— А куда мы поедем, пан полковник?
— В Дембов!
— Так мы за рынком и повернем к дому старосты. Рынок останется позади.
— Хорошо! — сказал Кмициц.
Через минуту он проворчал себе под нос:
— Эх, когда бы были живы те! Мало людей для такого дела, мало!
Тем временем они миновали рынок и повернули к дому старосты, стоявшему неподалеку у самой дороги.
— Стой! — скомандовал вдруг Кмициц.
Солдаты остановились.
— Вы готовы к смерти? — коротко спросил он у них.
— Готовы! — хором ответили оршанские забияки.
— В самую пасть лезли мы Хованскому, и не сожрал он нас. Помните?
— Помним!
— Сегодня надо решиться на большое дело. Удастся — так милостивый наш король господами вас сделает. Ручаюсь головой! Не удастся — посадят вас на кол!
— А почему бы не удаться? — проговорил Сорока, и глаза у него сверкнули, как у матерого волка.
— Удастся! — повторили остальные трое: Белоус, Завратынский и Любенец.
— Мы должны увезти князя конюшего! — сказал Кмициц.
И умолк, желая знать, какое впечатление эта безумная мысль произведет на солдат. Те тоже умолкли, воззрившись на своего полковника, только усы у них встопорщились, и лица стали грозными, разбойничьими.
— Кол близко, награда далеко! — уронил Кмициц.
— Мало нас! — пробормотал Завратынский.
— Это потяжелей, чем с Хованским! — прибавил Любенец.
— Все войско на рынке, в усадьбе у старосты только стража да человек двадцать придворной челяди, — сказал Кмициц. — Они ничего не подозревают, при них даже сабель нет.
— Ты, пан полковник, головы не жалеешь, чего же нам свои жалеть? — сказал Сорока.
— Слушайте же! — сказал Кмициц. — Не возьмем мы его хитростью, так уж больше никак не возьмем. Слушайте же! Я войду в покои и через минуту выйду с князем. Коли сядет князь на моего коня, я сяду на другого, и мы поедем. Как отъедем на сотню или полторы сотни шагов, хватайте его вдвоем под руки и — вскачь, во весь опор!
— Слушаюсь! — сказал Сорока.
— Коли не выйду я, — продолжал Кмициц, — и из покоя вы услышите выстрел, бейте из дробовиков по страже и, как только я выбегу из дверей, тотчас подайте мне коня.
— Есть! — сказал Сорока.
— Вперед! — скомандовал Кмициц.
Они тронули коней и через четверть часа остановились у дома старосты. У ворот по-прежнему стояло на страже шестеро алебардников и четверо у входных дверей. Во дворе подле кареты суетились старшие конюхи и форейторы, за которыми присматривал какой-то важный придворный, по одежде и парику — иноземец.
В стороне, у каретного сарая, запрягали лошадей еще в две коляски; огромные гайдуки сносили туда короба и сундуки. За ними следил человек в черном, с виду похожий на лекаря или астролога.
Кмициц, как и раньше, попросил дежурного офицера доложить о себе; через минуту тот вернулся и пригласил его к князю.
— Как поживаешь, пан кавалер? — весело спросил князь. — Ты так внезапно покинул меня, что я уж подумал, не вознегодовал ли ты на меня за мои слова, и не надеялся увидеть тебя еще раз.
— Как же я мог не проститься перед отъездом! — ответил Кмициц.
— Да и я подумал потом, что знал же князь воевода, кого посылает с тайным поручением. Воспользуюсь и я твоими услугами, дам тебе несколько писем к разным важным особам и к самому шведскому королю. Но что это ты вооружился, как на бой?
— Еду туда, где хозяйничают конфедераты, да и в городе, я слыхал, и ты сам, вельможный князь, говорил мне, что недавно тут прошла конфедератская хоругвь. Даже в Пильвишках они крепко пугнули людей Золотаренко, а все потому, что призванный воитель командует этой хоругвью.
— Кто он?
