Однако ни красоты, ни пресловутой чертовщинки недостаточно, чтобы снять джекпот. Многие девчонки из провинции, имея за душой лишь эти две особенности, что дала им мать-природа, отправлялись на штурм жизни. Ну и где они все? В массажных салонах да прочих борделях. И хорошо еще, если в Москве, пусть и на обочине Ленинградского или Ярославского шоссе, а не где-нибудь в Эмиратах или Турции вонючей. Или в лучшем случае пошли в секретутки, где занимаются в принципе тем же самым: растопыривают ножки перед любым начальником, да еще не по твердой таксе, а за неопределенные обещания или какую-нибудь серебряную брошку.
Но мне — наверное, семя отца в том роль сыграло — природа дала еще один талант, актерский. Я прежде никогда ни в какую самодеятельность не стремилась, а как про папика своего родного узнала, решила попробовать. И очень даже у меня получилось. И петь, и плясать, и декламировать. Помню, на выпускном вечере все были от меня в восторге: и пацаны, и девки мне завидовали, а главное, кто меня оценил: их папаши, что пришли на наш, блин, утренник. Даже у тех, кто совсем импотентом по нашей жизни стал, все равно слюнки текли.
К тому же память у меня офигенная. Я огромные куски текста запоминала на раз, и потому у меня, кстати, по всем гуманитарным предметам, от лит-ры до географии, все время между четырьмя и пятью баллами вопрос стоял. А англичанка наша вообще во мне души не чаяла, говорила, была бы оценка «семь», она бы мне ее ставила всегда. И добавляла, что мне прямая дорога в иняз, причем не обязательно в наш областной пед, но можно и в столицу, в лингвистическую академию.
Я ведь язык знала настолько, что даже акцент могла имитровать. Хочешь, английский, а хочешь — ирландский или австралийский. Я даже петь могла один в один — то как Шер, то как Мадонна, а то и как Элвис Пресли.
С языком, конечно, бабуля постаралась — лет с трех меня дрессировать начала. Сперва, когда я крохой была, это как игру воспринимала, тем более что бабулечку обожала. Потом, когда я постарше стала, она меня заставлять начала, а лет в двенадцать-четырнадцать, когда у меня характер начался, я ее просто посылала, и язык в то время у меня провис. Потом, когда в пятнадцать обмозговала свою программу на ближайшее будущее, я поняла, что английский — еще один мой козырь. И сама бабусю теребила: давай, голубка дней моих суровых, заниматься. Отнеслась к делу серьезно, и сама, на свои деньги, если не считать подарков от пацанов-поклонников из интеллигентов и от бабули, покупала дорогущие учебники, а также си-ди и ди-ви-ди на языке. И уже в шестнадцать совершенно перестала париться — легко смотрела голливудские мувис в оригинале. Они мне даже больше так нравились, чем с нашим дубовым переводом. А потом еще сама перед собой сценки разыгрывала, копировала то Пенелопу Крус, то Николь Кидман, как она с Томом Крузом в «С широко закрытыми глазами» воркует.
И, конечно, мечтала… Нет, не так. Мечтать можно, я считаю, только о том, что в принципе ты в состоянии достичь. Но сны… Они мне снились как бы даже наяву. Иногда сижу на какой-нибудь зевотной физике, и вдруг как унесет меня… Вижу, старик Джек Николсон или, допустим, душка Джуд Лоу стоит на сцене в смокинге и объявляет: «Оскар» за лучшую женскую роль (или хотя бы за женскую роль второго плана) УХОДИТ… — тут люфтик, напряжение у всех достигает предела, камеры показывают одновременно и старуху Мерил Стрип (глядит самонадеянно), и черномазую Халли Берри, и жилистую Умку Турман, но голос звучит громом среди ясного неба, чуть коверкая мою русскую фамилию: — УХОДИТ К МЭРИАНА МОРЭВА!» И я, вся такая от Версаче-Гуччи-Шмучче, вскакиваю и бегу на сцену под аплодисменты всех-всех-всех голливудских звезд, а у микрофона плачу и говорю «спасибо» для начала своей бабуле…
Нет-нет-нет! Я не мечтала этого ДОБИТЬСЯ. Но я порой — ПРОСТО МЕЧТАЛА…
И именно мой «инглиш» (my special congratulation to my granma!) стал совершенно случайно поводом отточить все мои таланты. А также оказаться в шестнадцать лет гораздо более упакованной и уверенной в себе, чем очень многие тетки в нашем областном центре (не говорю уж о маман). И — возвести настоящий во всех отношениях трамплин для моего следующего прыжка.
