сопоставил…
– Что именно?
– Два часа назад он умчался неизвестно куда. А перед этим вел себя хуже Гамлета. Размахивал пистолетами, спасал Польшу… Я никогда не видел князя столь неуравновешенным.
– Думаешь, это влияние фон Книгге? – Эрстед нахмурился. – Ты прав, в последнее время князь сам не свой. То прострация, то пламенные речи о бедственном положении родины… Мы почти не видимся – он постоянно где-то пропадает. И не говорит – где…
– Не пора ли провести сеанс электролечения?
– Нет, рано. Да и симптомы другие. Ни упадка сил, ни сонливости… Скорее наоборот: неестественное возбуждение, резкие перемены настроения…
– Вот-вот! Работа Эминента!
– Воздействие на рассудок? Внушение навязчивых идей, ведущих к мозговым расстройствам? Правда, князь носит браслеты из алюминиума… С другой стороны, быть может, лишь благодаря им он еще не свихнулся окончательно!
Эрстед вскочил, швырнул макинтош на спинку кресла и забегал по гостиной. Сходство с князем неприятно поразило Торвена.
– Что, если Волмонтович, – предположил Зануда, – в помрачении решит, что «кровавый тиран» – это ты, полковник? А князь – «орудие возмездия» в руке Божьей?
– Вполне в духе фон Книгге, – согласился Эрстед.
Бросив метаться, он уставился на гостей. Словно оценивал: не находятся ли и они под влиянием Эминента? Зануде сделалось не по себе. Если мы исполнимся подозрений, не зная, кому верить; если каждую минуту будем опасаться удара в спину…
– Торвен, я виноват, – тень легла на лицо Эрстеда, состарив полковника лет на двадцать. – Я очень виноват перед Волмонтовичем. Видел же, что творится с ним! – и не предпринял ничего. Ни-че-го! Дела, приемы, встречи… А о друге – забыл. Мне стыдно, лейтенант. Хорошо, что вы приехали. Надеюсь, еще не поздно…
Он с досадой ударил кулаком в ладонь.
– Если причина недуга – расстройство потоков флюида, то дело поправимо. Магниты у меня с собой, науку Месмера я не забыл. Надеюсь, князь позволит мне… – Не закончив, Эрстед умолк и прислушался. – Кажется, к нам гости.
Торвен потянулся к ларцу с пистолетами – в здравом рассудке князь никогда бы не бросил оружие на столе! – и выругал себя за глупость. Никто не хранит оружие заряженным. Зато Пин-эр была уже на ногах. Хищной лаской скользнув вперед, китаянка встала между полковником и входом в гостиную. Хлопнула дверь, которую Эрстед забыл запереть.
Быстрые шаги в прихожей…
– Эминент в Петербурге! – с порога выпалил, задыхаясь, Огюст Шевалье.
Сцена четвертая Ангел-магнетизер
1
Над лестницей, ведущей наверх, парил ангел.
Князю ангел не понравился с первого взгляда. Еще и валторна в руке… Не огненный меч, но раздражает. Крылатый загораживал дорогу в рай: куда? стой, прах! Не торопясь взбежать по лестнице, Волмонтович задержался в холле. Уставился на ангела сквозь черные окуляры – как к барьеру вызвал.
Князю хотелось стрелять – до озноба, до судорог. Утром, днем, вечером. Ночью. Он знал: выстрелит – и все пройдет. Наступит рай, и никаких лишних ангелов на пороге. Ведь это же так просто, да?
Князю хотелось стрелять – до озноба, до судорог. Утром, днем, вечером. Ночью. Он знал: выстрелит – и все пройдет. Наступит рай, и никаких лишних ангелов на пороге. Ведь это же так просто, да?
Да, неслышно кивнула белокурая всадница Хелена.
– Позвольте вашу шинель…
– Не дам.
– Извините, вашескородие… – служитель занервничал. – Нельзя в шинели-то… Не положено-с. У нас тут «Храм очарования», иллюзион для благородной публики… Концерты, опять же, случаются…
– Это очень хорошая шинель, – как идиоту, разъяснил князь служителю. Волмонтовичу было странно: все вроде бы ясней ясного, а этот болван не понимает. – И очень дорогая. Я купил ее в магазине на Литейном. Там же полковник купил себе английский макинтош из влагозащитной ткани… Нет, хлоп, я не дам тебе свою шинель.
– П-почему, вашескородие? – бледнея, служитель отступил к гардеробу.
