Потому жил почти как король. Любые джинсы и все, что положено, родителям в Москву регулярно посылочки отправлял… Да и в университете дела неплохо шли. Студенты ведь в основном на две группы делятся: или откровенные ботаники, не приспособленные к реальной жизни, или же конкретные лоботрясы. А я оказался как раз посерединке. Удовлетворительный багаж знаний плюс немалая практическая сметка. То есть человек безусловно полезный любому работодателю. Потому у меня уже на последнем курсе было как минимум пять предложений о работе. Так и удалось зацепиться за страну. Начинал помаленьку, на смешной зарплате, а сейчас, спустя десять лет, не барствую, конечно, но свои сто тысяч в год получаю. А в прошлом году осуществил наконец давнюю мечту: вытащил в гости родителей. И получилось, честное слово, как в моем детстве — только наоборот. Тогда маманчик с папанчиком пытались устроить мне сказку — приключения, клады, цирки, интересные книжки и прочее. А теперь я им настоящую нирвану организовал. В Москве-то они, пенсионеры, привыкли каждую копейку считать и на рынках, в целях экономии, отовариваться. В Штатах же — полное изобилие, все улыбаются, а за мою месячную зарплату абсолютно реально купить слегка подержанный «додж». И родители мои милые, как-то в одночасье постаревшие, откровенно наслаждались вдруг открывшейся им «страной больших возможностей». Голливуд, Лос-Анджелес, Лас-Вегас, даже Диснейленд — все это радовало их, словно детей. И еще больше, я видел, они были счастливы потому, что я, их любимый и единственный сын, полностью вписался в американскую действительность. Везде возил их на собственной машине, помогал заказывать еду в ресторанах, привозил на самые достойные распродажи…
А вечером, уже накануне отъезда, папа попросил, чтоб я отправил маму «в какой-нибудь самый ударный магазин». И на ушко шепнул:
— Чтоб как можно дольше бродила… Мне с тобой поговорить надо. Как мужчине с мужчиной.
И за «Манхэтенном» моим фирменным коктейлем, словно бы между прочим спросил:
— Влад, скажи. Ты когда-нибудь слышал про генерал-полковника Маркова?
И уставился так испытующе.
А я в полководцах не силен, потому брякнул первое, что взошло в голову:
— Улицу генерала Маркова в Москве помню. Там еще неплохой кабак был… Не знаю, остался ли сейчас.
Отец поморщился:
— Все бы тебе кабаки!
Однако еще один глоток моего «Манхэттена» сделал. И назидательно продолжил:
— Генерал-полковник Виктор Петрович Марков, к твоему сведению, — выдающийся полководец. Кавалер множества орденов. Это благодаря ему мы одержали победу на Курской дуге. Маршал Жуков о нем писал, что это был в высшей степени грамотный военный, сделавший очень многое для укрепления обороноспособности нашей страны.
— Очень интересно, конечно, — вежливо начал я. И невежливо закончил: — Только мне-то что до этого Маркова?
Но отец будто не слышал. Задумчиво продолжал:
— Генерал Марков, помимо прочего, был исключительно обаятельным человеком. Высокий, статный, породистый. Считался одним из первых красавцев столицы. Но женить его на себе долго ни у кого не получалось. Очень долго. И только когда ему было сорок, он вступил в брак. С очень известной балериной. Лидия Лебедева, ее-то ты хотя бы знаешь?
— Ага, — кивнул я. — Читал. Это та самая, что могла фуэте в шестьдесят четыре оборота прокрутить?
— Ну про шестьдесят четыре оборота — это, наверно, преувеличение, но примой главного театра страны она была очень долго.
— Что ж. Генералы часто женятся на балеринах, — кивнул я, решительно не понимая, к чему клонит папаня.
— Это была пара, известная на весь Советский Союз. И жили они, кажется, счастливо. По крайней мере, генерал присутствовал на всех выступлениях Лебедевой. И всегда дарил ей букеты — охапки ее любимых алых роз…
Отец снова запнулся. Я терпеливо ждал.
