Это вообще было уже что-то новенькое. До этого «ночевать у подруги» она еще все-таки никогда не решалась.
Впрочем, Виктору к этому моменту было уже все это все равно. Да он и сам почему-то с самого начала был практически уверен, что нечто подобное обязательно произойдет. Вчера она спать вдруг легла ни свет ни заря, чего с ней никогда раньше не случалось; сегодня вообще ночевать домой не явилась…
Все как будто специально так складывалось, чтобы жена его не путалась под ногами и не мешалась. Она явно была здесь сегодня лишней. Все происходящее касалось только его, Виктора. Именно он был мухой. Паука интересовал только он.
Время между тем близилось к двенадцати.
11,.. 11.10,.. 11.20…
Может я опять засну? — равнодушно подумал Виктор. — Хорошо бы.
11.30,.. 11.40,.. 11.50,.. 55, 56, 57, 58, 59…
Старик появился ровно в полночь. Он как будто возник прямо из ниоткуда. Материализовался. Еще мгновение назад никого не было — и вот он уже стоит прямо перед дверью.
Виктор смотрел на него через монитор почти спокойно. Но это было мертвое спокойствие безвольно идущей на заклание жертвы. Он смирился со своей участью, понял, что ему не спастись, и теперь просто безучастно ждал, что с ним будет дальше.
В отличие от прошлых ночей, он даже звук на мониторе не выключил. А зачем? Какая разница? Ему было уже все безразлично. Он как будто уже умер.
Неожиданно старик вдруг громко, нараспев произнес какую-то фразу, протянул руку и коснулся его двери. В следующее мгновенье глаза его широко раскрылись, и он в упор взглянул на Виктора. Виктор отшатнулся. Когда же он снова посмотрел на экран, там уже никого не было. Никого и ничего. Все кончилось.
Как Виктор добрался до постели, он не помнил. Глаза его слипались, веки были, как свинцовые. Он рухнул не раздеваясь в постель и тут же заснул, как убитый. Спал он крепко и счастливо улыбался во сне. Как человек, которому снится что-то очень, очень приятное.
II. 1
На следующий день была суббота. Выходной. Спешить было некуда. Проснувшись, Виктор долго лежал с открытыми глазами, пытаясь вспомнить, что же ему снилось. Он смутно помнил только, что что-то очень, чрезвычайно простое радостное и хорошее! Но вот, что именно, все никак не вспоминалось.
Ребенок! — внезапно мелькнуло у него в голове. Ему снилось, что у них с Машей родился ребенок! Ну, конечно же! Он не помнил подробностей, но прекрасно помнил зато, какая счастливая была Маша, как радовался он сам, как вообще все у них сразу изменилось и наладилось. Как по волшебству! По мановению волшебной палочки. Ребенок сразу перевернул всю их жизнь.
Виктор даже пожалел, что проснулся. Ему хотелось, чтобы этот сон все продолжался и продолжался. Все длился и длился…
А может, и правда еще наладится? Чем черт не шутит… Бывают же чудеса!.. — к своему собственному удивлению Виктор вдруг ощутил, что он действительно почти в это верит! Верит, несмотря ни на что.
И вера эта в нем не только не исчезает, но с каждой минутой буквально как будто даже крепнет. Какая-то в нем появилась подсознательная уверенность, что не все еще потеряно, что все еще можно изменить, можно что-то сделать — и все, у них с Машей будет хорошо.
Как изменить? Что сделать? Этого он не знал. Что-то должно произойти. Обязательно! Какое-то чудо. Которое разом перевернет всю его распостылую жизнь. Его серую, унылую, беспросветную житуху.
О! они с Машей еще поживут! Еще как! Да-да! Не все еще потеряно.
«А на меня из-под усталых вежд струился сонм сомнительных надежд», — вдруг неожиданно всплыли в памяти печальные и странные строчки какого-то давным-давно забытого стихотворения.
