— Она его обесточила, — говорила Полина Сергеевна мужу. — Сенька похож на электростанцию, у которой отрезаны провода.
— Все мы… в свое время, — отвечал Олег Арсеньевич, — без связи с внешним миром… Надо подождать, время покажет.
Это был редкий случай, когда он защищал и оправдывал сына. Обычно отец нападал на него, а мама закрывала грудью.
Полина Сергеевна и Олег Арсеньевич перестали ездить на дачу, отменили августовскую встречу. Хотели выдумать предлог, а потом решили не врать друзьям — извините, не получится, и точка. Все знали о неравном браке Арсения, но никто не выпытывал подробностей. Захотят Пановы — расскажут, нужна им будет жилетка, чтобы поплакаться, — вот вам десяток жилеток. Хотя смачивание жилеток слезами бесполезных стенаний у их друзей не было принято. Если просили о помощи, то конкретной, никто никого досужими исповедями и внутрисемейными проблемами не мучил. Для Полины Сергеевны исключение составляла только Верочка, от которой не было секретов.
В конце августа они на неделю съездили в Болгарию. День рождения Олега Арсеньевича отмечали вдвоем в ресторане. Старались шутить, что, мол, у них начался новый этап в жизни. Шутки не веселили, а новый этап не представлялся счастливым.
В сентябре, когда молодые перебрались в Москву и сын начал учебу, жили на даче. Полина Сергеевна приводила в порядок заросшие бурьяном цветники и грядки, Олег Арсеньевич косил газон, который правильнее было назвать лугом разнотравья.
— Чем он тут занимался все лето? — злился на сына отец.
— Он закладывал, — усмехалась Полина Сергеевна.
— Кого закладывал? Куда? — не понял Олег Арсеньевич.
— Ой, не могу! Какая пошлая двусмысленность! — закрывала лицо перепачканными в земле руками Полина Сергеевна.
Она рассказала мужу о поиске глагола, обозначающего половой акт, и о Ксюше, которая взяла «закладывание» на вооружение и в ответ на замечание напоминала: «Вы же сами это с Чеховым предложили!»
Пылкая влюбленность в Юсю и женитьба отдалили Сеньку от родителей. Да они и сами старались не вмешиваться в дела молодой семьи. Сын оставался ребенком, но формально был уже не мальчиком, а мужем — со всеми обязанностями и ответственностью, которые предполагает этот статус. Материальная помощь ему, конечно, требовалась, и в ней не отказывали. Но нянчиться с двумя детками, играющими в мужа и жену, никто не собирался.
Отдаление сына, которого, как неокрепшее растение, вырвали из родной почвы, неожиданно благоприятно повлияло на отношения Полины Сергеевны и Олега Арсеньевича. Они теперь все свободное время проводили вместе и убедились в том, как дороги друг другу, близки и по-своему счастливы. Оказывается, они не заскучали за долгие годы брака, не переговорили всего, не насмеялись, не нашутились и даже — не нацеловались. К ним пришло сознание того, что они — единственные друг для друга и такое единство надо беречь и лелеять. Это было заметно и со стороны: знакомые и друзья отметили, что Полина Сергеевна смотрит на мужа с особой теплотой, а он предупредителен, как влюбленный юноша. Раньше их семья состояла из трех слагаемых: один плюс один плюс один равно три. Теперь остались два слагаемых, и в результате получалось два. Тоже весомо и надежно. Ведь бывает, что из семьи вынут детей-слагаемых и после знака равенства оказывается ноль.
В совместном житье, которое началось в московской квартире в октябре, родители, как договорились, старались не воспитывать Сеньку. То есть не тыкать его носом в разбросанное белье, не напоминать о непочищенных ботинках, не проверять выполнение домашнего задания, не контролировать досуг. Пусть учится жить сам, коль сам с усам. До конца выдержать тактику, правда, не получалось, но ведь и в политике, говорил Олег Арсеньевич, бывает важнее что-то заявить, декларировать, чем потом исполнять и выполнять. Психологически сложнее всех пришлось ему самому, потому что Олег Арсеньевич на дух не переносил Юсю и особенно ее мамашу Клавдию Ивановну.