— Я читал все, что написано об этих людях, — по крайней мере в официальных источниках, но ответа на свой вопрос так и не нашел. Поэтому остается лишь гадать: а знала ли она?.. И я почти уверен, что знала. Она была — да и сейчас остается — исключительно мудрой и тонко чувствующей женщиной…
— Кто — она?
— Лидия Лебедева. Законная супруга генерала.
— Да о чем знала-то?
— О том, что у Маркова была другая семья. Неофициальная. И о том, что у него растет дочь.
И тут я начал наконец догадываться. Ведь моя мама — когда я пытался ее расспрашивать — никогда не рассказывала о своем отце…
— Ты хочешь сказать… — выдохнул я.
— Да, — грустно кивнул папа. — Генерал Марков — твой дед.
— Но…
— Доказать это невозможно, — торопливо продолжил родитель. — Тот его первый брак не был зарегистрирован, и в свидетельстве о рождении твоей мамы в графе «отец» стоит прочерк. Свою связь Марков и твоя бабушка тщательно скрывали. Однако о дочери генерал знал. Вплоть до самой своей смерти помогал деньгами. Выбил квартиру…
Так вот почему моя скромная бабушка проживает в роскошной кирпичной двушке в престижнейшем столичном районе!
— А когда, ты говоришь, генерал умер? — пробормотал я.
— Очень давно. Сорок три года назад.
— А ты мне рассказываешь только сейчас, — обиженно буркнул я.
Отец же спокойно парировал:
— Но зачем тебе было знать об этом раньше? Чтобы хвастать своим именитым родственником перед одноклассниками?
— Да причем здесь хвастать! — хмыкнул я. — Просто знал бы: в кого у меня этот медальный профиль. Генеральские повадки. Пронзительный взгляд… В конце концов, улица Маркова в какой-то степени в мою честь названа!
— Не надо ерничать, Влад, — устало произнес отец. — И повторюсь: юридически тебе Марков не дед. Твоя бабушка никогда не пыталась посягать на его фамилию. И на его имущество.
— А… много у него было имущества?.. — вкрадчиво поинтересовался я.
— Сколько бы ни было — тебе оно не принадлежит, — отрезал отец. — У генерала есть законные наследники.
— Ну и что мне тогда от этого родства толку? — хмыкнул я.
— Все бы тебе толк, Владик… — вздохнул отец. — Хотя, может быть, так и нужно. Вон ты какой практичный. В Америке, на хорошей должности, свой коттедж, машина…
И одним махом допил коктейль. А потом отставил бокал и веско произнес:
— Ладно. Все-таки расскажу. Дело в том, что твоей маме — и тебе — действительно кое-что завещано. Это старинная, принадлежавшая еще бабке Маркова брошь. Удивительно изящная, с чистейшей воды бриллиантом в центре. Очень дорогая. И, как всегда говорил генерал, брошь должна достаться его единственной и любимой дочери.
Мое сердце предвкушающе заколотилось. Кажется, разговор, наконец, сворачивал на тот самый, исключительной ценности, клад, на который еще в моем далеком детстве глухо намекал отец.
— Марков очень ценил, что твоя бабушка не стала поднимать шума, когда он ушел от нее — ушел к блистательной Лебедевой. И пусть он бросил свою любовницу — но не бросил дочь. И, чтобы доказать это, написал завещание. Вот оно.
Отец извлек из кармана и бережно расправил пожелтевший от времени листок. Я жадно вчитался в написанные уверенным почерком строки:
…
Завещание
Двадцать пятого марта Одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года
Я, Марков Виктор Петрович, проживающий по адресу: город Москва, улица 2-я Тверская-Ямская, дом 54, квартира 16, настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее распоряжение:
Из принадлежащего мне имущества, как-то: брошь из драгоценных камней и бриллиантов, изображающая сидящего на цветущей ветке орла с распростертыми крыльями, который держит в клюве желтый бриллиант размером четыре карата огранки «бриолет», покрытая изумрудами, рубинaми, сапфирами и бриллиантами огранки «подушечкой», в серебряной и золотой оправе, изготовлена приблизительно в 1750 году, длина — 7.6 см — завещаю Лукиной Марине Серафимовне (девичья фамилия, имя, отчество моей мамы!) в ее полное и безраздельное владение.