— Пан Володыёвский, а с ним в хоругви пан Мирский, пан Оскерко да двое Скшетуских; один из них тот самый герой Збаража, чью жену ты, вельможный князь, хотел взять в осаду в Тыкоцине. Все они подняли мятеж против князя воеводы, а жаль, добрые солдаты! Что поделаешь! Есть еще в Речи Посполитой такие дураки, которые не хотят с казаками и шведами рвать друг у дружки красное сукно.
— Дураков везде хватает, особенно в этой стране! — сказал князь. — Вот возьми письма, да когда увидишь шведского короля, открой ему, якобы тайно, что в душе я такой же его сторонник, как и мой брат, только до времени принужден надеть личину.
— Кому не приходится надевать личину! — ответил Кмициц. — Всяк ее надевает, особенно когда хочет совершить великое дело.
— Это верно. Выполни, пан кавалер, мое поручение, и я буду тебе благодарен и награжу пощедрей князя воеводы виленского.
— Коли так уж ты милостив ко мне, вельможный князь, попрошу я у тебя награды вперед.
— Вот тебе и на! Верно, князь воевода не очень щедро снабдил тебя на дорогу. Дрожит он над своими сундуками.
— Боже меня упаси денег просить, не хотел я брать у князя гетмана, не возьму и у тебя, вельможный князь. На своем я коште, на своем и останусь.
Князь Богуслав с удивлением посмотрел на молодого офицера.
— Э, да я вижу, Кмицицы не из тех, что другим в руки глядят. Так в чем же дело, пан кавалер?
— А вот в чем, вельможный князь! Не подумавши толком в Кейданах, взял я с собою коня благородных кровей, перед шведами хотел покрасоваться. Скажу тебе, не прилыгая, лучше его не сыщешь в кейданских конюшнях. А теперь вот жаль мне его стало, боюсь я, как бы по дорогам да по корчмам не вымотался он, не зачах. К тому же в дороге все может статься, того и гляди, попадет в руки врагу, хоть бы тому же пану Володыёвскому, который personaliter очень на меня зол. Вот и решил я попросить тебя, вельможный князь, возьми ты его на время и езди себе, покуда не приспеет время и я не вспомню о нем.
— Тогда лучше продай мне его.
— Не могу, это все едино, что друга продать. Сотню раз выносил меня этот конь из самого пекла, к тому же есть у него одно достоинство: в бою он страшно кусает врагов.
— Такой добрый конь? — с живым любопытством спросил князь Богуслав.
— Добрый ли? Да будь я уверен, что ты, вельможный князь, не разгневаешься, я бы сотню червонных злотых поставил, что такого коня, с твоего позволения, не сыщешь и в твоих конюшнях.
— Может, и я бы поставил, да не время нынче. Я с удовольствием подержу его, хотя лучше было бы, если бы ты продал мне его. Где же это твое диво?
— А вон там, у ворот, держат его люди! Диво дивное, сам султан позавидовал бы такому коню. Не местный он — анатолийский; но думаю я, что и в Анатолии один такой удался.
— Так пойдем посмотрим.
— Слушаюсь, вельможный князь.
Князь взял шляпу, и они вышли.
У ворот люди Кмицица держали пару запасных коней под седлом, один из них, породистый, вороной масти, со стрелкой во лбу и белой щеткой на правой задней ноге, тихо заржал при виде своего господина.
— Вон тот! Догадываюсь! — сказал князь Богуслав. — Не знаю, такое ли диво, как ты говорил, но конь и впрямь добрый.
— Проводите его! — крикнул Кмициц. — Впрочем, нет? Я сам сяду!
Солдаты подвели коня, и пан Анджей, вскочив в седло, стал объезжать аргамака у ворот. Под искусным седоком конь показался вдвойне прекрасным. Селезенка ёкала у него, когда он шел рысью, выпуклые глаза блестели, грива развевалась на ветру, а храп, казалось, пышет огнем. Кмициц делал круги, менял побежку, наконец, наехал прямо на князя, так что храп коня оказался всего в каком-нибудь шаге от его лица, и крикнул:
— Alt![140]
Конь уперся на все четыре ноги и остановился как вкопанный.
