— Хочешь, я дам тебе горячего молока с малиновым вареньем?
Но Хурмиза отказался, сославшись на то, что демонам такие средства не помогают.
— Как же вы лечитесь?
— Никак.
Больше он ничего не сказал. Когда он целовал Тойбеле, его дыхание было горячим и кислым.
Обычно он оставался у нее до первых петухов, но в этот раз ушел раньше. Тойбеле лежала в постели и слушала, как он шуршит в сенях. Хотя Хурмиза и говорил ей, что может проникнуть в дом даже через закрытое окно, но почему-то всегда пользовался дверью. Тойбеле знала, что молиться за демона грех, но все же молилась. Ей хотелось закричать: «Господи, на свете так много демонов, пусть будет одним больше!»
Однажды в Субботу Хурмиза не пришел. Тойбеле прождала его всю ночь, звала, повторяла те заклинания, которым он научил ее, но ничего не помогало. Хурмиза хвастался, что танцевал с Енохом, слизывал соль с носа Лотовой жены и дергал за бороду Ахазува. Он обещал, что через сотни лет Тойбеле родится вновь и будет принцессой, а он, Хурмиза, с помощью своих верных слуг Хиттима и Тахтима возьмет ее в плен и поселит во дворце Башемат, жены Исайи. И вот теперь он лежит где-то, больной, беззащитный демон, круглый сирота, без верной жены, которая могла бы ухаживать за ним. Тойбеле вспоминала, как он дрожал и хрипел, когда был у нее в последний раз. До среды она прожила будто во сне. Она ждала, когда же наконец стемнеет и придет ночь, но вот ночь пришла, а потом и прошла, но Хурмиза так и не появился. Тойбеле повернулась лицом к стене.
День был темным. Сугробы за ночь выросли до самых стрех. Дым стелился низко, припадая к земле, как истрепанная простыня. Глухо каркали вороны. Лаяли собаки. Идти в лавку после бессонной ночи не хотелось, но тем не менее Тойбеле оделась и вышла из дома. На улице не было никого, только двое из похоронного общества несли на кладбище носилки, покрытые белоснежной простыней. Из-под нее выглядывали посиневшие ноги покойника. Мертвеца сопровождал только могильщик.
— Кто это? — спросила у него Тойбеле.
И он ответил:
— Алхонон, помощник учителя.
Странная идея пришла в голову Тойбеле — проводить Алхонона, человека, жившего и умершего в одиночестве, в его последний путь. Кто придет сегодня в лавку? Да и зачем ей вообще эта лавка? Она уже потеряла все, что имела. А так, по крайней мере, совершит доброе дело. И Тойбеле пошла на кладбище. Там она подождала, пока могильщик разгребет снег и выроет яму в обледенелой земле. Они вместе завернули покойника в саван и талес, положили ему на глаза черепки и зажали в руку веточку мирта, чтобы после прихода Мессии он знал, в какой стороне находится Святая Земля. Потом могилу зарыли, и могильщик прочел кадиш. Тойбеле хотелось плакать. Этот Алхонон тоже был одинок. У него тоже не было детей. Вот и он станцевал свой последний танец. Из рассказов Хурмизы Тойбеле знала, что покойник не сразу попадает на небеса. Каждый его грех превращается в маленького бесенка, и бесенята эти становятся как бы детьми умершего. Они щиплют его, называют отцом, тащат через колючие кусты и в конце концов бросают в Ад.
Так Тойбеле оказалась брошенной дважды. Сперва праведником, а затем и демоном. Она быстро постарела. У нее не осталось ничего, кроме секрета — секрета, о котором никому нельзя было рассказать да в который, даже если бы она и решилась нарушить данную много лет назад клятву, все равно никто бы, пожалуй, и не поверил. Это был секрет, который сердце не могло доверить словам. Тойбеле унесла его с собою в могилу. И после ее смерти о нем продолжали шелестеть ивы, о нем квакали лягушки, и его, на своем каменном языке, передавали друг другу старые могильные камни. Хотя смерть и забрала их обоих, но секрет, волею Всемогущего, продолжал жить до самого конца света.