Содержание соответствующих статей ГК РСФСР мне разъяснено. Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, один из которых направляется на хранение в Государственную нотариальную контору номер 8. Настоящее завещание удостоверено мною, нотариусом Котенковым Г.В.
И подпись:
В. Марков— Пап… — тихо вымолвил я. — Но это ж вообще обалдеть!.. Такая брошь! Она же бешеных денег стоит!..
Отец лишь вздохнул.
А я перешел к следующему — очень, признаться, меня волнующему вопросу:
— Но где эта брошь сейчас?
— Ох, Влад… — вздохнул отец. — Мы переходим с тобой к самому сложному. Дело в том, что брошь скорее всего находится у Лидии Лебедевой. Той самой балерины.
— Но почему? — опешил я.
— Знаешь… жизнь иногда выкидывает досадные фортели… Гримаса судьбы, больше никак не скажешь. Брошь всегда хранилась в доме твоей бабушки — хотя она, понятное дело, никуда с такой драгоценностью не выходила. В те времена кто мог себе позволить появляться с бриллиантами? Жены дипломатов, те же звезды балетные, но не простая учительница, как твоя бабушка. Поэтому она любовалась сокровищем лишь дома. И однажды, примеряя брошь с каким-то новым платьем, случайно сломала у нее замочек. Очень расстроилась, конечно, расплакалась, позвонила Маркову… А тот (хотя отношения у них к тому времени почти разладились) успокоил ее и пообещал: он отнесет брошь к ювелиру и починит. И все сделал, позвонил твоей бабке, сказал, что замочек исправили и завтра он драгоценность вернет. А ночью — генерал внезапно скончался. Погиб при невыясненных обстоятельствах. И брошь принести не успел.
Отец лишь вздохнул.
А я перешел к следующему — очень, признаться, меня волнующему вопросу:
— Но где эта брошь сейчас?
— Ох, Влад… — вздохнул отец. — Мы переходим с тобой к самому сложному. Дело в том, что брошь скорее всего находится у Лидии Лебедевой. Той самой балерины.
— Но почему? — опешил я.
— Знаешь… жизнь иногда выкидывает досадные фортели… Гримаса судьбы, больше никак не скажешь. Брошь всегда хранилась в доме твоей бабушки — хотя она, понятное дело, никуда с такой драгоценностью не выходила. В те времена кто мог себе позволить появляться с бриллиантами? Жены дипломатов, те же звезды балетные, но не простая учительница, как твоя бабушка. Поэтому она любовалась сокровищем лишь дома. И однажды, примеряя брошь с каким-то новым платьем, случайно сломала у нее замочек. Очень расстроилась, конечно, расплакалась, позвонила Маркову… А тот (хотя отношения у них к тому времени почти разладились) успокоил ее и пообещал: он отнесет брошь к ювелиру и починит. И все сделал, позвонил твоей бабке, сказал, что замочек исправили и завтра он драгоценность вернет. А ночью — генерал внезапно скончался. Погиб при невыясненных обстоятельствах. И брошь принести не успел.
— Но, если есть завещание… Надо было явиться к этой балерине! Потребовать свое!..
— Твоя бабушка — а потом и твоя мама — делать это категорически отказались.
— Но почему?
— Бабушка просто очень боялась того, что ее связь с генералом выплывет наружу. Ведь она коммунистка была, секретарь парторганизации. И тут вдруг — внебрачная связь, да с кем! А мама… Ну ты же знаешь нашу маму. Она очень любит истории про принцев — и совсем не приспособлена к жизненным дрязгам. А тут бы пришлось доказывать, спорить… Возможно, судиться… Не захотела сама — и мне не позволила.