— Ну как? — спросил Кмициц.
— Как говорится, глаза и ноги оленя, побежка волка, храп лося, грудь женщины! — сказал князь Богуслав. — Все есть, что надо. Он немецкую команду понимает?
— Его мой объездчик выезжал, Зенд, он был курляндец.
— А побежка хороша?
— Ветер, вельможный князь, тебя на нем не догонит! Татарин от него не уйдет.
— Хороший, верно был и объездчик, вижу, конь отлично выезжен.
— Выезжен? Не поверишь, вельможный князь, он так ходит в строю, что, когда конница скачет, можешь отпустить поводья, он и на полхрапа не выйдет из шеренги. Хочешь, испытай! Коли он проскачет версту и выдвинется хоть на полголовы, отдам тебе его даром.
— Ну это просто чудо, чтобы при отпущенных поводьях конь не выдвинулся из шеренги.
— Чудо чудом, а удобство какое — ведь обе руки свободны. Не однажды бывало так, что в одной руке у меня была сабля, в другой пистолет, а конь нес меня без повода.
— Но, а когда шеренга делает поворот?
— Тогда и он поворачивает и не ломает строя.
— Не может быть! — сказал князь. — Этого ни один конь не сделает. Во Франции я видал коней королевских мушкетеров, они были отлично выезжены, так чтобы не портить придворных церемоний, однако и их надо было вести на поводу.
— У этого коня ум человечий. Ты, вельможный князь, сам попробуй.
— Давай! — после минутного размышления сказал князь.
Сам Кмициц подержал ему коня, князь легко вскочил в седло и стал похлопывать аргамака по лоснящейся холке.
— Давай! — после минутного размышления сказал князь.
Сам Кмициц подержал ему коня, князь легко вскочил в седло и стал похлопывать аргамака по лоснящейся холке.
— Удивительное дело! — сказал он. — Самые лучшие лошади к осени линяют, а этот будто из воды вышел. А в какую сторону поедем?
— Поедем сперва шеренгой и, коли соизволишь, вельможный князь, то в ту вон сторону, к лесу. Дорога там ровная и широкая, а в городе могут помешать повозки.
— Ну что ж, давай к лесу!
— Ровно версту! Отпусти, вельможный князь, повод и бери с места вскачь. По два солдата по бокам у тебя, ну а я чуть поотстану.
— Становись! — сказал князь.
Солдаты стали в шеренгу, повернув лошадей к дороге, ведущей из города. Князь занял место посредине.
— Вперед! — скомандовал он. — С места вскачь! Марш!
Шеренга рванула и некоторое время вихрем мчалась вперед. Облака пыли заслонили ее от глаз придворных и конюхов, собравшихся у ворот и с любопытством следивших за скачкой. Выезженные кони мчались во весь опор, храпя от натуги, и аргамак под князем, хотя тот и не сдерживал его поводьями, не выдвинулся из шеренги ни на один дюйм. Проскакали еще версту; тут Кмициц повернулся внезапно и, увидев позади лишь облако пыли, за которым едва маячила усадьба старосты и совсем скрылись из виду стоявшие у ворот люди, крикнул страшным голосом:
— Взять его!
В ту же минуту Белоус и великан Завратынский схватили князя за обе руки, так что кости затрещали у него в суставах, и, держа его железными кулаками, вонзили шпоры в бока своим лошадям.
Конь под князем все время держался в шеренге, не отставая и не выдвигаясь вперед. От изумления и ужаса, от ветра, бившего в лицо, князь Богуслав в первую минуту онемел. Он дернулся раз, другой, но безуспешно, только боль в выкрученных суставах пронзила его насквозь.
— Что это значит? Негодяи! Вы что, не знаете, кто я? — крикнул он наконец.