Он с детства боялся сумасшедших. И ни за какие деньги не соглашался встречать гостей на маскарадах, заведенных в доме Энгельгардтов с позапрошлого года. Маски с носами и потешные хари приводили служителя в ужас, словно он угодил в «желтый дом».
– Потому что ангел. Понял?
– Д-да…
– Вот тебе четвертной за билет. А вот гривенник на водку.
Отвернувшись, князь тут же забыл о дураке. Вчера, расставшись с Эрстедом у магазина верхней одежды, он зашел в костел Святой Екатерины. Знакомый причетник, озираясь по сторонам, передал Волмонтовичу привет от художника Орловского. У меня для вас поручение, сказал причетник. Завтра вечером вы должны встретиться с паном Гамулецким, иллюзионистом. Наш, из варшавских, не извольте беспокоиться. Невский проспект, дом Энгельгардтов; у Казанского моста. Там вам передадут кое-что.
«Что?» – спросил князь.
Говоря начистоту, усмехнулся причетник, Божью молнию. Хвала Господу нашему, близок День Гнева! Вы возьмете молнию и постараетесь, чтобы, кроме вас, ее никто не увидел. Это очень важно: никто, кроме вас.
«Что дальше?» – спросил князь.
Дальше, ответил причетник, наступит послезавтра. На рассвете вы с молнией выедете туда, где уже однажды катались с паном Орловским. Помните? Московский тракт, чухонская деревня близ Царского Села… Лошадь будет ждать вас в Манеже. Конюхи предупреждены, деньги уплачены.
«Вороной?» – забеспокоился князь.
Вороной, успокоил причетник. По дороге к Царскому Селу вас встретят и укажут верный путь. Место выбрано и подготовлено. Тиран уже скачет из Москвы. Матка Боска, небеса на нашей стороне! Душитель польских свобод спешит к любовнице, а встретит мстителей… Стрелять будет пан Сверчок. Молния – для него.
«Я хочу стрелять, – предупредил князь. – Я очень хочу стрелять».
Вы – второй. Если пан Сверчок не доведет дело до конца.
«Хорошо. Я зайду к Гамулецкому за молнией».
– Эй! Человек! Прими шинель.
– В-ваше… ск-кородие…
– В чем дело?
– Б-боюсь…
– Не бойтесь. Это хорошая шинель.
– Так вы ж-же, в-вашество…
– Что?
– Н-не давали…
– Я?
Трясясь и еле удерживаясь, чтобы не выскочить на проспект с истерическим воплем «Караул!», служитель принял у Волмонтовича шинель. Впрочем, плевать князь хотел на испуг лакея. Беда в другом – ему не хотелось идти к ангелу. Даже за молнией, гори она синим пламенем. Зря он зашел в «Храм очарования» пораньше, желая взглянуть на представленные здесь фокусы…
Пся крев! Стыдись, улан!
Ступенька, другая; третья. Десятая. Багряный ковер рекой крови ложился под ноги. Золоченые спицы блестели так, что глаза жгло огнем даже под черными стеклами окуляров. Князь шел, как в рукопашную.
Едва он ступил на верхнюю площадку, крылатый подлец над головой, словно издеваясь, поднес валторну к губам – и заиграл из «Вильгельма Телля». Князь любил Россини – «Севильский цирюльник», «Отелло», «Дева озера», – но сейчас он согласился с Анри Бейлем, полагавшим композитора свиньей.[38] Хорошо еще, что белокурая Хелена была рядом. В последние дни, со счастливого мига их встречи в лесу, девушка практически не покидала Волмонтовича. Рядом, в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии…
…пока смерть не разлучит нас.
Еще шаг, и он оказался строго под ангелом.
«Десять лет я трудился, чтобы найти точку и вес магнитов и железа, дабы удержать ангела в воздухе. Помимо трудов немало и средств употребил я на это чудо…»
Что ж, воистину чудо. Сотни посетителей «Храма очарования» любовались им без всякого для себя вреда. Но иллюзионист не знал, что однажды под ангелом, окунувшись в мощное магнитное поле, встанет князь Волмонтович – тот, кто был убит и воскрес неизвестно чьим попущением, в чьих жилах пляшет живое электричество угрей из Америки, а на руках и ногах, как у индийской танцовщицы-баядеры, тускло блестят браслеты из драгоценного алюминиума.
Лишь Пан Бог всеведущ – и оттого предусмотрителен.
2
От ангела снизошло сияние.
