– Не нравится – катись!..
Сергей на месте соседа послал бы сопляка по сходному адресу, пофехтовали бы немного языками и вернулись бы к пиву, довольные своей храбростью. Мальчикам хочется показать себя смелыми, можно и без драки, а Сергей уже вышел из того возраста, когда из-за ерунды связываются с четырьмя. Но сосед зону прошёл, там законы крутые: не ответил на оскорбление – опустят. Коротким резким ударом он отправил парнишку на пол.
Драки в баре не в диковинку. Мужики с соседних столиков похватали свои кружки с пивом, отошли чуток, чтобы не попасть под махалово, но и не упустить ничего интересного. Посмотреть было на что. Пацанам, несмотря на численное превосходство, здорово доставалось. Один размазывал кровь, текущую из разбитых губ, второй закрыл лицо руками и, наверное, раздумывал, упасть или ещё постоять для приличия, а третий, получив по морде, отступал, мотая головой, и снова лез на кулак, правда, с каждым разом все медленнее. Сергей не собирался вмешиваться, сосед и сам справится. Сейчас собьет с ног третьего – и драке конец. Вдруг он заметил, что сопляк с белесым пухом на щеках схватил со стола пустую бутылку из-под портвейна и решил по-шакальи напасть сзади. За что и получил бокалом в лобешник. Красная дуга соединила левую бровь с пробором, кровь необычайно быстро залила глаза и пропитала иней на щеках. Сопляк уронил бутылку и брякнулся рядом с ней.
– Убил! – выдохнул кто-то на ухо Сергею.
– Рвём когти! – крикнул сосед и кинулся к двери.
Мужики молча расступились, пропуская их.
Зато барменша требовательно заорала:
– За разбитые бокалы кто платить будет?!
Сосед, задержавшись в дверях, кинул в её сторону трояк – на десяток новых бокалов хватит:
– На и заткнись!
В небольшом скверике в квартале от пивнушки сосед остановился. Опершись руками о колени, он тяжело дышал и часто сплёвывал. У Сергея тоже покалывало в лёгких.
– Здорово ты его! – прерывисто и с подхохотыванием сказал сосед.
– Как думаешь, не загнётся?
– Он?! – бывший зек даже распрямился от удивления. – Тебя как зовут?
– Сергей.
– А меня Толян... Так вот, Серёга, у той сявки тут – он постучал себя по лбу, – брони на пять пальцев: хоть говори, хоть бокалом бей – не прошибешь. Разве что ломиком можно что-нибудь втолковать.
– Хорошо, если так. Неохота из-за дурака сидеть.
– На всякий случай с годик не светись в баре, а лучше вообще о нём забудь... Ты где-то рядом живешь?
– Нет. С вокзала ехал, смотрю, открыто, – ответил Сергей и предложил сигарету.
Толик присел на корточки у каменного фонарного столба. Держал сигарету снизу, как «козью ножку». Лицо у него не по сезону загорелое, светло-карие глаза казались продолжением век. Они собрались к шраму на переносице и смотрели на кончик сигареты. Курил осторожно, словно боялся уронить пепел, а когда тот всё-таки упал, спросил у Сергея:
– Ну, что, выпьем за знакомство?
– Денег нет.
– На самогон найду. Употребляешь?
Сергей кивнул: употребляет всё, чем угостят.
Купили самогон у толстой пожилой женщины, белолицей и с чёрными усиками, кончики которых западали в уголки рта. Квартира её провоняла сбежавшим молоком, наверное, плещет его на печку, когда гонит, чтобы перебить бражный дух. Она достала из платяного шкафа трехлитровую банку с прозрачной жидкостью. Первачок. О таком говорят, как слеза. Интересно, чья? Пьяниц? Так у них мутные. Жён и матерей? Так у них крепче, проели бы клеёнку, на которую женщина плеснула немного из банки и подожгла. Самогон горел еле заметным голубым пламенем. Женщина размазывала лужицу пальцем, отчего казалось, что именно от её прикосновений воспламеняется самогон. Он быстро выгорел, оставив после себя сладковатый, тягучий, хлебный аромат.