* * *— Его неприязнь, — делилась с подругой Полина Сергеевна, — только крепнет. Олег испытывает к ним отвращение, близкое к физическому. Называет Клавдию Ивановну, за глаза, конечно, бочкой жира с вкраплением куриных мозгов. Говорит, что они подлые бабы: младшая запросто украдет пятаки с глаз покойника, а старшая еще и золотые коронки выдерет. Я постоянно призываю Олега не накручивать себя, не распаляться. С другой стороны, его неприязнь лишает меня возможности пожаловаться на Юсю или на Клавдию, потому что если еще и я плесну керосинчика, то мы просто сгорим в огне бытовой ненависти. Они же, представь, Верочка, его боятся! Стоит Олегу прийти домой, Юся, которая только и делает, что смотрит телевизор, выключает ящик и шмыгает в свою комнату. Клавдия, до этого изводившая меня рассказами о своих склоках, затыкается и поедает глазами начальство.
— В них присутствует что-то собачье, — заключила Вера Михайловна.
— Почему? — удивилась Полина Сергеевна.
— У меня есть двоюродная сестра, которая одна воспитывает сына. Мальчик давно просил собачку. И тут они на улице находят щенка — черненького, хорошенького, похожего на овечку. Решили взять, пригреть, воспитать. Назвали Мурзиком. Из щенка, безусловно метиса, выросла громадная псина с большой долей крови очень серьезной служебной породы «русский черный терьер». Мурзик размерами с крупного теленка, покрыт шерстью, напоминающей каракуль. Абсолютно неуправляемый, зловредный тип, он в доме главный, он диктует, приказывает, распоряжается. А если кто-то не слушается, то Мурзик может устроить дикий бедлам. Знаешь, Полинька, мне кажется, проще жить с буйным шизофреником, чем с Мурзиком. Шизофреника хоть изредка можно укладывать в лечебницу. А куда денешь собаку, она ведь родная, член семьи. Так вот. Мурзик боится только одного человека — моего дядю, отца сестры. Когда дедушка навещает дочь и внука, что бывает нечасто, Мурзик поджимает хвост и передвигается на согнутых лапах. Заметь, что дедушка никогда его не наказывал, но также и не ласкал, не кормил, не гулял с ним. Однако Мурзик буквально цепенеет в присутствии дедушки. И стоит тому недовольно крякнуть, как Мурзик от страха пускает лужу на пол. Доходит до смешного. Сестра хватает телефон и сует трубку в морду собаке: «Я сейчас дедушке позвоню!» Тогда мохнатый террорист наконец спрыгивает с ее постели, можно ложиться спать.
— Какая уничижительная аналогия, — засмеялась Полина Сергеевна. — Верочка, это снобизм. Грешно смеяться над собаковидными людьми.
— Если приходится с ними жить, то индульгенция в виде смеха вполне допустима. Если бы у Игоря было чувство юмора, не случилось бы двух инфарктов. Он абсолютно лишен способности взглянуть на собаковидных, как ты забавно их определила, под юмористическим углом зрения. Ведь данные особи в любой среде водятся.
Полина Сергеевна была полностью согласна с подругой. Серьезно и, следовательно, трагически воспринимать происходящее в доме нельзя было ни в коем случае. Больных, несчастных и беспомощных в нем не имелось. А если дать волю эмоциям, то их семья очень быстро превратится в филиал Клавиного семейства.
— Ты совсем запугал Клавдию Ивановну и Юсю, — говорила мужу Полина Сергеевна.
— Я? Запугал? — мгновенно вспыхивал Олег Арсеньевич, но видел на лице жены хитрую улыбку и сбавлял пыл. — Я с ними практически не разговариваю.