Где-то в конце мая я шла, довольная да по хорошей погоде, по центру нашего городка. А он, если кто не знает, богат памятниками русской старины — находится под эгидой ЮНЕСКО и прочая ботва. Как следствие, там постоянно шляются форины — в основном, конечно, старперы, которые вот-вот на куски развалятся, но бывают и нормальные. Так вот, вот выхожу я на Соборную площадь и абсолютно нечаянно налетаю на какого-то мужика. У него рушится на землю путеводитель — при том, что он тут же бормочет «вери сорри». Я совершенно автоматически выдаю ему на том же языке (и даже, главное дело, неумышленно копирую его акцент — похоже, ирландский). Говорю, что, типа, я сама виновата и кругом тоже сорри. Разумеется, он дивится, что в нашей дикой (в смысле знания языков) Раше, да еще в глубинке, встречает подобное чудо, как я. И начинается: «А откуда вы?» — «Я местная». — «Правда?!» — «А вы откуда?» — «Из Англии, но я (как я и думала) ирландец». Ну и прочее бла-бла-бла. Короче, я вижу его лицо и глаза и понимаю, что он на меня запал, прямо сейчас готов меня просто сожрать. А сам очень даже ничего. Лет тридцати, похож на Мэла Гибсона — молодого, времен первого «Mad Max».
— Можно вас пригласить выпить чашечку кофе? — спрашивает.
— Ой, не знаю, я иду в свой университет…
Наврала ему, что мне восемнадцать, учусь на втором курсе иняза, а то ведь он мог испугаться связываться с малолеткой. Мужик поверил, тем более что я действительно смотрелась тогда старше своих лет…
В общем, пошли мы в кафе, а после гуляли и я показывала ему достопримечательности. Вечер закончился в его номере в гостинице. А потом я убежала: «Мама у меня строгая, я должна ночевать дома…»
Ну да, никогда не надо ничего просить. Я и не просила.
Мы встретились наутро, а кончилось дело тем, что мой англо-ирландец забил на экскурсионную программу, на все «Золотое кольцо», разные там Ростов Великий, Ярославль, Тверь… Ради меня он задержался в нашем городе на все свои русские две недели, а я, наврав маме и бабушке про подружку, раза три оставалась у него до утра. Любила ли я его? Да нет, конечно. Но он мог быть мне полезен.
Форин мой оказался архитектором, но совсем не богачом. Однако при расставании завел:
— Как я могу отблагодарить тебя за то, что ты подарила мне счастье? Деньги тебя обидят?
«Нет!!!» — закричала я про себя. А вслух возмутилась:
— Как ты мог такое подумать?
Тогда он купил мне мобильник за семьсот гринов, часы за штуку, туфли за четыреста, белья на триста… Вещички стоили, сколько моя мамаша не зарабатывала за год.
Я должна была хорошо выглядеть для того, чтобы перейти на свой следующий уровень. Кроме того, я получила бесценные уроки «постельного английского» и дополнительную уверенность в себе. Теперь я знала стопудово: развести любого мужчину мне куда проще, чем выучить теорему, блин, Виета.