– Хороший шмурдяк, – оценил Толя. – Давай тогда полтора литра.
Наливая самогон в бутылки из-под пива, женщина постреливала чёрными шальными глазами то в Толика, то в Сергея. Встретившись взглядом, стыдливо хлопала ресницами и чуть слышно вздыхала.
– Может, здесь выпьете? – решилась она, скручивая из газеты пробки. – Я закусочки дам – помидорчики солёненькие...
– После твоих помидорчиков на четвереньках отсюда выползешь! – перебил Толян и развязно шлёпнул её по толстому заду, туго обтянутому платьем.
Женщина заколыхалась в тихом грудном смехе, напоминая кусок потревоженного студня.
– Останьтесь, а? – с надеждой повторила она у двери и как бы невзначай прижалась к Сергею.
Тело её было горячим и мягким, будто ткнулся в свежеиспеченную булку, пахнущую резко, зверино. Нет, до старух он пока не докатился. В подъезде облегченно вздохнул, будто справился с искушением.
– Ну и баба!
– Резинка на трусах у неё слабовата, – согласился Толик. – Если сильно придавит, заскакивай. Днём и ночью примет: напоит, накормит и спать уложит... А сейчас пойдём на другую хату. Там не так сытно и спокойно, зато девки молодые.
Трудно сказать, сколько раз вышибали эту дверь, наверное, это делали все, кому не лень, ещё труднее – почему никто не мешал беспределу. Ведь на площадке четыре квартиры и из двух выходят к коробке под потолком телефонные провода. Замок отсутствовал, дырка от него была заткнута тряпкой, один угол которой свисал, будто специально для того, чтобы удобней было поджигать. И поджигали: выше дырки дверь была в подпалинах. На требовательный стук кулаком в квартире послышались осторожные шаги. Кто-то подкрался к двери, но открывать не спешил.
– Лека, это я, – произнес Толя.
Щелкнул засов. Как сначала подумал Сергей, девочка лет четырнадцати открыла дверь и молча отступила в глубь неосвещенного коридора, безучастно глядя на гостей из-под низкой каштановой чёлки большими голубыми глазами с необычайно длинными и густыми ресницами.
– Клиентов нет?
– Нет, – ответил Лека ломающимся мальчишеским голосом и закрыл дверь на засов – полуметровый деревянный брус, ходящий в неумело прибитых петлях, изготовленных из сварочных электродов.
В единственной комнате две двуспальные кровати, металлические и с провисшими сетками, платяной шкаф с зеркалом, вышедший из моды лет пятнадцать назад, желтый стол с потрескавшейся лакировкой, захламленный объедками и окурками, и три колченогих стула из тех, что попадаются в старых шахтных клубах. Кроме Леки – Валерки, – открывшего дверь, находился здесь второй Валерка, тоже Лека, его друг, проживающий в соседнем подъезде. Оба худые, как бродячие собаки, оба учились в седьмом классе, но первый был красив и спокоен, а второй безобразен, с дергающимся истеричным лицом, из-за которого казался года на три старше. Отец его повесился, мать с горя запила ещё круче, поэтому Лека-псих – так обозначил его для себя Сергей – почти всё время проводил в этой квартире. Вместе с мальчишками здесь проживали три девочки-женщины. Самая младшая, пятнадцатилетняя Наташа, хозяйка этого притона, была копией брата, но почему-то не такая же красивая, будто не подсвеченная жизнью изнутри. Складывалось впечатление, что при рождении её забыли шлепнуть по попке. Вторая, шестнадцатилетняя Ольга, с лицом зрелой женщины и неразвитой фигурой, была, наоборот, переполнена жизнью, всё время двигалась и покрикивала на остальных. Третья, тоже шестнадцатилетняя, Светлана, действительно светлая – белокожая блондинка, имела развитую сбитую полногрудую фигуру и бесчувственное круглое лицо тупой работящей крестьянки. Место ей – у корыта, обстирывать шестерых детей, цепляющихся за юбку, и мужа-алкоголика, который пропивает всё, что не успеют спрятать, не реже раза в день колотит жену, а на похмелье орёт, что стал таким из-за неё. А она будет безропотно тянуть лямку и мечтать, как вытащит у мужа получку и под побоями не выдаст, где схоронила. Оля и Света были гастролёршами – приехали из соседнего города, потому что никому там не были нужны: ни родителям, ни школе. Всё это Толик рассказал Сергею, когда курили на балконе, ожидая, пока девки приготовят стол к пьянке.