— Ну а сейчас… Сейчас, наверное, слишком поздно, — задумчиво произнес я. — Ведь у завещаний, кажется, какие-то сроки давности есть… Не вступил вовремя в наследство — и все, до свидания.
— Но ведь текст завещания остался. И его копия в нотариальной конторе наверняка тоже, — задумчиво произнес отец. — И Лидия Лебедева еще жива. И ты, — он внимательно взглянул на меня, — наконец вырос и производишь впечатление человека, который, м-мм… умеет устраиваться в жизни.
— Я все понял, папа, — поспешно кивнул я. — Я все понял…
* * *
Старики — они как дети. Только что горе горькое, жизнь кончена, но обрати на них внимание, пожалей, приласкай — и мгновенно расцветают.
Вот и спасенная Надей старушка, совсем недавно почти что умиравшая, в метро воспрянула духом — несмотря на час пик и духоту. Царственным кивком поблагодарила паренька, уступившего ей место, и даже пыталась, перекрикивая грохот поезда, завязать с Надей классическую пенсионерскую беседу — что цены растут, на улицах грязь, а от приезжих шагу ступить некуда…
Надя в разговор не вступала. Ей места, разумеется, никто не уступил, и девушка, одной рукой вцепившись в поручень, второй пыталась отстучать Мишке извинительную эсэмэску. На свидание она уже опоздала — как минимум на двадцать минут. Может, просто бросить бабку на «Пушкинской» и со всех ног рвануть в кафе? А то ведь, мелькнула предательская мыслишка, одноклассник может и не дождаться. Он парень видный, а в столичных увеселительных заведениях девушек вечерами куда больше, чем молодых людей…
Но отвязаться от старухи оказалось не так-то и просто. Едва вышли на станции, та по-хозяйски оперлась на Надину руку и объявила:
— Я решила: мы пойдем по Дмитровке — там народу меньше.
— Послушайте! — психанула Надя. — Давайте вы сами пойдете по Дмитровке! А я между прочим опаздываю!
И старуха мгновенно преобразилась: снова — потерянный взгляд выцветших старческих глаз, дрожащие губы, и воздух начала хватать, будто задыхается, взмолилась:
— Деточка! Не бросай меня!
Вот артистка!
А тут, очень кстати для бабки, и от Мишки ответная эсэмэска пришла: дескать, извини, застрял в пробке, когда доплетусь, неизвестно.
Надя же короткой вспышкой вдруг увидела себя со стороны. Что ж у нее за нескладное житье-бытье! Кругом — полно счастливых парочек, девчонки — сплошь с сияющими глазами и с букетами, а ее постоянный поклонник, видите ли, на съемках в Санкт-Петербурге. Кадрит актрисок и прочий кинематографический персонал. Поклонник временный неизвестно, видите ли, когда доплетется. Да еще и незнакомая бабка на плече повисла…
«Так, видно, всю жизнь и будет, — грустно подумала она. — Вечно решаю чужие проблемы, провожаю других. А те, кого жду я, — не приходят…»
И дело, конечно, не в безобразно опаздывающем однокласснике. Бог с ним, с Мишкой. Главное: Димка Полуянов — ее единственная и настоящая любовь — тоже не звонил. Уже целых три дня…
Старуха же, будто почувствовав ее состояние, вдруг спросила:
— Детонька… А ты уверена, что хочешь идти на это свое свидание?
— С чего вы взяли про свидание? — буркнула Надежда.
— А куда еще можно спешить — в центре Москвы, в восемь вечера? — улыбнулась бабуся. И вдруг предложила: — Давай лучше ко мне в гости пойдем. Я тебя чаем напою…
«…И буду весь вечер вещать: про низкую пенсию да про всякие артриты с артрозами».