Сначала-то у меня были мысли, как, пользуясь своим «флюэнтли инглишем»[11] и Интернетом, устроить бизнес по разводке заграничных лохов, желающих заполучить в жены красотку из России. Типа: «Дорогой, я бы приехала к тебе, если б ты прислал мне пятьсот баксов на билет». Но что-то меня останавливало. Наверное, необходимость подолгу париться у монитора, доводя «женихов» до кондиции. Робкие виртуалы-извращенцы совсем не по мне. Я люблю получать все — и сразу. И вот мой «Мэл Гибсон» продемонстрировал мне, как это можно сделать, не покидая города.
Боже упаси, я не дежурила у собора и не паслась у Золотых ворот. У нас в городе и профессионалок хватало. Если б они меня спалили, коты их наверняка помогли бы шрамы на лице получить… Но какой спрос со скромной девчонки, что случайно сталкивается с форином на улице?
Русских богачей, местных и москвичей, я не любила. Тупые, жирные и часто плохо пахнут. А западники… Они настолько чумели от того, что в дикой Раше им встретилась англоговорящая красотка, что готовы были снять со своих платиновых «Виз» и золотых «Мастеркардов» все наличные мне в подарок. И ни одного жлоба типа моего папаши.
Маманя, наткнувшись у меня в комнате (она же столовая) на новый ноутбук или колечко с бриллиантиком, попыталась мне истерики устраивать, но я однажды дверью хлопнула и исчезла на три дня, а ее телефон в «черный список» забила. После моего возвращения она и со мной стала вести себя, как со всеми своими мужиками, — опасливо и подобострастно.
Но ведь еще и в школе надо было показываться. Правда, «эппловский» ноутбук, который я подарила нашей классной (якобы от лица моего родного папаши), сильно повысил мои успеваемость и дисциплину. Но еще за пару месяцев до того, как я получила аттестат, я отправилась, вся такая упакованная, в Москву. С одной целью.
Но ведь еще и в школе надо было показываться. Правда, «эппловский» ноутбук, который я подарила нашей классной (якобы от лица моего родного папаши), сильно повысил мои успеваемость и дисциплину. Но еще за пару месяцев до того, как я получила аттестат, я отправилась, вся такая упакованная, в Москву. С одной целью.
Выследить моего папахена оказалось несложно. И устроить так, чтоб он на меня клюнул, — тоже.
Я, конечно, про себя ржала, как хромая лошадь, когда папик начал за мной увиваться. Хотя, франкли токинг[12], охмурять он до сих пор умел — несмотря на второй подбородок, залысины и нависающие брылья. Ресторан «Ваниль», Большой театр, «а хочешь, моя девочка, я тебя устрою сниматься в кино? Приезжай ко мне на „Мосфильм“ на пробы!» Бритому ежу ясно, отчего моя скорбная мамаша на него клюнула, когда ему всего под сорок было.
Но самый финиш, конечно, случился, когда он наконец, в предвкушении нашего первого глубокого контакта, повез меня к себе домой. Я до сих пор, как вспоминаю про тот эпизод, такой дикий кайф получаю! Красиво было разыграно. Прям на пленку снимай. Мексиканское мыло. Здравствуй, Болливуд.
Мы, значит, приехали. Он у подъезда своего на Малой Грузинской парканулся. И сразу губешками ко мне полез. Я его оттолкнула. Прошептала:
— А ты знаешь, мой милый, что такое «инцест»?
— При чем тут…
— А при том.
— Не понял…
— Восемьдесят девятый год помнишь? Осень, город Владимир, девушка Лиза… Ты ведь в курсе, что у тебя тогда дочка родилась?
Он побледнел.
— Марьяна?! Ты?!
Я усмехнулась.
— Здравствуй, папа.
— Я тебе не верю!
— Поедем анализ ДНК делать? Или хватит фотки?
Продемонстрировала ему карточку: девяносто третий год, я, трехлетняя, у него на ручках, маманя к нему головку склонила.
Он нервно спросил:
— Чего ты хочешь?
— От тебя? Ничего. Только поздравить, что тебе большая удача привалила: взрослая дочь есть, а пеленки стирать не нужно было. Извини, кстати, что я тебя с сексом обломала. Тебе деньги за ресторан вернуть?
— Ну что ты, что ты… — забормотал он.
— Тогда я пошла. Захочется повидаться, звони, телефон знаешь.
И я сделала вид, что хочу вылезти из автомобиля.
— Подожди! — схватил он меня за руку. И почти взмолился: — Что я могу для тебя сделать?
На самом деле у меня на него была целая программа заготовлена: помочь мне на актерский поступить, роли в кино получить, а потом отдать мне все остальное. Но я только грустно улыбнулась:
— Папочка, ну если я без тебя семнадцать лет обходилась, то как-нибудь и дальше обойдусь.
— Стой! Давай с тобой поговорим… не как… — он хотел сказать «любовники», но не посмел произнести. — Поговорим как отец с дочерью!
— Ну ладно… — нехотя уступила я.
— Поднимемся ко мне домой?
— Нет, — отрезала я. — Мне ведь еще к тетке двоюродной возвращаться в Новогиреево, а уже поздно.
На самом-то деле, я проживала не у тетки, а на съемной квартире — бабло-то у меня имелось.
— Я потом отвезу тебя! Или, хочешь, вызову тебе такси. И денег дам, разумеется.
Вот так: я была права. Приврал, конечно, товарищ писатель. Не «придут и сами все предложат», а дадут, только если ты их в такую позицию поставишь, что они захотят дать.
С того момента, с того первого лавэ, что он мне дал «на такси» (тысяч десять рублей), с нашего первого разговора на кухне началась наша с Прокопенко «дружба».
Папаня выведал, куда я хочу поступать, умолил ему что-нибудь прочесть.
— Может, монолог Офелии — на языке оригинала? — предложила я.
— Нет, давай что-нибудь по-русски, я в английском не силен.
Впечатлился, нанял мне преподов, стал платить за них. Потом во ВГИК помог просочиться. Замолвил словечко, и на первом курсе я сыграла свой первый эпизод. Два съемочных дня, триста баксов — мой первый в жизни официальный гонорар. Ну, не реально официальный, конечно — мне его в конверте сунули, даже без росписи. Все и везде у нас левачат, а в кино особо.
Прокопенко — под моим влиянием — наши отношения тихарил. Ни перед кем не кололся: вот, мол, дочка моя. На фиг ему, если разобраться, нужна была слава ходока, который по всей Раше детей сеял? Перед бабцами своими стыдился. Многие из них если и старше меня были, то на год-два. А я думала все время: однажды его, гада, какая-нибудь стерва рассопливит настолько, что он женится-таки на ней. И что тогда мне достанется — полный облом?
В итоге так оно и вышло. Причем неожиданно, я приготовиться толком не сумела. Отсюда — мой пролет.
Отца я не любила, конечно. Но и не сильно ненавидела. Презирала. А мать вдруг стала жалеть: что ж он за козел, плюнул своим семенем и забыл, и никакой от него помощи. Уж я, как мамаша, себя б не повела. Я б его раскрутила по полной программе.
Я папаню реально на счетчик поставила. Возвращала долги. Причем с процентами.
Если прикинуть, сколько он мне недодал, в меня недовложил за восемнадцать лет, да взять процент по банковской ставке — получается, я просто получала мани бэк[13]. Все его квартиры и дачи мне по праву принадлежали.
Только я планировала сделать все по-тихому. По-умному. Приезжает как-нибудь папаня домой без шлюхи, один, а в подъезде фигура в балахоне, очках и бейсболке — перо в бок, и арриведерчи!
Никаких наемников, боже упаси. Киллеры бы первые в ментовку побежали, не успела б я слово «заказ» произнести.
Я б сама все сделала. Не застремалась бы. Как в итоге и вышло — не застремалась ведь. Папаню порешила с одного удара. И гниду Волочковскую, что мозги ему исклевала своей женитьбой, то же.
Я-то планировала — красиво! Папаня погибает. Я иду на похороны. Вокруг — звезды. Машков там, Миронов, Хабенский… А я такая — в черном платье от «Кавалли», в очках солнечных от «Диора»… Все шепчутся: кто такая? Актриса Мирова? А, видел ее в «Невозможно оторваться»… А что она здесь? Любовницей, что ли, Прокопа была?
А потом, ровно на девятый день, — ба-бах! Все газеты с ума сходят:
ВОСХОДЯЩАЯ ЗВЕЗДА МАРЬЯНА МИРОВА — РОДНАЯ ДОЧЬ РЕЖИССЕРА ПРОКОПЕНКО!!!
Но вернемся к событиям в поезде. Я не только для того, чтоб алиби себе обеспечить, с журналюгой этим, Полуяновым, легла. Главное, что он бы первый и начал про меня писать. Первый бы по моему свистку статейку накатал. Типа, эксклюзив. А в ней — наша с папаней единственная семейная фотка, плюс мамаша моя крупным планом, плюс мои детские карточки (я б ему подобрала)… Но главное доказательство — справка из генетической лаборатории, да не одной, а нескольких: читайте, завидуйте, я — реально! — родная дочь Прокопа. По всем законам его имущество мне достается. И я, в свои восемнадцать, решаю все материальные вопросы: жилищный, дачный, автомобильный. И денежный: у Прокопенко, ясен пень, я дома бывала, видала, какая там коллекция плакатов, икон. Да и золотишком он мне спьяну хвастался.
Плюс я получу от убийства бонус. Благодаря писарчукам (за Полуяновым и другие, конечно, подтянутся), имя мое вся Москва узнает. И уж не будет Пореченков у Хабенского спрашивать, кто это такая.
Итак, и лавэ будет до краев, и первая слава придет. Можно спокойно, без суеты, карьеру делать. Не соглашаться на первую попавшуюся роль, как сейчас. Облагодетельствовал, блин, папашка со своим «Невозможно оторваться»! Рольку дал маленькую, и еще спонсором себя чувствовал, я должна была ему в ножки кланяться!
Не станет папани — буду жить на Грузинской. Остальное — сдам. И стану спокойно ковыряться, выбирать: и режиссера, и партнеров. Гонорар значения для меня иметь не будет. У Балабанова — за бесплатно сыграю. И у Михалкова — тоже. А полезет какой-нибудь там Дима Дьяченко — хрен ему по всему лицу. И с партнерами — та же ботва. С Астаховым, к примеру, работать буду. И с Маховиковым. Ребята смазливые. Тех, кто получше, типа Миронова, на фиг! Еще утянут на себя одеяло, переиграют… Ну, и чтоб никакими другими красотками-соперницами в картине даже не пахло. А на вторые роли можно стариков великих пригласить: Басилашвили, там, Цареву, Фрейндлих… Пусть мое красивое лицо своими морщинами подчеркивают.
А потом, если все пройдет, как задумала, вдруг и вправду лет в двадцать пять или хотя бы в тридцать Голливуд меня заприметит… И сбудется в реале мой сон-мечта: «The Oscar goes to… MARIANNA MIROVA!!!»
План был хорош. Осуществлять его я начала в Питере. И ведь сначала все шло нормально. И снотворное я у Царевой скоммуниздила. А потом однажды, в белую ночь, зашла в номер к папашке. Типа, про роль свою спросить. Про трактовку. Ну, он раскрылился — любил, когда его совета спрашивали, — стал меня учить. Потом, как культурный, чаю мне предложил. И себе заодно налил.
А чай он пьет обычно (ну, то есть пил), накладывая огромное количество сахара, кусков пять. Говорил — для улучшения мозговой деятельности. Я снотворное заранее истолкла, развела, принесла в пузырьке. Прокопенко отвернулся — я ему в чашку влила. Когда столько сахара — горечи от таблеток не почувствуешь. Он выпил и захрапел тут же…