— Тем не менее при твоем появлении они поджимают хвосты, и я боюсь, как бы не начали пускать лужи. Испортят паркет в гостиной или ковровое покрытие в детской. Да и запах будет… как от Мурзика.
— Какой еще Мурзик? Кто у нас Мурзик?
В феврале Юся родила крепкого здорового мальчика. Назвали Эммануилом. Имя выбрала Юся, Арсений своих вариантов не имел.
— Что за имя? — ворчал Олег Арсеньевич. — Где она его откопала? У нас в роду все Арсении и Олеги. Язык сломаешь выговаривать: Эммануил Арсеньевич, как протестантский поп!
— Зато запоминается, — успокаивала Полина Сергеевна. — Саша, Ваня, Петя вылетят из головы, а Эммануила не забудешь. Не думаю, что Юся — поклонница Эммануила Канта, и Эммануила Казакевича вряд ли читала, скорей всего ей нравится артист Эммануил Виторган.
— Чудно! Прекрасно! Всю жизнь мечтал, чтобы моего внука нарекали в честь артиста!
— Мы можем звать его по-своему, по-семейному: Эмик, Мика, Мак…
— Эмка он, понятно же! Слушай, почему, когда мы произносим наши семейные имена, они звучат ласково и по-доброму, а когда их выплевывает жиртрест Клавдия Ивановна, в них слышится что-то унизительное. Вот ты говоришь «Юся» — и сразу видится трогательная девочка с растрепанными косичками. «Юська», — передразнил басом Олег Арсеньевич, — как дворовая девчонка на побегушках у бар. «Сенька» — у тебя выходит тепло и даже как-то обещающе, перспективно, что ли… А у нее — точно он пастух или дворник — простак, которому сложней лопаты или кнута инструмента в руки не дашь. Я тебе гарантирую, что «Эмка» в ее произношении будет вызывать ассоциации с допотопным автомобилем.
— Мы можем звать его по-своему, по-семейному: Эмик, Мика, Мак…
— Эмка он, понятно же! Слушай, почему, когда мы произносим наши семейные имена, они звучат ласково и по-доброму, а когда их выплевывает жиртрест Клавдия Ивановна, в них слышится что-то унизительное. Вот ты говоришь «Юся» — и сразу видится трогательная девочка с растрепанными косичками. «Юська», — передразнил басом Олег Арсеньевич, — как дворовая девчонка на побегушках у бар. «Сенька» — у тебя выходит тепло и даже как-то обещающе, перспективно, что ли… А у нее — точно он пастух или дворник — простак, которому сложней лопаты или кнута инструмента в руки не дашь. Я тебе гарантирую, что «Эмка» в ее произношении будет вызывать ассоциации с допотопным автомобилем.
Со все умножающейся ненавистью Олега Арсеньевича к теще сына, с растущим отвращением к его жене Полина Сергеевна ничего не могла поделать. И она стала думать, что эти негативные чувства — для него своего рода защита, островок суши в море разочарования, в которое забросил их Сенька. Нужно ведь где-то отсидеться, передохнуть, извергнуть проклятия обидчикам. Полина Сергеевна испытывала те же чувства, но не могла себе позволить их высказывать, давила. Два дышащих ненавистью родителя — это уже слишком.
Прогноз Полины Сергеевны о том, что Юся будет замечательной матерью, к сожалению, не подтвердился. Она была истеричной матерью. Гипертрофированная забота сменялась полнейшим отсутствием всякой заботы. Настроения истеричных особ подобны качелям — то они взлетают до высшей точки, то падают вниз, теряя связь с действительностью. Ребенок плакал, кричал, заходился по ночам. Юся носилась с ним по квартире как безумная, с воплями: «Умирает! Он умирает! Вы люди или сволочи?! Вызывайте «скорую»!» А бывало, что надсадный хриплый крик Эмки не мог разбудить маму с папой. Тогда Полина Сергеевна входила в их комнату, брала внука на руки, уносила, кормила, поила водичкой, укачивала. Так продолжалось месяц, пока с помощью подруги Леночки, которая была на десять лет старше и уже дважды бабушка, Полина Сергеевна не заполучила педиатра Рубинчика.
Это был маленький мужчина лет тридцати пяти, работавший в известной детской больнице и подрабатывающий частной практикой. За визит он брал столько, сколько получал, наверное, в месяц по месту основной работы. Чтобы ценили и прислушивались, очевидно. Выражался Рубинчик совсем не так, как типичный педиатр. Участковый врач говорила: «Покакал жидким стулом», а Рубинчик: «Посрет зеленым, сразу мне звони». Он неуважительно «тыкал» Юсе и Сеньке, словно они были не родителями младенца, а недоумками, которым с небес свалился ребенок.
Во время первого визита Рубинчик решительно и безоговорочно отстранил Полину Сергеевну и Олега Арсеньевича:
— Бабушка с дедушкой? Свободны! Отдыхайте, вы свое уже вырастили.
Осмотрев Эмку, Рубинчик приказным тоном велел Юсе:
— Взяла бумагу и ручку! Села конспектировать!
Он часа полтора диктовал, а Юся записывала, как кормить, поить, пеленать, купать, массировать животик, чтобы отходили кишечные газы, как избежать опрелостей, лечить экссудативный диатез…
Все это было в книгах, которые Полина Сергеевна загодя купила невестке, об этом толковали патронажная медсестра и участковый педиатр. Но Юсе, чтобы усвоить прописные истины, видимо, нужно было брать под козырек, нужен был командир вроде Рубинчика с его властным тоном и просторечными выражениями.
Полина Сергеевна, разговаривая с Леночкой, которая протежировала Рубинчика, посетовала на вульгарные манеры педиатра.
— Неужели? — удивилась приятельница. — На нас он произвел впечатление интеллигентного квалифицированного специалиста.
— Тогда нужно допустить, что Рубинчик еще и хороший психолог. Он видит мать и понимает, какая схема поведения необходима.
— А твоя невестка…
— Увы! И Рубинчик отчаянно дорог, хотя моя невестка звонит ему по три раза на дню, что покрывает любой гонорар.
— Полинька! Сколько зарабатывают врачи? А они тоже люди, и их жены не в лаптях желают ходить, а в стильных сапожках.
— Да, конечно, я понимаю, извини! Хороший доктор заслуживает хорошего автомобиля.
— Они зарабатывают на младенцах. Ах, прозвучало как цитата из фильма ужасов! Я имела в виду: вокруг новорожденного все носятся как очумелые и готовы платить любые деньги. А потом страхи рассеиваются, и бесплатный педиатр из районной поликлиники уже кажется вполне приемлемым.
— Ты совершенно права, и твой опыт оказал мне неоценимую услугу. Можно ли говорить, что опыт оказал услугу? При случае, пожалуйста, найди возможность донести до Рубинчика, что мы в восторге от его… профессионализма.
Рубинчик, как громоотвод, погасил Юсины истерики, стал ее богом и кумиром. По подозрению Полины Сергеевны, в привязанности невестки к педиатру имелась и другая составляющая, не имеющая ничего общего со здоровьем Эмки. В окружении Юси давно не было мужчин. А тут появился — грозный, с начальственным голосом. Хоть и плюгавенький, а можно вытребовать в любой час дня и ночи. Юся беззастенчиво пользовалась финансовым кредитом родителей мужа. Пока деньги не кончились и Полина Сергеевна не сказала, что прививки — бесплатно! — можно делать и в детской районной поликлинике. Юся обиделась и позвонила маме.
Каждый визит бабушки Клавы был испытанием. Ее сюсюканье с малышом вызывало у Олега Арсеньевича рвотный рефлекс.
— Ах, ты мой сюся-пуся! — плавилась Клавдия Ивановна. — Дай я поцелую тебя в сладкую жопку! Поля, Поля, смотри! У него хрен стоит! Малюхонький, а туда же — стоит!
— Это нормально, Клава. Так бывает у мальчиков. У тебя не было сына, и ты не знаешь…
— Нет, ну сдохнуть! Они от рождения с торчком. Кого ж ты хочешь поиметь, мой драгоценный?
Олег Арсеньевич уходил в спальню и громко хлопал дверью.
— Клавдия Ивановна! — взрывался Арсений. — Что вы несете?
— А что?
— Мама шутит, — выступала в защиту Юся.
— Давайте оставим бабушку с внуком, — миролюбиво предлагала Полина Сергеевна. — Ничего страшного она с ним не сделает. А сами пойдем накрывать стол к ужину.
Бабушка Клава выдерживала не более пяти минут общения с младенцем.
Олег Арсеньевич и Полина Сергеевна никогда не строили иллюзий относительно долговечности брака сына с Юсей. И все-таки не ожидали, что охлаждение наступит столь быстро. Арсений все меньше времени проводил дома. Уходил вечером на лекции, потом, по его словам, занимался в библиотеке. «У меня курсовая, семинар, доклад… — отвечал Сенька на жалобы жены. — Мне нужно готовиться, а дома никаких условий». Юся ревновала, не верила, что он целыми днями торчит в библиотеке. Наверное, гуляет, шляется с приятелями по барам, и не только с приятелями. А она — как в тюрьме заточенная.
Вольная птица, не привыкшая к режиму и систематическому труду, Юся вначале воспринимала свое материнство как подвиг, а потом этот подвиг ей надоел. Если уж сравнивать Юсю с птицей, то она походила на гусыню с ненасытным аппетитом. С детства она неправильно питалась, обожала бутерброды. Дверца холодильника постоянно хлопала — это Юся делала себе бутерброды с колбасой, с сыром. Она любила навалить на кусок хлеба кабачковой или баклажанной икры или намазать хлеб толстым слоем масла, а сверху водрузить порезанное на две половинки яйцо вкрутую. Запивать предпочитала пивом, купленным во время прогулки с ребенком, пила тайком, прятала пустые бутылки и банки в детской коляске. Юся ела и ела — заедала депрессию, при этом постоянно читала про диеты в глупых журналах, которые покупала пачками.
Она не влезала в старую одежду и в ту, что купила ей после родов свекровь.
Полина Сергеевна слышала, как жалуется Юся по телефону матери:
— Мне даже ходить не в чем! Нет, ты не покупай, ты не фирменное купишь. Приезжай, посиди с Эмкой, дай денег, я сама по магазинам прошвырнусь… Я не просила у них денег, сами должны видеть… А что Сенька? Он же студент, ему мамочка с папочкой все на голубой тарелочке…
В мае Юсю с ребенком перевезли на дачу. Полина Сергеевна взяла неделю отпуска, чтобы помочь им обустроиться. На выходные приехал Сенька с ватагой приятелей. На Юсю было жалко смотреть: на фоне стройных длинноногих девушек, остроумных, раскованных, легко жонглирующих английскими словами, Юся выглядела туповатой незнайкой. Она не могла поддержать разговоры, так как не разбиралась в их предмете, не понимала студенческих шуток. Отыгрывалась, постоянно шпыняя мужа: «Сенька, принеси… Сенька, отнеси… Сенька, уложи ребенка… Сенька, сбегай в магазин за молоком…» Он послушно выполнял команды, хотя ему хотелось вместе с ребятами пожарить шашлыки, пойти на речку, попариться в бане. Во взглядах, которые Арсений бросал на жену, уже не плескался восторг любви. Да и сложно восхищаться красной потной женщиной, которая едва сдерживает клокочущую внутри яростную ревность.