Да что это со мной сегодня!? — с радостным недоумением подумал он. — Даже стихи в голову лезут. Совсем с ума сошел!
Вставать не хотелось. Виктор лениво покосился на часы.
Ого!.. Три часа уже!.. Это сколько же я спал?
Ему вспомнились ночь, старик, но воспоминания были все какие-то блеклые, смутные, словно полустертые; казались чем-то совсем-совсем несущественным и неважным, не заслуживающим даже особого внимания. Не имеющим больше к нему никакого отношения.
Все это уже в прошлом. Далеко-далеко. Продолжения не будет. Все кончилось. Кончилось-кончилось! Виктор почему-то в этом нисколько не сомневался.
Старик больше не вернется. Никогда. Он растаял, растворился, исчез. Сгинул. Навсегда! Навеки. Канул на веки вечные в ту самую мрачную бездну, из которой он и появился. Виктор и лица-то его уже вспомнить не мог. Так… какое-то тусклое, размытое пятно, неясно мелькающее иногда за серой пеленой, смутно проступающее временами сквозь некое медленно колышащееся, дрожащее марево. Наваждение. Мираж. Морок.
Ладно, вставать пора, — Виктор сладко-сладко потянулся, но вставать по-прежнему не спешил. Ему хотелось еще немного полежать, понежиться в постели. Он чувствовал во всем теле какую-то сла-адкую, прия-ятную-ю рассла-а-абленность,.. сла-а-а-адостную-ю-ю исто-о-ому,.. бла-а-аженство-о-о,.. не-е-е-егу… Ему вдруг захотелось, чтобы рядом была Маша. Представилось, как она лежит рядом,.. обнаженная,.. на боку,.. как он прижимается к ней всем телом,.. как его руки скользят по ее коже,.. как гладят, ласкают ее,.. как…
Входная дверь хлопнула. Послышался оживленный голос жены. Виктор замер и прислушался.
С кем это она? — с неудовольствием подумал он.
Маша быстро вошла в комнату.
— Привет! Вставай, соня! Пойдем, что я тебе покажу! — Маша весело смотрела на мужа. — Ну, пойдем же! — с нетерпением добавила она, видя, как тот в нерешительности медлит и не двигается с места. (Там же кто-то есть! А он в одних трусах на кровати лежит.)
Виктор в недоумении встал и пошел за женой.
— Правда, красавец!? — Маша стояла у входной двери и сияющими глазами глядела на своего супруга. Рядом с ней сидел огромный черный дог. При виде его Виктор сначала остановился, как вкопанный, но потом с некоторой опаской все же приблизился. Вообще-то собак он не боялся, но этот дог был что-то слишком уж большой.
— Что это еще за собака Баскервилей? — натянуто улыбаясь, фальшиво-бодрым голосом поинтересовался он. — Откуда ты его взяла?
— Представляешь, он сам ко мне на улице подошел! Я, конечно, испугалась сначала, а потом вижу, что он, наверное, просто потерялся и хозяина нового ищет! Он сам меня выбрал! — быстро, захлебываясь словами, затараторила Маша, словно боялась, что ее перебьют. — Давай его у нас оставим! Ладно? Я сама с ним гулять буду. И вообще ухаживать. Ну, пожалуйста! — молящим голосом, с какой-то робкой надеждой тихо добавила вдруг она.
Виктор, раскрыв рот, во все глаза с изумлением смотрел на жену. Когда это она его последний раз что-то спрашивала? О чем-то просила? Да еще таким тоном?! Просто делала, что хотела, и все. Ну и ну! Что происходит?! Мир, что ли, перевернулся?
— Ну, хорошо, — наконец опомнился он. — Давай, если хочешь. Я не против. (Еще бы он был против! Как он вообще мог быть «против»?!) Только собака — это ведь дело серьезное. (Как ребенок, — хотел было прибавить он и лишь в самый последний момент прикусил себе язычок.) Смотри, не передумай потом.
Виктор говорил нарочито-серьезным, степенным, рассудительным голосом, а внутри его все ликовало. Он впервые за последние годы снова чувствовал себя хозяином в доме, мужем, мужчиной, главой семьи! А не какой-то никчемной размазней, половой тряпкой, чье мнение абсолютно никого не волнует и не интересует, и о которую жена разве что ноги не вытирает. Собака же его не беспокоила. Да пусть здесь хоть тигр живет, если это поможет вернуть семью! Он заранее на все согласен.
— Ой! Я знала, что ты согласишься! — Маша даже захлопала в ладоши и закружилась на месте от радости. — Я не передумаю! Ты у меня самый, самый лучший! Я тебя так люблю! Она обвила руками шею мужа, на секунду страстно к нему прильнула и горячо поцеловала. (Собака, подняв голову, внимательно следила за ними.) — Ну, все! Теперь ты будешь жить здесь. Это твой новый дом. Располагайся, — Маша повернулась к псу и ласково потрепала его по голове.
— А как мы его назовем? Ты уже придумала? — тут же спросил Виктор. Просто для того, чтобы не дать разговору затухнуть. И не оборвать случайно ту еще совсем-совсем тоненькую доверительную ниточку, которая между ним и женой его сейчас совершенно неожиданно для него установилась. Он пытался всеми силами поддержать этот новый, давно забытый уже, искренний и доброжелательный тон, эту открытость и взаимопонимание!.. Как-то по возможности закрепить этот несомненно наметившийся сейчас перелом в их отношениях.
— Назовем?.. — Маша секунду задумчиво смотрела на пса. — Джек! Мы назовем его Джеком!
II. 2
В эту ночь Виктор впервые за последний месяц был близок с женой. Причем все у него получалось как никогда, он был полностью раскован и буквально неутомим. Маша несколько раз за ночь испытала сильнейший оргазм и восхищенно шептала и шептала, преданно и с обожанием глядя ему в глаза: «Какой ты у меня, оказывается!.. Какой!..» Похоже, она была совершенно счастлива. Виктор тоже был счастлив. Так хорошо он не чувствовал себя, наверное, вообще никогда. Даже в юности.
Когда под утро они с Машей, совершенно измученные друг другом, наконец уснули, Виктору приснился странный и удивительный сон.
Ему снилось, что они занимаются любовью втроем: он, Маша и Джек. И восторг и блаженство, которые он испытывал при этом!.. — он даже не подозревал раньше, что такое вообще возможно!
Он видел, как Джек входит в Машу, и Маша кричит от наслаждения; как Маша потом ласкает ртом Джека; как!.. — совершенно бесстыдные и самые невероятные картины сменяли друг друга, и Виктор ощущал уже даже не оргазм, а что-то тоже совершенно уж немыслимое и невероятное!
Он как будто парил в каких-то мягких, розовых облаках, плавно покачивался на волнах ему до того неведомого, одновременно и кипящего, и ледяного; и ленивого, и неистового океана неги и страсти. Блаженство было настолько острым, настолько нестерпимым, что в этом слышалось, угадывалось уже нечто запретное, нечеловеческое: что-то бесовски-сладкое! Как будто завели его в стране грез и наслаждений слишком далеко, за некую запретную черту, которую человеку переступать нельзя, потому что оттуда уже нет возврата; показали нечто такое, чего человеку нельзя видеть, потому что он будет всю жизнь потом тосковать и томиться по несбыточному.
Но самое удивительное было в конце. Виктору приснилось, что после той безумной ночи Маша забеременела и родила. Мальчика. Он совершенно отчетливо увидел во сне, как она держит на руках своего, их ребенка, кормит его своей грудью и с невыразительной нежностью тихо смотрит на него своими огромными, блестящими от счастья глазами.
«Как мадонна!» — мелькает у него в голове, и тут вдруг что-то неожиданно привлекает его внимание. Он мучительно пытается понять, что же именно?.. и в то же самое мгновение видит внезапно на месте Маши снова свою пьяную, растрепанную и полураздетую мать, ведьму из своего прошлого кошмара, развратно глядящую на него в упор и бесстыдно хохочущую.
Даже когда Виктор в ужасе и в холодном поту проснулся, смех этот еще долго потом звучал у него ушах. Рядом лежала Маша, и ей тоже, по всей видимости, снилось что-то очень, очень, очень приятное: она сладострастно стонала во сне, время от времени медленно, томно вытягивалась, плавно изгибалась и вздрагивала всем телом. Виктор некоторое время с легким удивлением смотрел на нее, потом перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
Однако заснуть ему больше не удалось. Поворочавшись немного, он окончательно проснулся, перевернулся на спину, уставился в потолок и стал думать. Вспоминать и восстанавливать в памяти свой сон. Он никак не мог разобраться в своих чувствах. Ощущение от сна было какое-то двойственное.
Одновременно стыд, грязь, мерзость, отвращение и в то же время чудовищное, сладчайшее, невыразимое наслаждение. И так они перемешались, переплелись друг с другом, что отличить, отделить одно от другого было уже невозможно. Как будто пробуешь на вкус, языком нечто на вид противное и осклизлое, плавающее в густом сахарном сиропе. Сладость забивает все, и понять, что же именно ты ешь, уже решительно и ни под каким видом нельзя.
Виктор отдал бы все на свете, лишь бы испытать в реальной жизни нечто подобное! И отдал бы все на свете, чтобы об этом потом забыть. Но забыть, как он подозревал, уже никогда не удастся. Этот приторно-сладкий, неистребимый ничем привкус греховности, испорченности и порочности будет присутствовать в их отношениях с женой теперь уже всегда…
«Да что это я! — вдруг очнулся он. — Не собираюсь же я, в самом деле, и вправду всем этим заниматься… С собакой!..»
Виктор вдруг вновь живо вспомнил свой сон,.. некоторые его сцены,.. щемяще-сладкое чувство наслаждения… не-е-ги-и-и… блаже-енства!..
«Да и Маша все равно не согласится…» — мечтательно подумал он и тут же сам ужаснулся этой своей мысли.
— Так сам-то я что, значит, согласен? — растерянно пробормотал он вслух и невольно смутился.
Ребенок! — вдруг вспомнился ему конец сна. — Там же еще ребенок был! И что-то в самом конце еще такое… Что-то непристойное… Что?! Что же это я там такое успел заметить? А?..
Впрочем, не важно. Так вот, ребенок,.. ребенок… Мне же ведь и вчера еще, кстати, снилось, что произойдет чудо, и у нас с Машей родится ребенок! И все тогда сразу наладится…
А что, если это и есть то самое чудо!? А собственно, почему бы и нет? Правда, странное оно какое-то, это чудо, прямо скажем, даже шокирующее… но это ведь только в сказках все всегда красиво и прекрасно получается — алые паруса и белые пароходы! — а в реальной жизни.. В реальной жизни главное — результат. Все остальное значения не имеет.
Да любое лечение!.. анализы,.. процедуры эти кошмарные!.. И кого это волнует? Кто на это вообще внимание обращает!?
Главное — эффект! Даст это эффект или нет? Вот единственный вопрос. Все остальное не важно. Надо — значит, надо! Если хочешь вылечиться. Может, действительно, сперма собаки…
Виктор почувствовал, как проснувшаяся Маша придвигается к нему поближе.
— Проснулась? — ласково погладил он ее по голове.
— Спи, рано еще!
— Какой мне сон сейчас снился!..
(«Мне тоже!» — чуть было не брякнул Виктор, но вовремя остановился.)
— Какой?
— Ну,.. странный… — чуть помедлив, ответила Маша и как-то мечтательно и загадочно улыбнулась.
— Про что?
— Про нас с тобой.
— Расскажи.
— А мы сейчас будем еще чем-нибудь заниматься? — вместо ответа она еще плотнее к нему прижалась.
— Ну, расскажи!
— Потом,… потом… — она уже легонько покусывала ему мочку уха. — Не сейчас…
— А?..
— Помолчи! — Маша нетерпеливо закрыла ему рот поцелуем, и Виктор снова почувствовал, что возбуждается. Он повернулся к жене и начал неторопливо и умело ласкать ее. Маша тут же тихонько застонала.
Виктор никогда раньше не умел толком обращаться с женщинами. Особого опыта у него не было, и в постели он бывал обычно неловок и неумел.
Но сейчас он чувствовал себя так, словно через его руки прошли тысячи и тысячи женщин. Он совершенно точно знал, что делать, ощущал каждый изгиб, каждую складку женского тела. Его руки действовали как будто совершенно независимо от него. Он мог в любой момент одними только ласками довести Машу до оргазма, до самой вершины блаженства! но вместо этого лишь все гладил и гладил ее… медленно-медленно.., нежно-нежно…
И только когда она уже больше не могла терпеть и ждать, в тот самый миг, и ни мгновением ни раньше и ни позже! — он вошел в нее и начал не спеша двигаться…
Маша кричала, стонала и содрогалась, и он тоже кричал, стонал и содрогался вместе с ней. Он действовал с величайшим любовным искусством, умением и тактом, как подлинный мастер, виртуоз, но он не был всего лишь сторонним наблюдателем, просто холодным профессионалом. Нет! он испытывал те же самые чувства, что и она: наслаждение, боль, страсть, восторг, он парил и падал в бездну, умирал и возрождался вместе с ней!
Они слились в одно единое целое!.. и потом, когда все кончилось, Маша вдруг приподнялась на локте, повернулась к нему и потрясенно, даже потерянно как-то тихо сказала:
— Я никогда прежде и не подозревала, что такое возможно!.. Я тебя люблю. Нет, я тебя обожаю! Боготворю!! Ты мой бог!
Виктор, слегка смутившись, хотел было обратить все в шутку, ответить что-нибудь, тоже нежное и ласковое, но слова внезапно замерли у него на губах. Застряли в горле. Он словно поперхнулся.
Ему вдруг снова вспомнился его навязчивый, постоянный кошмар всех последних дней: та потная, сальная, полупьяная вульгарно хохочущая женщина, баба — то ли его собственная мать, то ли ведьма, дьяволица — и он вздрогнул, передернулся весь от омерзения.
Что-то было не так! Во всем происходящем была какая-то невыносимая, чудовищная фальшь. Как будто это не он сейчас занимался любовью с собственной женой, а кто-то другой. Кто-то посторонний, чужой. Кто-то, несравненно более опытный и умелый, чем он. Сам бы он так никогда не смог, не сумел.
Словно с женой его только что всеми возможными, мыслимыми и немыслимыми способами совокуплялись прямо у него на глазах, а он смотрел на это со стороны и наслаждался. Испытывал от этого зрелища какое-то противоестественное, извращенное и вместе с тем сладостное, томящее душу наслаждение.
Но в этой тягучей сладострастности, в этом изысканно-порочном, изощренном наслаждении временами явственно чувствовался какой-то едва уловимый, еще более сладковатый тошнотворный привкус. Как будто он уже начал пожирать те плавающие в густом сиропе, отвратительные, осклизлые куски. Мертвечину.
II. 3
Маша чмокнула его в губы и, весело щебеча, убежала в ванную, а Виктор остался лежать в постели, пытаясь успокоиться и привести в порядок свои растрепанные мысли и нервы. Ему было явно не по себе. Как-то жутко.
Он неожиданно почувствовал себя попавшим в ловушку. В искусно расставленную ловушку. В капкан. В паутину. Весь мир был затянут серой, липкой, влажно поблескивающей паутиной, в которой он все больше и больше запутывался.