БОЛЬШОЙ И МАЛЕНЬКИЙ
Вот говорят — большой, маленький, но какая разница? Человека не измеришь портновским метром. Главное, голова, а не ноги. Ведь если кто-нибудь вобьет в голову какую глупость, ее уже никакими силами оттуда не выбить. Вот, послушайте-ка, что я вам расскажу. Жили в нашем городке муж с женою. Его звали Мотя Коротышка, а ее — Мотиха. Настоящего ее имени никто и не знал. А Мотя был не просто маленьким, он был очень маленьким. Почти лилипут. Шутники да бездельники, а таких везде хватает, не упускали случая позлословить по этому поводу. Помощник учителя, говорили они, взял его за руку и отвел к реб Беришу, а тот решил, что это маленький мальчик, которого привели в хедер. На Симхат Тору мужчины напились и звали Мотю вместе с подростками читать Тору. Кто-то дал ему праздничный флаг с нарисованными на нем яблоком и свечой. Когда женщины рожали, повитухи ходили за ним и просили помолиться у колыбели новорожденного, чтобы отогнать злых духов. Была бы у него хоть борода! Но нет, ничего такого, несколько клочков волос тут и там, и все. У него не было детей, и, если говорить честно, он сам скорее походил не на взрослого мужчину, а на ешиботника. Его жена, Мотиха, не была красивой, но зато была больше своего мужа. Как бы то ни было, они жили вместе уже давно, и Мотя стал богатым человеком. Он торговал зерном и имел собственную лавку. В общине его любили, хотя порой и высмеивали. Такова жизнь. Что хорошего в том, что ты большой, если в кармане дыра еще больше?
Но хуже всего было то, что Мотиха (да простит ее Всемогущий!) постоянно сама донимала мужа. «Маленький, сделай то», «Коротышка, сделай это». Причем всегда что-то такое, чего он просто не мог сделать из-за своего роста. «Вбей гвоздь в стену, да не здесь, а выше!» или «Достань сковородку с верхней полки!» Она высмеивала его перед посторонними, и, конечно же, все вокруг знали об их отношениях. Однажды она даже сказала (только представьте себе такие слова в устах набожной еврейской жены!), что Моте и в постели нужна скамеечка для ног. Догадываетесь, какие потом ходили по городу слухи? Когда кто-нибудь приходил к ним домой и спрашивал у Мотихи, где ее муж, она отвечала: «Не знаю. Но загляните, на всякий случай, под стол». Помощник учителя, редкий болтун, любил рассказывать, что как-то раз потерял свою указку и уже отчаялся было ее найти, как вдруг заметил, что по улице идет Мотя, опираясь на нее, как на посох. В те годы люди сами распоряжались своим временем и больше всего на свете любили чесать языками. Сам Мотя воспринимал эти шуточки, как говорят гоим, с улыбкой, но, конечно же, ему было обидно. Что с того, что человек не выдался ростом? Неужели длинные ноги в глазах Бога непременно означают добродетель? Ну, да вы понимаете, что богобоязненные евреи сторонились таких разговоров. Интересовались этим только разные бездельники.
Этот Мотя не был ученым, просто обычный человек. Ему нравилось слушать притчи разных бродячих проповедников в синагоге. Субботним утром он так же, как и все остальные, пел псалмы. При случае не отказывался и от стаканчика чего-нибудь крепкого. Иногда он приходил к нам домой. Мой отец (да покоится прах его в мире!) покупал у него овес. Когда Мотя стучался в дверь, казалось, что это царапается кошка. Мы, тогда еще совсем девчонки, при виде его не могли удержаться от смеха. Отец предлагал ему стул и называл его реб Мотя, но наши стулья были слишком высоки, и он с трудом залезал на них. Когда подавали чай, он нервничал, потому что ему приходилось изо всех сил тянуться вверх, чтобы достать до чашки. Злые языки утверждали, что он специально заказывает себе ботинки на высоком каблуке, а однажды даже упал в деревянную лохань, какие обычно берут с собой в баню. Но, несмотря на все эти разговоры, дела у него шли хорошо. И Мотиха, живя вместе с ним, могла не беспокоиться о завтрашнем дне. У него был хороший дом, и полки там никогда не пустовали.
Теперь слушайте дальше. Бывает так, что муж с женою ссорятся. Слово за слово, и вот уже, пожалуйста, целый скандал. В каких семьях этого не происходит? Но тут соседи получили истинный подарок. Язык у Мотихи (да простит она меня!) был без костей, и когда она входила в раж, то забывала обо всем на свете. «Гном! — кричала она как-то раз мужу. — Клоп! Какой из тебя мужчина? Такой же, как из мухи. Мне стыдно идти в синагогу с таким недомерком!» Она никак не унималась, и вскоре Мотя совсем побледнел. Он ничего не отвечал, и это злило ее еще больше. «На что мне сдался такой карлик! Я найду и подарю тебе колыбельку и детский стульчик. Если бы моя мать хоть немного любила меня, она никогда не отдала бы меня за этого новорожденного». Мотиха так разозлилась, что уж сама не понимала, что говорит. Мотя, рыжеволосый и краснолицый, побледнел, как мел, и сказал: «Твой второй муж будет больше меня». После чего упал на пол и заплакал, как маленький ребенок. Никто никогда не видел его плачущим, даже на Йом Кипур! Мотиха так опешила, что даже замолчала. О том, что было дальше, не знаю, я там не стояла. Должно быть, они снова помирились. Но, как говорится в пословице, ссадина заживет, а слово останется.
И вот меньше чем через месяц эта парочка снова удивила весь город. Оказалось, что Мотя выписал из Люблина… управляющего. Можете себе это представить? Управляющего! Зачем он ему только понадобился? Весь город высыпал на улицу, чтобы посмотреть на него: он оказался настоящим великаном, к тому же и черным как смола: глаза, волосы, борода — чернее некуда. Другие торговцы спрашивали Мотю: «С чего это вдруг тебе понадобился помощник?» И тот отвечал: «Дела идут в гору, слава Богу! И я один уже не могу справиться со всем». Ладно, говорили люди, он уже взрослый человек и, наверное, знает, что делает. Но вы ведь понимаете, что в маленьком городке каждый видит, что варится в котелке у соседа. Этот Мендель, так звали нового помощника, не слишком-то интересовался делами в лавке. Обычно он просто слонялся по двору да смотрел по сторонам. В базарные дни он стоял как столб среди телег, возвышаясь над крестьянами и жуя соломинку.
Когда он впервые пришел в синагогу и у него спросили, чем он занимался раньше, он ответил: «Был дровосеком». Его жена уже умерла. Бездельники, целые дни занятые только перемыванием косточек честным людям, никак не могли оставить его в покое. Ведь это действительно было странно: Мендель был настолько же высок, насколько Мотя был мал. Когда они говорили друг с другом, одному приходилось сгибаться чуть ли не пополам, а второму подниматься на цыпочки. Надо было видеть, как они шли вместе по улице! Весь город сбегался посмотреть па это: Мендель неторопливо шел впереди, делая гигантские шаги, а Мотя трусил сзади, изо всех сил стараясь не отстать. Когда новый «управляющий» поднимал руки, он легко мог дотянуться до крыши. Это напоминало ту историю из Библии, ну вы помните: о соглядатаях и гигантах. Помощник жил в доме своего хозяина, и Мотиха вынуждена была кормить его каждый день. Женщины спрашивали у нее: «Зачем Мотя привел к вам в дом этого Голиафа?» И она отвечала: «Провалиться мне на этом месте, если я знаю. Если бы он хотя бы хорошо разбирался в делах! Так ведь нет, для него что рожь, что пшеница — все едино. К тому же он ест и пьет, как конь, и храпит, как бык. И целыми днями молчит, можно подумать, что за каждое слово с него берут по золотому!»