– Мне эту хату на зоне «петушок» подогнал – старший брат Леки и Наташки, такой же красавчик. Мол, займись моей сестрой, а осенью откинусь, ко мне ходить будешь. Родители лет восемь назад бросили их, чухнули в разные стороны, ни слуху ни духу, вот детки и пошли по рукам: старший брат – педик, сестра – проститутка, по младшему тоже зона плачет, а там его быстро запетушат, смазливый больно.
За столом сидели вчетвером: Наташа на коленях у Толика, Сергей и Оля. Валерки ели на полу, а Света подходила к столу, медленно, как холодную воду, выпивала самогонку, отламывала половину цыплёнка-табака, брала помидор, кусок хлеба и с ногами залезала на кровать, где жевала с таким хрустом, будто одни кости грызла. Откуда взялись цыплята и парниковые помидоры – Сергей не осведомлялся. Кормят, фамилию не спрашивая, – ну и не задавай глупые вопросы. Скорее всего, «одолжили» в «Белом аисте», потому что вся посуда была со штампом этого кафе.
За столом сидели вчетвером: Наташа на коленях у Толика, Сергей и Оля. Валерки ели на полу, а Света подходила к столу, медленно, как холодную воду, выпивала самогонку, отламывала половину цыплёнка-табака, брала помидор, кусок хлеба и с ногами залезала на кровать, где жевала с таким хрустом, будто одни кости грызла. Откуда взялись цыплята и парниковые помидоры – Сергей не осведомлялся. Кормят, фамилию не спрашивая, – ну и не задавай глупые вопросы. Скорее всего, «одолжили» в «Белом аисте», потому что вся посуда была со штампом этого кафе.
Толик рассказал о драке в пивнушке. С его слов получалось, что повырубал всех сопляков Сергей, а он только на подхвате был. Ольга придвинулась поближе к Сергею и то ли действительно заинтересовалась, то ли по привычке обрабатывала. Какая разница?! Девка хорошая, а то, что проститутка, – что ж, не свататься пришёл.
– Слышь, Серёга, ты где работаешь? – поинтересовался Толик. – Или бичуешь?
– Наверное, бичую. Студентом был, теперь выгонят.
– Студент?! Ты смотри, а похож на своего парня! – иронично заметил Толик и посмотрел как-то по-другому, не презрительно, однако без былой радушности.
Надо было оправдываться, стать достойным компании, в которой пил.
– В институт попал случайно, без экзаменов после Афгана приняли.
– Ты в Афгане был?! – восхитился Толик.
Все смотрели на Сергея, как на оживший памятник, Валерки даже встали с пола. Вернувшись со службы, первое время благодарил Афганистан за такие минуты – за возможность быть в центре внимания, наслаждаться изумленными взглядами, темечком ощущать ореол славы, вспыхивающий над головой. Постепенно темечко огрубело, а чрезмерное внимание стало раздражать, особенно, когда с советской извращенностью требовали подвига и в мирной жизни: если ты чем-то лучше остальных, значит, должен задаром горбатиться на них.
– В каких войсках?
– В пограничных, – ответил Сергей и уточнил: – ДШМГ – десантно-штурмовая маневренная группа.