Звуки валторны разрослись в целый оркестр. Князь увидел себя посреди бальной залы, танцующим с Хеленой мазурку. Временами мазурка, и без того идущая по кругу, превращалась в вальс – Волмонтовичу неодолимо хотелось не только кружить по зале, но и кружиться самому. Каблук о каблук. Подскок на левой ноге. Сойдясь близко-близко – завертеться снежным бураном: раз-два-три, раз-два-три…
Что-то было не так. Неправильно.
Князь страстно желал понять: что? – но сияющие глаза Хелены придвигались вплотную, и нить рассуждений терялась. Главное: выстрелить. Помочь Пану Богу (пану Сверчку?) навести молнию на цель – и в рай. В вечный танец.
Мы и тебя, полковник Эрстед, возьмем – как же это, в раю без друзей…
застрекотало из угла, —
«Чета? – князь вспомнил, как в бытность Казимиром Черные Очи предводительствовал тремя гайдуцкими четами. – Эрстед прислал мне письмо в Семиградье. «Запомните это слово, – писал он, – алюминиум, «светоносный». В нем ваша судьба, ваш диагноз и ваше лечение…»
Хелена нахмурилась. Ей не нравилось, что партнер отвлекается на какого-то Эрстеда. Князь же напротив, едва вспомнив полковника, почувствовал, что трезвеет. Зала исполнилась резкого, неприятного света, напоминающего сверкание Вольтова столба. Блеск свечей померк, уступил пространство захватчику.
Князю показалось, что он – стрелка компаса, ищущая полюс. Или, если угодно, ствол орудия, направляемого на цель.
Танцоры, роясь вокруг, подмигивали Волмонтовичу. Он узнавал их – не всех, но многих. Вот совершает променад Мирча Вештаци, хранитель клада. Вот скачут, подбоченясь, русские военнопленные, расстрелянные князем под Лейпцигом. Идет вприсядку казак, зарубленный у корчмы. Лупит ладонями по коленям цыган, выпитый близ Тотенталеша. Слева, справа, напротив – ни одной живой души, сплошь покойники.
Мертвецы смеялись без злобы: танцуй! вертись! ты наш, родной!
Из дам он узнал лишь Бригиду – та стояла на пороге залы, как будто сомневалась: войти или выйти? Рядом с ней, держа спутницу под руку, на князя смотрел барон фон Книгге. Он тоже не спешил присоединиться к танцующим, в знак чего имел шпоры на сапогах.[39]
Заболела голова. Ладони-невидимки ударили по ушам – оглушили, превратили звуки оркестра в ватные затычки. Расхотелось стрелять. Чувствуя, как холодный пот струится вдоль хребта, князь вдруг понял, что не так. В его танце с Хеленой вел не кавалер – дама.
– Хелена!
Она стерла улыбку с лица. Стало ясно: эта мазурка, или вальс, черт побери их обоих, – на троих. Помимо девушки, пару Волмонтовичу составлял некий господин в сенаторском мундире красного сукна, с «Анной-на-шее».[40] Бесстыже нарушив канон, да и приличия, надо сказать, сенатор цепко держал князя с Хеленой – направляя и подталкивая.
– Холера ясна! Вы забываетесь, ваша милость!
Заметив, что его присутствие обнаружено, сенатор отступил на шаг. Лицо человека исказилось, превращаясь в маску – посмертную маску из гипса. Миг, и сенатора заступили танцоры, а сам он бегом кинулся к выходу из залы. Почтенный господин сейчас напоминал горе-охотника, преградившего путь тигру лишь затем, чтобы выяснить: порох в его ружье отсырел.
Вслед за ним ринулась прочь Хелена.
– Стой! Стой, курва!
Сгинул бал мертвецов. Темный лес, ничем не похожий на парк с беседками, встал отовсюду. Мерзавца-сенатора, хитроумного штукаря, не было видно нигде. Зато Вражья Молодица – белокурая всадница – мчалась во весь опор, горяча кобылу, не разбирая дороги. Путь за ее спиной зарастал буреломом – так рубцуется рана.
Не узнал! Зажмурил ясные очи, ручки целовал; верил, как Матке Боске…
– Пан Woronoy! Где ты, брат!
И конь явился.
Взлетел улан в седло. Ожег лихого жеребца плетью. Догоню! Меня, князя Волмонтовича, – вести в чужой пляске, как глупую панёнку? Дурачить, колпак шутовской примерять?! Не прощу!.. Синие искры шипели в крови, текущей по венам. Валторна ангела звенела трубой Судного дня. Билась злоба в висках, в сердце, в печенках, прожженных насквозь чистейшей, будто «царская водка», ненавистью.