У Мотихи была сестра, которой она всегда жаловалась на тяжелую жизнь. И вот как-то она сказала ей: «Помощник нужен Моте, как дыра в голове. Он его выписал с единственной целью, чтобы досадить мне. Этот работничек целыми днями палец о палец не ударит. А ест так, что скоро проглотит весь дом, с нами в придачу». Я уже говорила, что в таких городках, как наш, секретов не бывает. Соседи смотрят вам в окна и слушают у дверей. Да и вы сами не отстаете. Ну так вот, сестра, удивившись, спросила у Мотихи, почему это муж так хочет досадить ей, и та, разозлившись дальше некуда, ответила: «Потому что я назвала его недоношенным».
Эта история немедленно облетела весь город, но люди отказывались верить в нее. Что это за месть? Кому повредит такой трюк? Ведь Мотя тратил на управляющего свои деньги, а не деньги жены. Но, как было написано в одной книге, не вспомню сейчас точно в какой: если человек вобьет себе в голову какую-нибудь глупость, спаси его, Господи!
Меньше чем через две недели Мотиха, рыдая, пришла к раввину. «Рабби, — сказала она, — мой муж сошел с ума. Мало того, что он привел к нам в дом лентяя и обжору. Так теперь еще решил доверить ему все свои деньги». Она рассказала, что Мендель постоянно носит кошелек с собой, и, когда ей надо что-нибудь купить, она вынуждена просить деньги у него. «Святой рабби, — кричала она, — Мотя делает это назло мне, потому что я назвала его недоношенным». Раввин не сразу понял, чего она хочет от него. Святой может позволить себе роскошь быть беспомощным в мирских делах. Но когда наконец понял, то сказал: «Я не могу вмешиваться в дела твоего мужа». «Но, рабби, — вновь заплакала женщина, — это же разорит нас!»
В конце концов раввин согласился поговорить с Мотей. Но на все его увещевания тот отвечал одно и то же: «Я достаточно поносил мешков с зерном на собственном горбу, теперь могу позволить себе нанять помощника». Раввину ничего не оставалось, как только отпустить их да сказать: «Живите в мире». Что еще он мог сделать?
А потом внезапно Мотя заболел. Никто не мог сказать, что с ним. Он побледнел и стал казаться еще меньше. Когда он приходил в синагогу и садился в угол, казалось, что это тень, а не человек. В базарный день впервые за долгие годы он не вышел из дома. «Что с тобой, муж мой?» — спрашивала у него Мотиха. А он отвечал: «Ничего, все в порядке». Она послала за лекарем, но что мог тут сделать лекарь? Его травы не помогали. Как-то посреди бела дня Мотя пошел в спальню и лег в постель. «Что у тебя болит?» — спросила Мотиха. И он ответил: «Ничего». — «Почему же ты лежишь в постели, как больной?» — «У меня больше нет сил». — «А откуда им взяться, если ты ешь как птичка?» — «У меня нет аппетита».
Что тут скажешь? Все видели, что с Мотей дело плохо. Он таял как свеча. Мотиха хотела поехать в Люблин и привезти доктора оттуда, но он запретил ей. Она начала плакать и причитать: «Ты не подумал о том, что станет со мною? С кем я останусь, если ты уйдешь?» А Мотя ответил ей: «Твой второй муж будет большим». «Негодяй! Убийца! — закричала она. — Мне не нужен никакой великан, мне нужен ты. Зачем ты так мучаешь меня? Ну, подумаешь, я сказала эту глупость. Но ведь это же было в запале. Ты — мой муж, мое дитя; ты для меня — весь мир. Без тебя моя жизнь не будет стоить и горстки пепла». Но все, что он сказал ей, это: «Я — высохшая ветка. А с ним у тебя будут дети».
Если бы я захотела рассказать вам эту историю во всех подробностях, мне понадобился бы не один день. Мотю постарались вразумить самые уважаемые жители города. Пришел даже раввин. «Что это еще за глупости, — сказал он больному, — этот мир создан Богом, а не человеком». Но Мотя притворился, что не понял этих слов. Когда Мотиха увидела, что ничего не помогает, она решила устроить скандал и выгнать Менделя из дома. Но Мотя не позволил ей. «До тех пор, пока я еще дышу, — сказал он, — я здесь хозяин. И мне нужен помощник».
Тем не менее, спал помощник теперь на постоялом дворе. Но с утра всегда возвращался в дом и занимался делами. Теперь все было в его руках: деньги, ключи — все, вплоть до последнего зернышка. Мотя никогда не записывал своих расходов, а его помощник завел огромную книгу, куда заносил каждый потраченный грош. К тому же он оказался скрягой. Новый хозяин следил за каждой крошкой. Женщина кричала: «Ты здесь чужак, это не твое дело. Убирайся ко всем чертям. Бандит, убийца, разбойник с большой дороги!» Но он всегда отвечал ей одно и то же: «Если твой муж уволит меня, я уйду». И все, больше ни слова, только сопел, словно медведь какой.
Летом, когда было тепло, малыш Мотя еще изредка вставал с постели и выходил на улицу. Он даже постился на Йом Кипур. Но после Суккота дела пошли хуже. Жена привезла к нему доктора из Замосцья, но тот ничего не мог сделать. Тогда она обратилась к старухе-ворожее, обмерила фитилем могилу, залила фитиль воском и поставила эту свечу в синагоге, как та и велела, отправила вестника к святому праведнику, но Мотя по-прежнему слабел день ото дня. Он лежал в постели и смотрел в потолок. У него не осталось даже сил надевать по утрам талес и филактерии, а без этого не могли подействовать никакие молитвы. Он почти ничего не ел, так, ложку овсянки с утра да под вечер. Не читал Благословения над бокалом вина в Субботу. Это теперь за него делал большой, приходя из синагоги.
Когда Мотиха поняла, что изменить ничего уже нельзя, она позвала с улицы троих прохожих и достала Библию. Плюнула себе на руку, подняла Священную Книгу и закричала: «Будьте моими свидетелями: я клянусь Священной Книгой и Всемогущим Господом, что никогда не выйду замуж за этого человека, пусть даже мне придется прожить одной до девяноста лет». После чего плюнула прямо в глаза Менделю. Он вытер лицо платком и вышел из дома. А Мотя сказал: «Неважно. Тебя освободят от этой клятвы…»
Через неделю Мотя умер. Не было никакой агонии, все закончилось очень быстро. Он лежал в гробу, со свечами в изголовье, повернутый ногами в сторону двери. Мотиха била себя по щекам и кричала: «Убийца! Ты сам забрал у себя жизнь. Ты не имеешь права на похороны. Тебя надо бросить за кладбищенскую ограду!» Она явно была не в себе.
Большой куда-то пропал. Похоронному обществу были нужны деньги, но у Мотихи не осталось ни гроша. Ей пришлось заложить свои украшения. Те, кто готовил Мотю к похоронам, говорили потом, что он весил не больше, чем какой-нибудь воробей. Я сама видела, как несли тело. Казалось, что там, под одеждой взрослого, лежит ребенок. На крышку гроба положили мерку, которой он всегда пользовался, продавая зерно. Он сам так распорядился, это должно было напоминать о том, что он всегда был честным человеком. Гроб опустили в могилу и зарыли. Внезапно на кладбище появился Мендель, он словно вырос из-под земли. Как только он начал читать кадиш, вдова закричала: «Ты — Ангел Смерти. Ты заставил его уйти из этого мира». И набросилась на него с кулаками. Люди с трудом смогли оттащить ее назад.