Кмициц тотчас ткнул его дулом пистолета в спину меж лопаток.
— Не сопротивляться, не то пуля в спину! — крикнул он.
— Изменник! — сказал князь.
— А ты кто? — спросил Кмициц.
И они мчались дальше.
ГЛАВА XXVI
Они долго скакали лесом, гоня лошадей так, что придорожные сосны словно бежали в испуге назад; проезжали мимо постоялых дворов, хат лесников, смолокурен, встречали порою отдельные телеги или обозы, тащившиеся в Пильвишки. По временам князь Богуслав съезжал в седле, словно пробуя оказать сопротивление; но тогда железные кулаки солдат еще больнее выкручивали ему руки, а пан Анджей снова тыкал его дулом пистолета в спину, и они скакали дальше. Шляпа свалилась у князя с головы, ветер развевал пышные, светлые букли его парика — а они все мчались вперед, так что мыло белыми хлопьями стало валиться с коней.
Надо было убавить наконец ходу, и кони и люди уже задыхались, да и Пильвишки остались далеко позади, так что нечего было опасаться погони. Некоторое время всадники ехали в молчании шагом.
Долгое время князь не говорил ни слова, видно, силился успокоиться и обрести хладнокровие; овладев наконец собою, он спросил:
— Куда вы меня везете?
— А вот приедем, тогда узнаешь, вельможный князь, — ответил Кмициц.
Богуслав умолк.
— Прикажи этим хамам отпустить меня, пан кавалер, — заговорил он снова. — Они мне совсем выкрутят руки. Прикажешь им это сделать, тогда ждет их просто петля, нет — пойдут на кол.
— Не хамы они, а шляхта! — ответил ему Кмициц. — Что ж до кары, которой ты, вельможный князь, грозишь им, то неизвестно, кого первого настигнет смерть.
— Знаете ли вы, на кого подняли руку? — спросил князь, обращаясь к солдатам.
— Знаем! — ответили те.
— Тысяча чертей! — взорвался Богуслав. — Ты прикажешь наконец этим людям полегче держать меня?
— Я прикажу им, вельможный князь, связать тебе руки за спиной, так будет удобней.
— Не смейте! Вы мне совсем выкрутите руки!
— Другого я бы приказал освободить, когда бы он дал мне слово, что не сбежит, но вы умеете нарушать слово! — ответил Кмициц.
— Я тебе дам другое слово, — ответил князь, — что не только при первой же возможности вырвусь из твоих лап, но прикажу тебя лошадьми разорвать, когда ты попадешь мне в руки!
— Что бог даст, то и будет! — ответил Кмициц. — Но, по мне уж лучше открытые угрозы, нежели лживые посулы. Отпустите ему руки, только коня ведите за поводья, а ты, вельможный князь, смотри! Стоит мне только дернуть курок, и я всажу тебе пулю в спину, клянусь богом, не промахнусь, я никогда не промахиваюсь. Сиди же спокойно и не пробуй бежать!
— Плевать мне, пан кавалер, на тебя и на твой пистолет!
С этими словами князь потянулся, чтобы расправить наболелые, совсем занемевшие руки, а солдаты тем временем схватили коня с обеих сторон за поводья и повели дальше.
Через минуту Богуслав сказал:
— Не смеешь, пан Кмициц, в глаза мне посмотреть, сзади прячешься.
— Нет, отчего же! — возразил Кмициц, тронул своего коня и, поравнявшись с князем, отстранил Завратынского, схватил за повод аргамака и поглядел прямо в лицо Богуславу.
— Как там мой конек? А что, ведь не прилгнул я нимало?
— Добрый конь! — ответил князь. — Хочешь, куплю его у тебя.
— Спасибо! Носить весь век на себе изменника? Нет, этот конь достоин лучшей участи.
— Глупец ты, пан Кмициц.
— А все потому, что верил Радзивиллам!
На минуту снова воцарилось молчание.
— Скажи-ка мне, пан Кмициц, — заговорил первым князь, — ты уверен, что ты в здравом уме, что не рехнулся? Спросил ли ты самого себя, что, мол, я натворил, безумец, кого похитил, на кого посягнул? Не пришло ли тебе сейчас на ум, что лучше бы тебе на свет не родиться? Что на столь дерзостный поступок не отважился бы никто не то что в Польше, во всей Европе?
— Видно, не больно она храбрая, эта Европа, ведь вот же похитил я тебя, вельможный князь, держу в руках и не выпущу!
— Безумец, как пить дать! — как бы про себя воскликнул князь.
— Вельможный князь! — ответил пан Анджей. — Ты в моих руках, смирись же, не трать попусту слов! Погоня нас не настигнет, твои люди все еще думают, что это тебе самому пришла охота поехать с нами. Никто не видал, как мои солдаты подхватили тебя под руки, туча пыли закрыла нас, да и без нее ни конюхи, ни стража издали ничего не могли бы приметить. Два часа они будут просто ждать тебя, третий час ждать с нетерпением, четвертый и пятый — беспокоиться, а уж на шестом часе пошлют на розыски, но мы-то в эту пору будем уже за Мариамполем.
— Ну и что же?
— А то, что не догонят они нас. Да когда бы и сразу бросились в погоню, все равно не догнали бы, — ведь ваши кони прямо с дороги, а наши уже отдохнули. А когда бы и догнали нас чудом — все было бы напрасно, я бы, вельможный князь, клянусь богом, голову тебе размозжил и размозжу, коли иначе ничего нельзя будет поделать. Вот оно дело какое! У Радзивилла двор, войско, пушки, драгуны, а у Кмицица всего шесть человек солдат, и все-таки Кмициц Радзивилла схватил за ворот.
— Ну и что же дальше? — спросил князь.
— Да ничего! Поедем туда, куда мне вздумается. Благодари бога, вельможный князь, что ты жив еще; кабы не велел я нынче утром вылить себе на голову десять ведер воды, быть бы тебе уже на том свете, alias в пекле, по той причине, что изменник ты и кальвинист.
— И ты бы отважился это сделать?
— Не хвалясь скажу, вельможный князь, не сыщешь такого дела, на какое бы я не отважился, да вот сам же ты — лучшее тому доказательство.
Князь пристально посмотрел рыцарю в лицо и сказал:
— На лице у тебя, пан кавалер, сатана написал, что ты на все готов, и прав ты, что сам же я тому доказательство. Скажу тебе, что своей смелостью ты даже меня удивил, а это дело нелегкое.
— Мне-то что! Благодари бога, вельможный князь, что ты жив еще, и конец!
— Нет, пан кавалер! Сперва ты за это бога поблагодари! Знай же, коль один волос упадет с моей головы, Радзивиллы под землей сыщут тебя. Ты думаешь, нет теперь между нами согласия, так несвижские и олыцкие Радзивиллы не станут тебя преследовать, — ошибаешься. Кровь Радзивилла должна быть отомщена, страшный урок должен быть дан за это, иначе нам не жить в Речи Посполитой. В чужих землях ты тоже не скроешься! Цесарь тебя выдаст, ибо я князь Священной Римской империи, курфюрст бранденбургский мой дядя, принц Оранский его шурин, король и королева французские и их министры мои друзья. Где же ты скроешься? Турки и татары тебя предадут, пусть даже нам пришлось бы отдать им половину нашего состояния. Не найдешь ты на земле ни такого угла, ни пущи такой, ни такого народа…
— Странно мне, вельможный князь, — прервал его Кмициц, — что ты загодя о моем здоровье беспокоишься. Важная ты птица, Радзивилл, а мне стоит только дернуть курок…
— Этого я отрицать не стану. Не раз уж случалось на свете, что великий человек погибал от руки простака. Ведь и Помпея убил простолюдин, и французские короли погибали от руки людей подлого сословия, да зачем далеко ходить, то же случилось с моим великим отцом! Но я спрашиваю тебя, что же дальше будет?