— Нет, спасибо, — покачала головой Надя. — До подъезда вас доведу, раз уж взялась, а дальше — у меня дела.
Бабка же — проницательно взглянула на нее и вдруг вымолвила:
— Знаешь, милая. Я не буду тебя уговаривать. Скажу лишь одно: когда тебе будет восемьдесят восемь — как мне, — ты поймешь. Что в старости больше всего жаль не ушедшей молодости и не былой красоты. На самом деле жальче всего тебе будет времени, которое ты в своей жизни потратила — на неинтересных людей, на пустые разговоры. На ненужные свидания…
— А вы, конечно, человек исключительно нужный, — не выдержала Надя.
Старуха лишь рукой махнула:
— Да разве я про себя! Что я — ноль, безликая тень. Всю жизнь в домработницах. Я тебя совсем с другим человеком познакомить хочу. С хозяйкой своей. С Лидией Лебедевой. Слышала про нее?
— Лебедева? Это… это та самая? Знаменитая балерина? Любимица Сталина? — наморщила лоб Надя.
— Это не просто балерина, — строго произнесла старушенция. — Лидочка — великий человек. Талантливый. Мудрый.
И неожиданно сбавила пафосный тон, взглянула моляще:
— Давай поднимемся. Пожалуйста! Лидочка, она… она очень одинока! И так любит, когда к нам приходят гости!
Надя когда-то видела — разумеется, в записи, совсем старой, черно-белой, — как блистательно Лебедева танцует партию Китри в «Дон-Кихоте». И, помнится, поразилась — даже не технике исполнения, а той бешеной энергии, что излучала балерина. Она вся была огонь, вихрь, сгусток счастья. Но то были съемки, кажется, шестьдесят какого-то лохматого года. Это ж сколько лет Лебедевой сейчас?
А старуха продолжала уговаривать:
— У нас профитроли есть, я утром испекла. И сыр, настоящий французский бри, Егор Егорович принес. И вино. Сухое красное вино. И… и разве тебе не интересно — познакомиться с человеком-легендой?
«Ага. Только эта легенда наверняка старуха еще постарше тебя. Начнете меня на пару рассказами о своих болячках грузить».
Надя совсем уже было собралась отказаться — но тут ее мобильник возвестил об еще одной эсэмэске. «Я только на Шереметьевской. Ехать еще минимум полчаса», — сообщал однокурсник.
А она-то переживала, что на целых двадцать минут опаздывает!
Надя вздохнула:
— Ладно. Я поднимусь. Только совсем ненадолго.
…Подъезд в доме балерины оказался абсолютно барским — с широченной мраморной лестницей, зеркалами, устланным ковром полом. Вход сторожил военной выправки консьерж. Он кивнул бабке, мазнул внимательным взглядом по Наде. Подозрительно спросил:
— Девушка с вами?
— Да, — с достоинством кивнула старуха. И зачем-то добавила: — Ее пригласила Лидия Михайловна. Лично.
Страж больше никаких вопросов задавать не стал, снова уткнулся в кроссворд. А когда поднялись на скоростном, явно позднейшей постройки лифте на пятый этаж, оказалось, что их встречают и здесь: дверь квартиры распахнута, о косяк опирается дядька — какой-то весь рыхлый, неприбранный, нескладный. Но глазенки цепкие, и рот кривит недовольно.
Старушенция бросилась к нему, ласково — и как-то заискивающе — пропела:
— Познакомьтесь, Егор Егорович. Это… это… — В бабкином взгляде мелькнула паника.
Ну, конечно. О своих болячках повествовала охотно — а именем человека, который помог, даже не поинтересовалась.
— Надя, — пришла на помощь Митрофанова.
— …Надя… она просто спасла меня сегодня. Мне стало плохо, и Надя помогла мне добраться домой, и…
— И вы, добрая душа, конечно, пригласили ее на чай, — ухмыльнулся неприятный мужик.
Наградил Митрофанову еще одним испытующим взглядом, — но не посторонился. И обратился уже к ней: