Полуянов всю жизнь полагал: грешки могут случаться. Ты не ангел. Тебя может посетить мимолетное чувство. Или похоть (противное слово, но что делать!) обуять.
Что ж, такое бывает. Редко, но и с ним случалось. Даже в пору, когда они стали жить с Надей. Но… Если ты не садист, ты изо всех сил будешь стараться, чтобы партнер ни о чем даже не догадался. Потому что ТО, О ЧЕМ ЛЮБИМАЯ НЕ ЗНАЕТ, КАК БЫ И НЕ СУЩЕСТВУЕТ ВОВСЕ.
А тут… Прилюдно признаться в измене? Да Надька не простит! Она б еще, наверное, могла простить, когда б он тихонечко исповедался, одной только ей. Но при сеансе публичного саморазоблачения… когда все ее, к примеру, подружки, коллеги по библиотеке прочтут его статью… и будут шептаться… открыто давать ей советы: бросить его, послать, разойтись… Нет, нет, тогда она точно ни за что его не простит!
НО ОН НЕ ХОЧЕТ ЕЕ ПОТЕРЯТЬ! НЕ МОЖЕТ ПОТЕРЯТЬ!
Значит, остается — что?
Остается — НЕ ПИСАТЬ. НИЧЕГО НЕ ПИСАТЬ.
Выходит, сенсационного репортажа, ради которого он затеял доморощенное расследование, не будет.
При этой мысли Дима почувствовал облегчение. Невиданное облегчение. Уф-ф, как гора с плеч…
И тут зазвонил телефон. Журналист глянул на определитель. Черт, как назло, главный редактор.
— Полуянчик, — ласково пробасил начальник, — ты молодец. Хорошая работа.
Подобный комплимент от главного в свой адрес Дима за всю многолетнюю работу в «Молвестях» слышал раза три с половиной.
— Стараемся, Василий Степанович, — бодро ответствовал он. — Даже в вагоне-люкс всегда есть место журналистскому подвигу.
— Вот именно! Ты там, говорят, настоящее дознание со следствием учинил?
О Всевышний! Откуда главный только черпает свою — как правило, абсолютно верную — информацию?
— Было такое, — вздохнул спецкор отдела расследований, чувствуя, куда клонится разговор.
— Когда отпишешься? — Тон Василия Степановича стал деловым, начальственным. — Ты не затягивай. И сделай настоящий гвоздь. Чтоб и «Комосомолке», и «Комсомольцу» фитиль вставить. А как первый кусок закончишь, шли его, минуя секретариат, прямо мне. К семи вечера жду.
— Статьи не будет, — бухнул без подготовки Дима.
— Это еще почему?
— Только начато следствие. СМИ не должны на него давить. И называть имя преступника до вступления решения суда нельзя. Есть закон такой. «О печати» называется.
— Ты демагогией не занимайся, Полуянов! — Голос главного сделался недовольным. — И ни финти. Когда тебя закон о печати останавливал?!
— Всегда, когда это, хотя бы даже гипотетически, могло повредить живым людям.
— Не надо песен! Я жду репортаж.
— Его не будет, — упрямо повторил репортер.
— Знаешь, Полуянов, — взъярился редактор, — за такие слова можно и партийный билет на стол положить!
Давно уже не было той партии, членский билет которой (или — его отсутствие, а тем паче лишение) определял судьбу человека. Однако присказка про партбилет до сих пор звучала в устах главного пусть завуалированной, но весьма реальной угрозой.
— Давай мне десять тысяч знаков в номер прямо сейчас, для начала.
— Будет только три знака, — осмелел (если не сказать оборзел) спецкор. — Первый знак «х».
— Так, Полуянов, я, конечно, понимаю, что ты звезда, но хамить старшим права нет даже у тебя.
Дима понял, что слегка перегнул палку и немедленно покаялся.
— Извините, Василий Степанович, — смиренно проговорил он.
— Бог простит! Ладно, жду тебя завтра ровно в девять. Обсудим до летучки, что делать с твоим «Северным экспрессом». Не зря ж ты всю ночь там следствие проводил.
Главнюга опять сменил тон: с языка угроз — на политику умиротворения.
— Хорошо, — согласился репортер. — Давайте, действительно, не пороть горячку. Вместе решим, как лучше.
Шеф бросил трубку, не попрощавшись.
Однако даже теперь, поругавшись с начальником, Дима по-прежнему чувствовал уверенность в том, что решил все правильно. Не будет он ничего писать. Не выгонят же его с работы!
А даже если выгонят… Ни газета, ни сенсационный репортаж, ни кусочек связанной с ним славы, не стоят того, что он может потерять.
НИКТО И НИЧТО НЕ СТОИЛО НАДИ.
Слава богу, он, дурак, наконец-то это понял.
И никаких антиномий.
Никаких неразрешимых противоречий.
А тут… тут и замок щелкнул, и девушка, легка на помине, появилась на пороге: свежая, бодрая, довольная, красивая. И — очень любимая.
Полуянов пошел ей навстречу. Надя завидела его и… Обычно, насколько б он ни уезжал, хоть на три дня, Митрофанова после разлуки всегда бросалась ему на шею. Но не в этот раз.
— А, вот и наша кинозвезда, — молвила девушка насмешливо.
— Привет, Надюшка. Я скучал по тебе.
— Что-то не заметила, — саркастически хмыкнула библиотекарша.
Митрофанова выглядела уверенной в себе и самодостаточной. По сравнению с днями их первой встречи она сильно прибавила в самооценке — да и в красоте тоже.
— И тем не менее, верь не верь — я скучал.
— Ага, за все время — три звонка и семь эсэмэсок.
Надя скинула туфли, переобулась в тапочки и, игнорируя сожителя, отправилась на кухню. В руках, однако, несла пакет с логотипом супермаркета. Значит, что-то вкусненькое все-таки купила. Значит, дела Димы небезнадежны. И она хочет его простить. И простит, если он по-умному поведет себя.
Но Полуянов продолжал вести себя по-глупому. Словно не замечал, что Надя — изменилась. И она уже далеко не та девчонка, что заглядывала в рот своему старшему товарищу.
— О, ты считала мои эсэмэски! — хмыкнул Дима. — Это радует.
Митрофанова поняла, что проговорилась, и щеки ее вспыхнули. Краснеть девушка не разучилась.
— Просто когда скучают — по семь эсэмэсок в день пишут, — буркнула Надя.
— Ну тебе, конечно, лучше знать, — насмешливо бросил журналист. — Именно столько ты мне и писала, как же.
Дима никак не мог наладить нормальный диалог. Словно тень Марьяны витала рядом и мешала ему.
Митрофанова выкладывала из пакета на стол продукты: ничего особо вкусного или праздничного. Традиционные йогурты, сухие каши, сыр. Никакого тебе тортика или бутылки вина. И даже хлеба для любимого не купила — сама Надежда мучного не ела, за фигурой следила.
Чувствовала она, что ли? Видела на расстоянии, что он изменил?
И тогда журналист прибег к испытанному средству: подошел к девушке сзади, крепко обнял. Но она с неожиданной силой вырвалась, отскочила.
— Да что с тобой, милая?
— Послушай, Дима…
Девушка стояла у окна, и Полуянов видел только ее силуэт. Выражение лица не разглядеть, но голос Нади чуть дрогнул.
— Послушай… — повторила она, — может, нам разъехаться?
— С какой стати?! — нахмурился репортер. Он был ошеломлен.
— С такой, что ты меня больше не любишь.
— С чего ты взяла?
— Но и это не главное…
— А что?
— Что я… мне кажется… больше не люблю тебя.
Дима всегда считал, что скорее услышит трубный глас с неба, чем подобные слова — из уст Надюшки. Ее он привычно считал своей — навсегда.
— Да ты с ума сошла! — воскликнул Полуянов.
— Если б действительно сошла, было б легче, — грустно и загадочно молвила подруга.
— У тебя что, кто-то появился? — еще больше нахмурился Дима.
— Пока нет, — ответила она.
Но улыбнулась — загадочно. И, черт возьми, девушка не играла!
Полуянов стал волноваться. Вот так номер! Тихая библиотекарша Надюша, кажется, наставила рога — ему. И это Диме не понравилось. Очень не понравилось. Глухая ревность затопила его.
— Значит, не скучала… — пробормотал он. И понимал, что своими репликами только теряет лицо, но остановиться не мог. — Вот откуда наезд, что эсэмэсок ей мало. Рыльце-то в пушку! Ну и как он в постели?
— Ах, Дима, что ты все на секс переводишь? — досадливо вскрикнула Надежда. — Не спала я ни с кем!
Голос подруги звучал искренне, и у Полуянова чуть отлегло.
— А о чем тогда речь? — успокоенно и даже самодовольно проговорил он. — Флиртовала с кем-то? Целовалась на День независимости на черной лестнице? У тебя в зале новый красавчик-доцент появился?
Никак Дима не мог избавиться от снисходительности по отношению к Надюхе, младшей своей подружке с детских лет, всю жизнь смотревшей на него чуть не как на бога.
— Ох, Дима… — вздохнула девушка: будто устала от непонимания, будто говорила с дефективным.
— Слушай, Надька, а давай лучше для начала поедим, а? — сменил тему Полуянов. — Хоть что-нибудь у тебя похрустеть-то имеется? А то у меня организм уже третий день на одном кофе работает.
Раньше, на заре их жизни, Надя при таком его заявлении немедленно спохватилась бы, засуетилась, стала извиняющимся голосом сетовать, что пирожки плохо поднялись. Но сейчас лишь сухо согласилась:
Раньше, на заре их жизни, Надя при таком его заявлении немедленно спохватилась бы, засуетилась, стала извиняющимся голосом сетовать, что пирожки плохо поднялись. Но сейчас лишь сухо согласилась:
— Ладно. Давай перекусим.
А когда они уселись за стол — никаких разносолов, лишь куриный супчик да салат из фасоли, — Дима потребовал:
— Давай, рассказывай.
— По-моему, это тебе надо рассказывать. — Надя строго, с прищуром посмотрела ему прямо в глаза.
— И я расскажу тоже. Ох, у меня целая детективная история была…
— Я уже знаю.
— Откуда?
— Вся Москва знает. Все твои «Молвести» прочитали.
— Расскажу, расскажу.
«Может, и о Марьяне поведаю тоже — смотря по тому, насколько Надька далеко зашла в своем желании со мной расстаться».
— Только ты, — продолжил Полуянов, — будешь рассказывать первая.
— Почему это?
— Потому что я первый спросил.
— Ну ладно. У меня ведь тоже, знаешь ли, прямо настоящий детективный роман был.
— Детективный? А я думал — любовный.
— А какой же детектив нынче без любви? — с вызовом глянула на друга Надежда, и ее слова опять болезненно проскребли по душе Полуянова, снова всколыхнули его ревность.
— Давай, колись, Надюха. И рассказывай — все. Как на исповеди.
— Буду я еще перед тобой исповедоваться! — фыркнула Митрофанова.
— Ладно, не исповедывайся. Только не ври.
— А я никогда не вру. — Девушка не удержалась и добавила: — В отличие от некоторых.
— Не буду спорить, кто из нас честнее. А то мы до мамонтовых костей не кончим. Ты меня заинтриговала. Мне уже даже интересно: что у тебя там случилось? В библиотеке похитили очередные раритеты?
— Нет, не раритеты. И не в библиотеке. Там совсем другое. Не знаю, с чего начать…
— С начала, — самоуверенно подсказал Дмитрий.
— Ну ладно, — проговорила Надя. — Начало было странным. Я и думать не могла, что та случайная встреча потянет за собой такую цепь событий…
Эпилог
Прошел год.
Проводница Наташа встретила, наконец, настоящую любовь всей своей жизни. Произошло это не в вагоне, как мечталось ей в юности, а довольно тривиально: у подружки на дачке под Белоостровом.
Вячеслав (старше ее на двенадцать лет) сразу поразил Наташино воображение — своей уверенностью, спокойствием, тихим голосом и удивительными рассказами из собственной жизни. Рано овдовевший, он, бывший радист, моряк и полярник — три зимовки в Арктике, пять в Антарктиде! — теперь работал шофером. Да не простым бомбилой — благодаря совершенному знанию английского, развозил на лимузине по Питеру богатых иностранцев. Денег хватало.
Жить вместе они начали словно молодые: спустя две недели после знакомства, а через месяц Наташа уже переехала к нему. Еще спустя полгода сыграли свадьбу.
Наташа чувствовала, что любит, как никогда не любила в молодости, и счастлива, как никогда в жизни.
Однако другая ее мечта — завести ребенка — осталась пока не осуществленной. Из-за возраста рожать железнодорожнице было заказано. Усыновление паре запрещали — опять-таки не из-за юных лет обоих супругов и профессии Наташи. Но пара, кажется, нашла выход — они стали брать из детдома семилетнюю Любашу. Пока только на выходные. Девочка сперва дичилась, но теперь в них души не чает. Наталья со Славой собираются оформить над ней опекунство — тогда Любаша сможет жить с ними постоянно.
Для Елисея Ковтуна поездка в Питер стала последним его приключением и последним залетом. Спустя две недели после возвращения в столицу он скончался от передозировки.
Эльмира Мироновна Царева, вернувшись со съемок, всю свою энергию и талант посвятила больной дочери. Не дожидаясь решения вопроса о наследстве, она бросилась к знакомым артистам и режиссерам: Чулпан Хаматовой, Галине Волчек, Марку Захарову… Даже до Никиты Михалкова добралась. В итоге — о радость! — для того, чтобы профинансировать операцию ее дочери, все-таки нашелся спонсор.
Они отправились в Германию вдвоем. Старая актриса неотлучно проводила время с дочкой, сама порой удивляясь себе и своим невостребованным до сих пор запасам жертвенности и любви.
Операция прошла успешно (впрочем, врачи предпочитают осторожно говорить о «временной ремиссии»), и на днях Царева вместе с Ириной возвращаются в Москву.
Кряжин после гибели Волочковской (и Прокопенко) опять сорвался, запил. Спасло его лишь то, что генпродюсер компании, что снимала «Невозможно оторваться», не мог позволить себе потерять в разгаре съемок еще одного актера. Он направил к Николе настоящую спасательную экспедицию. Кряжин был вытрезвлен, закодирован и доставлен на съемочную площадку. Сыграл, как шептались за его спиной, вполноги, вполглаза, вполнакала — но сыграл…
Благодаря сложным интригам Старообрядцева и его бесчисленным связям в кинематографическом мире, должность режиссера-постановщика «Невозможно оторваться» досталась-таки ему. Впрочем, гораздо большую роль в его утверждении сыграло то, что летом, в разгар съемочного сезона, генеральному продюсеру так и не удалось найти Прокопенко более достойную замену.
Фильм был закончен. Волочковскую и Марьяну заменили другие актрисы, похожие на них внешне. Средние и тем паче дальние планы не потребовалось даже переснимать. Чтобы доснять «крупняки» с новыми исполнителями, уже осенью в Питер стремительным марш-броском отправилась новая киноэкспедиция — впрочем, Полуянова в нее уже не позвали.
Итак, картина была готова, но пока ее не купил ни один канал. Диме, как автору и, с позволения сказать, актеру, презентовали пару дисков с черновым (то есть без музыки, титров и студийной озвучки) монтажом фильма. Первым делом журналист отсмотрел эпизоды с собственным участием и со вздохом разочарования признался себе, что приглашение в Голливуд ему вряд ли светит.
Затем он взялся смотреть кино сначала — и на второй серии бросил. Честно говоря, получилась лажа. Холодный, тусклый и какой-то провинциально-дешевый фильм. И еще ему показалось: те эпизоды, что снимал покойный Прокопенко, все-таки вышли гораздо лучше, чем у Старообрядцева. Впрочем (когда и если кино выйдет на экраны), неискушенный зритель, не знающий перипетий съемок, эту разницу едва ли заметит.
Недавно состоялся суд. Марьяна получила, как и надеялась, по нижнему пределу: восемь лет лишения свободы.
Процесс над ней вышел громким. Его подробно освещали телевидение, радио, пресса. Впрочем, Полуянов не написал о деле больше ни единой строчки, как ни убеждал его (и даже грозил) главный редактор. Дима не хотел заново переживать события той ночи.
Журналист надеется: когда страсти утихнут, сочинит, основываясь на реальных событиях, выдуманную историю. То есть настоящий детективный роман.
Дмитрий по-прежнему живет с Надей.
После тех трех недель в июне, что они провели в разлуке, когда (впервые в жизни) не разделили приключения и опасности, а пережили их поодиночке, их отношения переменились.
Какими они стали?
А вот это — совсем другая история.
О приключениях Нади читайте в новом романе Анны и Сергея Литвиновых «Смертельное фуэте».
Смертельное фуэте Глава первая
Нищие Надю Митрофанову обожали. Хотя в Москве миллионы людей — есть, наверное, и более жалостливые, и, уж точно, более богатые, — но из толпы всегда выхватывали именно ее. Неужели попрошайки и впрямь специальные курсы посещают? На которых учат: если девушка задумчива, носит юбку ниже колена и не особо стройна — обязательно подаст? И на срочную операцию, и на хлебушек погорельцам, и даже просто на бутылку.
Сколько Надя себя помнила, она всегда кому-то помогала — не только нищим. Выгуливала соседскую собаку, бегала за хлебом для приболевшей бабки из квартиры напротив, подменяла в предпраздничный день коллегу… А что поделаешь, коли Всевышний наградил несовременным мягким характером?
А уж мужики из Нади просто веревки вьют. Взять ее приятеля Полуянова. Охотно пользуется Надиной добротой — живет в ее квартире, всегда ходит в чистой, наглаженной рубашке, накормлен, ухожен… Но замуж при этом не зовет. Не считает нужным. Естественно, ему проще и приятнее: уноситься куда-нибудь в вихре событий, уставать, набираться впечатлений — одному! — а потом возвращаться под надежное и уютное Надино крылышко. Отсыпаться в ее аккуратной квартирке, отъедаться ее пирогами.
Вот и сейчас: умотал в Питер. В кино его, видите ли, сниматься позвали! С хорошим режиссером, роль почти что главная, да еще и фильм по его собственной книжке. «Просто глупо, — сказал, Надюшка, — отказываться». А что актеры, даже далеко не звезды, часто своих подруг на съемки с собой берут, об этом вроде и не ведает. По крайней мере, когда Надя заикнулась, что у нее как раз отпуск не отгулян, а в Питере белые ночи, Димка только отмахнулся: