— Я ищу механика Юханова, и вот меня послали сюда.
Теперь женщина голову подняла.
— А зачем он вам?
— Ну, мало ли зачем…
Петельников замялся, стараясь изобразить замешательство: говорить или не говорить…
— Вы же сами ко мне пришли, — строго сказала женщина. — Мы вообще-то не имеем права сообщать сведения о работниках первому встречному…
— Может быть, я его друг и у меня к нему личное дело.
— Откуда я знаю, — возразила женщина, — какое у вас дело.
— Помилуйте, — удивился Петельников. — Я же сказал — личное дело…
— А я ему не посторонняя, — медленно и как-то не совсем уверенно сказала она. — Я его жена.
Петельников помолчал секунды три, но ему показалось, что он закрыл рот давно, с полчаса. Поэтому, начав говорить, он слегка заспешил, пытаясь словами заделать паузу. Да и ничего особенного не было в том, что жена механика работала инспектором отдела кадров.
— Ну, тогда другое дело. Я с третьей нефтебазы. Мы хотим обратиться к нему за помощью, предложить договорную работу. Выгодную, между прочим.
— Садитесь, — сказала Ковалёва.
Инспектор сел.
— Как вы узнали, что он тут работает?
— Я сначала попал на маслобазу, а меня послали сюда. Говорят, тут у него основная работа.
Ковалёва молчала, разглядывая инспектора. Он не понимал, отчего она молчит. Видимо, сомневалась, говорить ли ему про механика.
— Его сейчас на заводе нет.
— Подождать? Или подойти попозже?
— У нас много разбросанных объектов. Он редко бывает здесь. Вам лучше его поймать на маслобазе. Вечером.
— Вечером никак не могу, — с сожалением признался Петельников.
— Тогда идите на маслобазу завтра.
Петельникову механик нужен был сейчас. Он знал, что, напав на след, нужно по нему бежать быстро и неустанно, как бегает Карай. У следов есть много свойств, но самое главное — быстро исчезать. Они выветриваются, смываются, забываются, уничтожаются. Да и преступник начинает чувствовать погоню каким-то шестым или восьмым чувством. И где гарантия, что с маслобазы не видели, как он нащупал люк.
— Ну ладно, — согласился Петельников, — завтра приду на маслобазу.
— Может быть, вы телефон свой оставите?
— Меня днём в конторе не бывает, — вывернулся инспектор и встал. — Тут нужно лично обсудить, без свидетелей. Передайте ему, что завтра вечером буду ждать его на маслобазе.
— Хорошо, — сказала она.
Он попрощался. Ковалёва смотрела ему вслед — Петельников даже обернулся. Женщина как женщина, ничего особенного или подозрительного, что бы заставило оглянуться опытного сотрудника уголовного розыска. Только вот глубоко запавшие глаза на измождённом лице, вроде тех, какие глядят со старинных икон.
Инспектор побродил по коридору. Что-то ему не понравилось. То ли иконные глаза Ковалёвой, то ли далёкие объекты, где находился сейчас Юханов. Петельников опять заглянул к девушкам:
— Ну, спасибо, красавицы.
— Нашли? — спросила младшая, заиграв губами и глазами, из-за которых ей не миновать и третьего мужа.
— Нет, не нашёл, — с готовностью ответил инспектор.
— А кого вы ищете-то?
— Механика Юханова, — сообщил инспектор, который ради этого и вернулся к ним.
— По-моему, у нас такой и не работает, — сказала старшая кадровичка. — Я всех механиков знаю. И не работал никогда.
— Вот поэтому и не нашёл, — улыбнулся Петельников, упираясь руками в верхний косяк двери. — Всего хорошего!
Он быстро вышел от девушек.
Так… Так значит, Юханов никогда на пивзаводе механиком и не работал. Его жена, эта женщина с запрятанными глазами, поставила мужу все нужные штампы и дала нужные справки. Юханов здесь не работал. А где же он бывал днём?
Ситуация изменилась. Теперь надо искать и то место, где Юханов проводил своё дневное время. Кажется, жена ни о чём не догадалась. Но времени у инспектора только одна ночь и утро, раннее утро, когда механик пойдёт туда, где он бывает. Или он сидит дома?
Инспектор почти бегом нёсся к машине — звонить следователю.
* * *
Уже не в первый раз женщина с запавшими глазами шла в прокуратуру. Но мысленно она бывала здесь ежедневно.
В коридоре сидела очередь на приём к прокурору. К его помощникам народу бывало поменьше. Ковалёва спросила последнего, но вспомнила, что ей не на приём, а к следователю Рябинину. Его фамилия осталась в памяти легко.
Она нашла свободный стул и села. Теперь у неё часто уставали ноги. Отдохнув и собравшись с силами, Ковалёва встала и побрела вдоль дверей, высматривая таблицы с фамилиями работников прокуратуры. Нашла нужный стеклянный прямоугольник и стала всматриваться в чёрные буквы, пытаясь представить этого самого Рябинина. Она уже подняла руку, чтобы стукнуть в дверь, обитую черноблестящей синтетической кожей, но вспомнила, что не знает его имени-отчества. Обращаться по фамилии было неудобно.
Ковалёва пошла в канцелярию. Сидящие в очереди подняли головы, потому что кабинет прокурора был за канцелярией.
— Я только спросить, — сказала Ковалёва.
Ей поверили сразу. Она вошла в комнату, где уже была однажды.
Маша Гвоздикина недовольно подняла голову и захлопнула книгу со звучным названием «Криминология». Прокурор разрешал ей заниматься на работе, коли выпадает свободная минута. Он сам кончал юридический заочно, поэтому знал все трудности. Правда, в середине «Криминологии» лежала переводная книжечка в мягкой обложке с ещё более звучным названием «Она перегрызла горло».
— Человек ещё не вышел, — строго сообщила Гвоздикина.
— Я не к прокурору. Скажите, как имя-отчество…
Но тут зазвонил телефон, и Маша схватила трубку, будто та могла взорваться.
— Да, Топтунов в больнице, — она помолчала и добавила: — Пока без сознания.
Ковалёва вежливо улыбалась, но кровь медленно отливала от щёк, выбеливая их такой пудрой, какой не было и у секретаря Маши Гвоздикиной. Улыбка женщины как-то оседала, превращаясь в ухмылку. Глаза смотрели на телефон странно, невидяще. Она качнулась и переступила с ноги на ногу, держась рукой за маленький прямоугольный столик с графином.
Гвоздикина отвернулась к телефону и стала что-то записывать в блокноте, как вдруг услышала за спиной грохот и звон. Она вскрикнула и обернулась…
Женщина лежала между столами. Рядом валялся графин, спокойно булькая длинным горлышком. Гвоздикина смотрела на распростёртую женщину, не в силах к ней подойти.
Распахнулась прокурорская дверь, и в канцелярию шагнул Беспалов.
— Что случилось?
Он тут же бросился к женщине, поднял её голову и резко сказал секретарю:
— Воды!
Маша схватила графин, в котором ещё оставалась вода, налила в стакан и протянула Юрию Артемьевичу. Прокурор действовал решительно: послушал пульс, попытался влить в рот женщины воды, хлопал её по щекам. Через минуту Ковалёва открыла глаза и глубоко вздохнула.
Беспалов подхватил её и усадил на диван.
— Вы больны? — спросил он.
Она отрицательно качнула головой.
— А что с вами?
— Обморок, — тихо ответила женщина.
— Сказали бы, я принял бы вас вне очереди.
— Мне не надо, — через силу сказала женщина.
— Так зачем вы к нам пришли? — помолчав, поинтересовался Беспалов.
Она не ответила. Прокурор терпеливо ждал: не часто во время приёмов граждане падали в обморок.
— Зачем пришли? — чуть настойчивее повторил Беспалов.
В приёмную вошёл Рябинин и хотел что-то спросить у секретаря, но приостановился у дивана.
— Она приходит уже второй раз, — вспомнила Гвоздикина. — Интересовалась делом Топтунова.
— Назовите вашу фамилию, — потребовал прокурор.
— Это жена Юханова, — догадался Рябинин.
— Я пришла сама, — встрепенулась Ковалёва.
— Вы поздно пришли, — холодно ответил следователь.
— Она допрошена? — поинтересовался прокурор.
— Механик жил отдельно, брак не зарегистрирован. Кстати, где Юханов сейчас?
Ковалёва глубоко вздохнула и окончательно обмякла:
— Сбежал. Забрал деньги и сбежал.
Рябинин допросил Ковалёву, которая сразу призналась, что поставила Юханову печать в паспорт. И тут же начала плакать, словно наконец прорвались все накопленные слёзы. Сквозь эти всхлипы Рябинин всё-таки понял главное…
Перед ним сидела одна из тех женщин, которые добровольно становятся тенью мужчины, полностью теряя своё лицо. У Рябинина не поворачивался язык назвать это любовью.
Механик жил на два дома: в своей холостяцкой квартире и у неё. О делах он не говорил. Если спрашивала, то глядел так, что она замолкала. Или уходил, хлопнув дверью. Зачем ему понадобилась печать пивзавода в паспорте — она не знала. Ковалёва даже не знала место его основной работы. Потом дошёл слух, что на маслобазе крупная недостача. А потом Юханов спрятал у неё чемодан с деньгами. Тогда она стала ходить в прокуратуру. Сейчас было некогда разбираться, какова степень её соучастия в краже, — это потом. Он отпустил Ковалёву и теперь ждал проектанта маслобазы, который давно был на пенсии. Рябинин рассматривал пожелтевшие чертежи. Никакого маслопровода в них не было. Не провёл же его механик специально?
Когда привезли старого инженера, Рябинин извинился перед ним за то, что потревожил. Пенсионеру было за семьдесят. Он удивлённо сел перед следователем и долго смотрел на чертежи. Потом заулыбался и радостно глянул на Рябинина:
— Давненько это было.
— Давно, — согласился следователь.
— А что, взорвалось? Или сгорело? — тут же забеспокоился старый инженер.
— Нет, — тоже улыбнулся Рябинин. — Просто я хочу, чтобы вы растолковали мне чертёж.
Старик внимательно разглядывал следователя, светясь белым бескровным лицом. Он был в том философском возрасте, когда человек уже ничего не боится. Но всё-таки лёгкое напряжение в нём чувствовалось. Инженер перевёл взгляд на чертёж, недоумевая, что тут нужно растолковывать.
Он надел очки и смотрел долго и тихо, поникнув над ватманом. Рябинин даже подумал, не уснул ли тот с открытыми глазами. Следователь несколько раз кашлянул. Инженер снял очки.
— Давненько это было, — повторил он.
— Всё ли нанесено на чертёж? — осторожно спросил Рябинин.
Вопроса про маслопровод он пока не задавал — это был бы наводящий вопрос. Инженер опять надел очки и принялся рассматривать чертёж. Он только пожёвывал губами. Рябинин терпеливо ждал, понимая, что старику вспоминать было трудно.
Вдруг тот как-то побежал глазами по краю чертежа и обежал его весь, описав взглядом прямоугольник. Потом отставил бумагу дальше, пытаясь что-то понять издали. Его губы опять зажевали, словно он хотел ими ухватить мысль, которая никак не ухватывалась.
— Что? — спросил Рябинин, не выдержав.
— Нет-нет, просто так.
Следователь уже видел, что не «просто так» — инженер что-то вспомнил, но стал поспешно объяснять технические подробности баковой ёмкости маслопроводов и насосов. Он водил по линиям, и Рябинин терпеливо следил за его карандашом. Наконец, побегав по чертежу, карандаш устало замер.
— Прошу рассказать то, о чём вы вспомнили, — мягко попросил следователь. — Это очень важно.
Инженер помолчал, вздохнул и начал медленно рассказывать, изредка заходясь кашлем:
— Это была, в некотором смысле, позорная история, в которой вроде бы оказался виновным я. Неприятно вспоминать. Сначала планировали подвозить масло по воде и закачивать в баки. Я спроектировал, маслопровод проложили. Оказалось — мелководье. Баржи с грузом не могут подойти. Пришлось вести железнодорожную ветку. А маслопровод списали в убытки.
— Фактически куда он делся? — спросил Рябинин.
— Никуда. — Инженер пожал плечами. — Так и остался в земле. У нас это называется консервацией.
— А пользоваться им можно?
— Элементарно. Открыл задвижку в баке — и пожалуйста.
Рябинин помолчал: действительно, всё было элементарно. Масло само текло в руки — в нечестные руки: бери вёдра и черпай.
— Скажите, — задал последний вопрос Рябинин, — при проверке системы маслопроводов, скажем, инвентаризационной комиссией или технической комиссией… Неужели нельзя было обнаружить эту трубу?
— Конечно, можно. — Он подумал и добавил: — Я уже старый человек и скажу вам откровенно: инвентаризация на маслобазах трудоёмка. Вот и халтурят, делают формально. А этот маслопровод забыт. Кроме меня, никто и не помнит. Да и я-то забыл. Впрочем, один человек о нём должен знать обязательно.
— Механик?
— Механик.
* * *
На следующий день Рябинин пришёл в прокуратуру рано. Как всегда в ожидании какого-нибудь события, он плохо спал ночь — всё думал об этом «масляном» деле. Часов с пяти сон превратился в забытьё. Так и лежал до восьми, покачиваясь на волнах дремоты. Уже не думал, да и о чём теперь думать — оставалось только ждать Петельникова.
Сейчас Рябинин ждал его звонка, ждал, абсолютно ничего не делая, посматривая в окно и листая «Социалистическую законность». Он даже читать не мог. Такое состояние наступало обычно к концу дела. Он удивлялся, откуда организм знал, когда оно кончится. Вот сейчас не осталось сил ни капли — только на последний допрос. Но будь дело нераскрытым, тянись ещё месяц — и силы бы нашлись.
В кабинет вошёл Юрков. Последние дни они почти не виделись.
— Поздравляю, — буркнул Юрков и тяжело сел напротив. — А мне за арест Топтунова — выговор. Строгий.
Рябинин молчал. Утешать он не мог. И не хотел. Юрков потёр щёку, и Рябинин заметил, что тот не брит. Или брит, но кое-как — кустиками. На подтянутого Юркова это было непохоже.
— Переживёшь, — наконец промямлил Рябинин.
Юрков вздохнул и глухо сказал, разглядывая пол:
— Ухожу. Рапорт уже написал.
— Куда?
— Всё туда же, — усмехнулся он. — Как говорят в кадрах, «в народное хозяйство».
— Обиделся? — зло спросил Рябинин.
Юрков промолчал — только криво дёрнулась верхняя губа.
— А зря обиделся. Выговор влепили правильно. Ты человека незаконно арестовал. Ошибся? Ошибся. Я тебя пойму, прокурор тебя поймёт. Но люди не поймут.
— Вот поэтому и надо уходить, — вставил Юрков.
Рябинин знал его много лет. Юрков любил следствие, себя не щадил, пропадал в прокуратуре дни и ночи, провёл много трудных дел и получил не одну благодарность. А теперь допустил ошибку, простительную для человека и непростительную для следователя.
— Нужно сделать вывод, — мягко сказал Рябинин.
— Какой, Сергей?
У Юркова это вырвалось так искренне, что Рябинин уже его жалел.
— Толя… Мне кажется, ты перепутал, вернее, слил два понятия: «следователь сомневается» и «следователь подозревает». Мы должны всегда сомневаться, но мы не должны всегда подозревать. Как это ни парадоксально, но следователь может работать только тогда, когда он верит людям. Я изобличил механика, знаешь, почему?
Потому что поверил Топтунову, Кривощапову, сторожу, рабочим. Не поверь им — и не было бы дела. Запутался бы.
Юрков слушал, слушал, насупившись, но внимательно. Он сейчас кое-что переоценивал. В таких случаях требуется только участие да умное слово.
Без стука вошёл Петельников и молча протянул им руку.
— Ну, ладно, — сказал Юрков, поднимаясь.
— Так что мы ещё поработаем, — заключил Рябинин и, как только закрылась за ним дверь, спросил инспектора: — Что такой весёлый?
— Топтунов пришёл в себя.
Рябинин понял, что он тоже улыбается.
— А чего разодет? С танцев?
Петельников был в своём лучшем костюме.
— Да, ночку поплясал. Под хорошую музыку — неплохо, — улыбнулся он.
— Всё этот… шейк? Или казачок? Что теперь танцуют?
— Нет, Сергей Георгиевич, танцевал танцы попроще. Краковяк да барыню.
— Познакомился с кем?
— А как же! Для того танцы и придуманы.
— Может, новых знакомых мне представишь?
— С удовольствием. Собирайся, надо проехаться.
— Ну?!
— Можно бы, конечно, тебе и не ехать, но хочется сделать сюрприз. У меня на улице «Волга».
Если Петельников считал, что лучше проехаться, то надо проехаться. Только нечего было прельщать «Волгой» — за тайной Рябинин поехал бы и на лошади. На всякий случай он захватил портфель с протоколами, потому что встречи следователя отличаются от нормальных встреч тем, что иногда их приходится оформлять документально.
Машина сорвалась с места. За рулём сидел Петельников. Рябинин знал, что сейчас начнётся виртуозная езда с обгонами, с превышениями скорости и визгом тормозов на поворотах. Как её называл инспектор — спортивная. Однажды лично начальник райотдела внутренних дел отобрал у него права.
— Будешь лихачить, пересяду на трамвай, — предупредил Рябинин.
— Для лихости у меня сегодня маловато сил, — признался инспектор.
Он был чисто выбрит, но лёгкая синева под глазами и какая-то едва заметная серость на щеках делали лицо несвежим. И всё время щурился, словно его слепили встречные фары. Эти ночные «танцы» даром не проходят. Рябинин не раз замечал, что не спали они синхронно: если инспектор выходил на след, то у следователя начиналась бессонница.
Машина долго ползла по центру — тут и при желании акселератором не поработаешь. Миновав главные улицы, Петельников поехал быстрее. Рябинин думал, что они спешат на маслобазу, но машина пересекала город в другом направлении. Спрашивать он не хотел.
— Надеюсь, Сергей Георгиевич, едем на последнюю встречу, — сказал инспектор. — И точка. Конец.
— Мне ещё вести следствие, — заметил Рябинин.
— Это будет уже тихое следствие.
— Уголовному розыску следствие всегда кажется тихим, — буркнул Рябинин.
— А всё-таки мы ловко с тобой управились, а?
— Нет, Вадим, не ловко.
— Почему? — Инспектор даже отпустил глазами улицу. — Преступник-то у меня на крючке.
— А Топтунов у нас где?
— Ну, Сергей Георгиевич… Розыск и следствие похожи на бой. А в боях бывают и раненые, и даже убитые.