– Десантник?! – Толян поджал губы и понимающе покивал головой. – Слышал, вы там творили дела... Людишек убивал?
– Приходилось.
– И много?
– А сколько это – много?
– Эт-точно: пять лет гулял – мало, пять лет сидел – до фига, – согласился Толик. – Ну, десяток замочил?
– В день?
Толик удивленно присвистнул.
– Не считал, некогда было, – сказал Сергей.
– Награды есть?
– Орден «Красная звезда», медаль «За отвагу» и афганская побрякушка.
– Так у тебя полная рука козырей! Эх, мне бы такой расклад, жил бы, как человек! – восхитился Толик и недоуменно посмотрел на Сергея. – А какого ж ты?!.. Ладно, давайте дёрнем за то, что живым вернулся. – Он разлили на семерых последнюю бутылку. – Жаль, мало. Надо было ещё литру прицепить.
– Лека, – обратилась Оля к Валерке-брату, – неси коньяк.
Лека сходил на балкон, принес оттуда две бутылки пятизвёздочного. Он обменялся с Олей взглядами, с чем-то не согласился и отрицательно помотал головой. Мало принёс, но коньяк, видимо, его, и Оля не имела права требовать больше. Сергей подивился умению пацанов прятать, ведь он с Толиком топтался на балконе минут десять и не заметил, что в ворохе тряпья, сваленного в дальнем углу, лежит такая ценность.
Под коньяк Сергей рассказал несколько наработанных частыми повторениями баек об Афганистане, которые нравились всем слушателям, кроме тех, кто служил там. Но ведь не любят слушать то, что было до и после этих эпизодов, начинают зевать, перебивать вопросами. А ему всегда хотелось рассказать о буднях, которые были труднее своей незначительностью и повторяемостью. Он помнил каждое дежурство, каждый боевой день, каждую операцию. Дежурства всплывали в памяти лицами напарников и главной темой разговора, дни – погодой и часами отдыха, операции – местностью и потерями, особенно потерями. Когда в группе вспоминали какую-то операцию, то говорили: та, в которой погиб тот-то или ранены тот и тот.
Самогон и коньяк разморили, все сидели будто связанные прорезиненными верёвками. Пропала охота и говорить, и слушать. Наташа перебралась на кровать к Свете, а Оля прижималась к Сергееву плечу тёплой щекой и посматривала снизу вверх сонным взглядом сытой кошки. Толик лениво щёлчками гонял по столу скрученную металлическую пробку от коньяка, пока не слетела а пол.
– Ну, пора с лялей в люлю, – произнёс он, поднимаясь со стула. – Светка, вали с кровати.
Пришлось ей ложиться вместе с Валерками в кухне на полу. Они развернули два матраца, лежавшие у стены, и завалились, не раздеваясь, – Светка в центре, а мальчишки по краям. Толик и Наташка долго стучали сеткой кровати, причем казалось, не по раме, а по полу. Затем толик беззлобно матюкнулся и через несколько минут надсадно захрапел.
Сергей смирно лежал рядом с Олей. Отвык от женщин за три с половиной месяца да отупел от выпитого и съеденного. Она было приласкалась, но Сергей попросил:
– Подожди, устал я что-то.
Оля послушалась и даже, как ему показалось, с облегчением отодвинулась немного, свернулась калачиком лицом к стенке. Хорошо, что не обиделась. Не хотелось бы, чтобы грызущая его тоска передалась, подобно заразной болезни, другому человеку, ведь обида – мать тоски. Он повернулся к девушке и с благодарностью погладил по голове. Мягкие прямые длинные волосы прилипали к ладони, точно притянутые исходящим от нее душевным теплом. А он гладил, надеясь, что вместе с Олей заснет и тоска. Когда пальцы случайно соскользнули на щеку, в ложбинку у носа, то вдруг оказались на узкой мокрой полоске. Бедная девочка: умеет плакать молча. Глядишь, и без слез научится. Теперь он ласкал ее еще нежнее, словно извинялся, что не в силах помочь. Сам не знал, как распорядиться проклятой жизнью. Может только предложить спиваться на пару, но она и без него успешно делает это...
Возле дома затарахтел мотоцикл. Звуки ударялись о стену дома напротив и рикошетили в приоткрытую балконную дверь. Оля вскинулась, тревожно прислушалась.
– Чего ты?
– Тихо! – шепотом попросила она.
Мотоцикл остановился у их подъезда.
– Участковый приехал!.. Шиша! Толь!.. Наташ, буди его!
Наташа лягнула так, что Толик чуть не слетел с кровати.
– Ты, стерва!.. – взбеленился он и замахнулся дать сдачи.
– Мусор идет сюда! – остановила его Оля.
– Точно?
– Отвечаю! – тоном матерого преступника поклялась она и потянулась к включателю, который был на стене в метре от кровати.
– Сдурела, падла?! – остановил ее Толик. – Может, на улице еще один.
Сергей прыгал на одной ноге, никак не мог надеть джинсы. Проснулись Валерки и подали ему рубашку и пиджак.
– Не успеем одеться, – понял Толик, – придется так лезть в шкаф.
– Он всегда проверяет, – сообщила Наташа.
Давай на балкон, – предложил Сергей, – и дверь оставим открытой.
В квартиру требовательно, по-хозяйски постучали.
– Включишь свет и откроешь, как скажу, – предупредил Толик, выходя на балкон.
Сергей стал справа от двери, прижался к шершавой холодной стене. Толик, сложив вещи у ног и опершись на них, согнулся в три погибели под окном, потому что дальний конец балкона был завален всяким хламом.
– Как педик – в позе «обезьянка, пьющая воду»! – выдал он шепотом перл лагерного юмора, замысловато выматерился и приказал в открытую дверь: – Впускай.
В комнате зажегся свет. Хорошо, что возле мотоцикла никого нет, а то бы заметили Сергея. Вскоре по квартире застучали подкованные сапоги. Участковый обошел все помещения, поскрипел створками шкафа. Ходил медленно и тяжело, говорил тихо и с пришепётыванием. Наверное, пожилой мужик, тучный, с багровым затылком, двойным подбородком и вставной челюстью. Любит поспать и пожрать, поэтому взятки берет не только деньгами, но и продуктами. Милиционер нудно читал мораль, как догадался Сергей по отдельным понятым словам, и разглагольствовал бы долго, если бы не заплакала Оля. Жалостливо у нее получалось, прямо, как на похоронах. Скоре к ней присоединились Света и Наташа. Вволю насладившись их слезами и собственным могуществом, милиционер застучал подкованными каблуками в сторону входной двери.
Подождав немного, Толик шепнул в дверь:
– Топчи фазу!
Свет погас.
Они вернулись в комнату, замерли у балконной двери, ожидая, когда тарахтение мотоцикла растворится в глубине квартала. Толик быстро оделся в потемках.
– Не хата, а мусорная явка! Хотел же свалить! – Он посмотрел на Сергея. – Идешь со мной?
– В общагу не пустят, поздно уже.
– Ну, дело твоё... Хотя, чего тебе бояться? Оставайся.
Сергей закрыл за ним дверь и зашел в туалет. Сливной бачок, приделанный к стене почти у потолка, и отходящая от него к унитазу труба были покрыты буро-зеленой краской, местами вспучившейся или обсыпавшейся. В плешины проглядывал ржавый, покрытый каплями воды чугун. Унитаз такой разбитый, что неясно, как им пользовались. Он походил на раззявленную, острозубую пасть заядлого курильщика – боковые стенки скалились разной высоты и ширины клыками всех оттенков коричневого цвета. Ванна служила емкостью для мусора, в который, наверное, чтобы прибить пыль, капала вода из двух кранов, причем один был повернут носиком кверху. Живут же люди! Впрочем, не старшина он им...