— Так это и есть твой дом? — спросил таможенник, подавленный величественным видом особняка.
— Да, синьор, это мой дом.
— Ну так позвони в дверь, — посоветовал он.
Саулина с силой потянула за ручку, соединенную веревкой с колокольчиком. Раздался серебристый звон, потом наступила бесконечная тишина. Она снова позвонила, но изнутри так никто и не ответил.
— Похоже, здесь никого нет, — заметил таможенник.
Саулина в растерянности поглядела в лицо этому честному крестьянину, который проводил ее сюда из человеческого участия, хотя в глубине души, конечно, рассчитывал на справедливое вознаграждение.
— Не может быть, — принялась оправдываться Саулина. — Я ничего не понимаю. Уж слуги-то должны быть дома!
— Вот именно, — хмуро подтвердил он, — должны быть. Но ведь никого нет!
— Этого не может быть! — в отчаянии закричала Саулина, продолжая дергать ручку. Потом она повернулась к таможеннику. — Что мне теперь делать? Куда идти?
— Послушай, девочка, — сказал он, — у меня уже полно седины в голове. И если ты думаешь, что меня можно втянуть в темную историю, ты ошибаешься. Может, объяснишь мне, какое отношение имеет твоя маменька к мадам Грассини?
Опять она попала в беду! Теперь, даже если она расскажет всю правду, он все равно ей не поверит.
— Моя мать живет в селении Корте-Реджина, — сказала девочка, не сводя глаз с лица своего спутника.
— Это довольно далеко отсюда, если не ошибаюсь.
— Вы правы, синьор, — продолжала Саулина, ощутив новый прилив надежды. — Я сказала, что не могу найти свою маменьку, но на самом деле, я искала дом синьоры Грассини. Она — моя приемная мать. Я буду сидеть на крыльце, пока синьора Джузеппина не вернется домой. А вам за труды дам вот это, — и она вытащила из кармана кошелек, подаренный ей Марцией.
— Это что еще за новость? — воскликнул он. — Может, теперь ты мне скажешь, что это твои сбережения?
— Это подарок.
— Кто ж вам делает такие подарки, синьорина?
Саулина разрыдалась.
— Ты наплела мне кучу разных баек. От души надеюсь, что ты не окажешься еще и воровкой впридачу, — сказал он искренне. — Потому что иначе у тебя будут большие неприятности.
— Я не воровка! — запротестовала Саулина.
— Идем-ка со мной, я отведу тебя к городскому коменданту, — сказал он, схватив ее за руку повыше локтя. — Как говорится, береженого бог бережет.
И он потащил ее за собой.
22
Дон Франческо Нава, комендант города, прикладывал к глазам примочки из шалфея. У него болели глаза, и примочки хорошо помогали.
С тех пор, как девятого мая глава городского совета Лоди ворвался к нему в спальню и объявил, что французы вторглись в Ломбардию, политическая ситуация в обществе неуклонно ухудшалась у него на глазах, а его собственное положение стало просто невыносимым. И вот теперь, когда по всей территории провинции творилось бог знает что, он должен заниматься поисками какой-то Саулины Виолы, чтобы услужить фаворитке генерала Бонапарте. Если поиски маленькой крестьяночки увенчаются успехом, это может обернуться ему на пользу: главнокомандующий французов убедится своими глазами, что представители местной власти, назначенные эрцгерцогом Фердинандом, заслуживают его доверия.
— Есть новости? — спросил он своего секретаря.
— Нет, гражданин, — ответил молодой дворянин, с трудом выдавливая из себя ненавистное слово: он никак не мог смириться с языком революции, оскорблявшим аристократию.
И в самом деле, вся революционная пресса изо дня в день изощрялась в нападках на «благородных», публикуя ядовитые пасквили и непристойные карикатуры, излюбленным сюжетом которых было изображение простолюдинов, справляющих нужду на дворянские гербы.
— Возможно, господь сжалится над нами, — вздохнул граф Нава, больше полагавшийся на божье милосердие, чем на помощь людей, не раз его подводивших.
— После бунтов, разразившихся в Павии и Милане, генерал Бонапарт непременно примет свои меры, — предупредил молодой человек.
— Вряд ли он возложит на нас ответственность за насилие, совершенное отчаявшимся народом, — возразил комендант, прекрасно понимая, что имеет в виду его секретарь. — Мы откликнулись на его призыв и встали под французские знамена. Мы приветствовали Бонапарта как освободителя, но он, помнится, обещал не вмешиваться в нашу веру, сохранить нашу собственность, уважать наши обычаи.
— Да, но впоследствии кое-кто выразил свое возмущение его непомерной жадностью, — заметил секретарь, намекая на недавние бунты, на которые народ созывали церковные колокола.
— Знаю, в Милане и в Павии были повалены «шесты свободы», — признал граф Нава, — а самые злонамеренные нападали на якобинцев из Народного общества. Но положение становится невыносимым. Казна пуста, французы уже конфискуют одежду, обувь, нательные рубашки. Конечно, я понимаю, им необходимо экипировать армию, но нельзя же делать это, раздевая народ!
Секретарь почтительно улыбнулся этой вспышке праведного гнева у своего принципала, человека, славившегося необыкновенной мягкостью и терпимостью.
— Говорят, Бонапарте потерпел сокрушительную неудачу при попытке взять штурмом Мантую, — доверительно сообщил он. — И еще ходят слухи, что тридцать тысяч австрийцев высадились в устье По.
— Слухи, друг мой. Слухи, и ничего более.
— Стало быть, вы полагаете, что ничего из этого не выйдет?
Молодой человек не любил австрийцев, терпеть не мог французов и радовался, когда они уничтожали друг друга на поле боя.
— Полагаю, когда к горлу приставлен нож, разумнее заплатить, — сказал между тем комендант.
— Но это же совершенно несправедливо!
— Вся человеческая история состоит из несправедливостей. А когда несправедливости творят победители, это называется чрезвычайными мерами.
— Значит, пока кругом рушится мир, мы должны продолжать искать протеже мадам Грассини.
— Должны, мой юный друг, — с горечью подтвердил граф. — И если нам повезет и мы найдем ее, мы сможем извлечь из этого большую выгоду, особенно сейчас, когда Бонапарте был вынужден спасать свою певицу от разъяренной толпы, собравшейся под окнами ее дома.
— Джузеппина Грассини, спасенная солдатами Наполеона, — саркастически заметил молодой человек. — Победитель в битве при Лоди берет под защиту куртизанку!
— Прошу вас, замолчите, — нахмурился комендант.
«Этот Бонапарте — тип холерический и мстительный», — подумал он.
В комнатах особняка зазвучали шаги и приглушенные голоса. Дворецкий поспешно открыл двери и едва не был опрокинут французским офицером в сопровождении двух солдат.
— Чему обязан таким визитом? — невозмутимо спросил граф Франческо Нава, взглядом удерживая на месте своего горячего секретаря.
— Гражданин Нава, у меня есть приказ окружного судьи препроводить вас в уголовную тюрьму, — твердо отчеканил офицер.
— Мягко говоря, странное распоряжение, — невозмутимо заметил граф Нава.
— В Милане пролилась кровь, гражданин. Вы представляете народ, запятнавший себя этими преступлениями.
— Я? — улыбнулся городской комендант, не пытаясь, впрочем, заявить о своей невиновности.
— Вы, гражданин, а также ваши друзья: Бельджойозо, Таверна, Арригони, Мельци и другие.
— Что ж, по крайней мере, я буду в хорошей компании, — ответил граф Нава, готовясь последовать за вооруженным конвоем.
23
Дверь была приоткрыта, и Рибальдо не пришлось стучать. Обрубок из Кандольи узнал его. Когда разбойник закрыл дверь, Обрубок зажег свечу.
— Где девочка? — спросил Рибальдо, быстро оглядев помещение.
— Я ее не нашел, — признался безногий.
— Что значит — ты ее не нашел? — Рибальдо едва сдерживал гнев.
— Она сбежала.
— Хочешь, чтобы я поверил, что какая-то девчонка сбежала от Обрубка из Кандольи?
— Я ее даже не видел. Она сбежала от сводни, — объяснил Обрубок. — Но входи же наконец и сядь. Я расскажу тебе все с самого начала.
Рибальдо сел верхом на стул и обхватил руками его спинку.
— Я слушаю.
Обрубок из Кандольи не отличался красноречием. Слова толпились у него в голове, но застревали на губах. А сейчас еще ему очень не хотелось рассказывать историю, в которой был замешан придворный лекарь Фортунато Сиртори.
Есть один человек, Рибальдо, — начал он, — человек, которого я считал святым, а теперь уже не знаю, что о нем и думать. То ли он великий грешник, то ли сам дьявол. Похоже, там, наверху, где они живут со своей наукой, люди так же грешны, как и мы, простые смертные.
— Если ты решил удариться в философию, мы из этих дебрей не скоро выберемся, — нетерпеливо перебил его разбойник. — Какое отношение имеет этот твой таинственный человек к Саулине?
— Если ты решил удариться в философию, мы из этих дебрей не скоро выберемся, — нетерпеливо перебил его разбойник. — Какое отношение имеет этот твой таинственный человек к Саулине?
— Девочка сбежала как раз из дома этого человека, — ответил Обрубок.
— Сводня уже успела сосватать ее клиенту? — удивился Рибальдо.
— Но он ее не тронул, — поспешил объяснить Обрубок.
Он все еще находился под впечатлением от случившегося и никак не мог успокоиться. В глубине души он не мог примирить хранившийся у него в памяти образ придворного лекаря, великодушного и всемогущего целителя, с омерзительным портретом, нарисованным галантерейщицей. Несколько часов назад Обрубок сам отправился в дом врача рядом с монастырем Святых Старцев.
Открывший ему слуга тут же попытался захлопнуть тяжелую дверь, увидев на пороге такое чудовище, но Обрубок успел его опередить, перехватив дверь своей могучей рукой.
— Передай своему хозяину, что его спрашивает Алессандро Казираги.
Слуга привык, что к придворному лекарю приходят всякие, в том числе и самые невероятные визитеры, но он никогда еще не видел человека без ног, обладающего силой быка.
Обрубок почти бесшумно скользил на своей обычно громыхающей тележке по комнатам и коридорам. Над гневом возобладал почтительный трепет, уважение, граничившее с религиозным почитанием, которое всегда умел внушить ему придворный лекарь.
— Ты пришел в час печали, — сказал ему Фортунато Сиртори. — А печаль — это тяжкий недуг, который даже я не берусь лечить.
— Я пришел, чтобы оказать услугу другу и спасти заблудшую душу, — тихо ответил Обрубок. — Я вам бесконечно благодарен, но я хочу знать, могу ли я по-прежнему уважать вас.
В эту минуту он вновь стал прежним человеком — высоким, гордым, красивым. Он превратился в Алессандро Казираги, ему казалось, что он вновь ступает легко, как в те времена, когда у него еще были ноги.
— Ты далек от истины, Алессандро, если для суждения о человеке тебе требуются слова и доказательства. Вода и ветер, немного глины, благоухание и зловоние — вот что такое человек, величайшее творение вселенной, непредсказуемое и загадочное. Он падает с четвертого этажа и остается в живых, а прохваченный легким сквозняком умирает. Считается, что человек — мыслящее животное, но когда он следует дурным инстинктам, толкающим его на зло, разве он человек?
Придворный лекарь сидел в саду на каменном бортике чаши фонтана, его печальный взгляд был устремлен в никуда. Расставшись с халатом из китайского шелка, он надел белоснежную рубашку и светлые панталоны, казавшиеся белыми в прозрачном ночном воздухе, на ногах у него были темные сапоги. Он выглядел гораздо моложе своих пятидесяти лет.
— Итак? — спросил он, приглашая гостя уточнить цель своего визита.
Алессандро Казираги откашлялся, пытаясь привести в порядок свои мысли. Столь изощренная манера разговора подавляла его.
— Сегодня вам привели одну девочку, — начал он наконец. — Ее зовут Саулиной.
Придворный лекарь наконец взглянул на него:
— И что же?
— Я хочу узнать, где она, — упавшим голосом продолжал Алессандро. В глубине души он еще надеялся, что великий человек даже не поймет, о чем его спрашивают.
— Саулина, это маленькое чудо, была здесь. Ты с контрады Лагетто, стало быть, ты знаешь, кто привел ее ко мне.
— Вот поэтому я и хотел узнать наверняка.
— Саулина — это не просто чудесный цветок. Это колдовство. Возможно, ее не существует, возможно, она всего лишь отсвет наших фантазий. Это мечта, это сон, и, как все сны, она растаяла.
— Вы хотите сказать, что она ушла?
— Я тебе все это говорю, потому что это правда, Алессандро. Аньезе сказала тебе правду, — заверил его придворный лекарь, словно прочитав его мысли.
Ах, как тяжело осознавать, что великий человек пал так низко.
— Я должен ее найти. Вы можете мне помочь? — спросил Алессандро.
— Для кого?
Было совершенно очевидно, что Обрубок из Кандольи исполняет чье-то поручение.
— Для одного высокопоставленного лица.
Придворный лекарь ничуть не удивился, узнав, что высокопоставленное лицо интересуется такой чаровницей, как Саулина.
— Не могу ли я узнать его имя?
— Для Наполеона Бонапарта, — признался Обрубок.
Придворный лекарь Фортунато Сиртори многозначительно покачал своей большой головой, увенчанной полукольцом седых волос.
— Мир меняется у нас на глазах, события мчатся за нами подобно стае гончих; дворянство проявляет недовольство, народ бунтует, победители не оставляют нас в покое, а люди, которые могли бы повлиять на все эти изменения, уладить споры, успокоить мятежные души, исправить злоупотребления, смягчить боль, заняты поисками мечты по имени Саулина. — Фортунато Сиртори имел в виду не только Наполеона, но отчасти и самого себя. Обрубок из Кандольи глядел на него в недоумении, не понимая, о чем идет речь. Поэтому придворный лекарь продолжил свою мысль: — Любовь — это ускользающая тень, все ее волнения не более чем суета, она собирает богатства, не зная, кто ими воспользуется.
Две слезинки, блеснувшие в лунном свете, покатились у него по щекам — обычная человеческая слабость.
Алессандро не смел верить тому, что видел.
— Она была вам так дорога?
— Саулина? Саулина упорхнула, как бабочка, случайно залетевшая в мой сад. Но эти слезы я лью не из-за нее. Я плачу из-за Марции.
Обрубок ничего не понимал, а придворному лекарю было безразлично, понимает он или нет.
— Ты ее не знаешь, верно? Откуда тебе знать? Марция ушла от меня, Алессандро. А вместе с ней ушла любовь, ушла жизнь. Она дала денег Саулине, уговорила ее сбежать, а потом ушла сама. Навсегда. Не попрощавшись. Не сказав ни слова.
— Мне очень жаль. Но я просто не понимаю, о чем вы говорите, — тихо признался Обрубок.
— И помочь ты мне не можешь, я это знаю. А еще я знаю, кто такая Саулина, и могу тебя заверить, что она вышла из этого дома такой же чистой, какой вошла в него. Впрочем, осквернить мечту невозможно.
— Я лучше пойду, синьор.
— Иди, Алессандро. И пусть тебе сопутствует удача. Я останусь здесь наедине со своей болью. Если бы мы и в самом деле могли учиться на собственных страданиях, как говорит мудрец, мир уже знал бы формулу счастья.
Обрубок подробно рассказал Рибальдо о своей встрече с Фортунато Сиртори, опустив только имя и звание придворного лекаря. Рибальдо не стал настаивать, уважая секреты друга.
— Если бы я не видел ее своими собственными глазами, — заметил безногий, — я бы, кажется, сам начал верить, что эта девочка — всего лишь мечта. Она неуловима, как облачко.
Рибальдо встал и направился к двери.
— Ты поддался чарам этого человека, — сказал он другу. — Не знаю, чего он больше заслуживает: уважения или презрения. Но ты пошел туда с намерением его задушить, а кончил тем, что дал ему возможность выплакаться на твоем плече.
— Это верно, — подавленно признал Обрубок.
— Не стыдись этого, Алессандро, — теперь и Рибальдо назвал его по имени, потому что говорил просто с человеком, а не со своим сообщником или наемным убийцей.
— Мне очень жаль, что я так и не смог тебе помочь.
— Нам придется продолжить поиски.
— Неужели тебе так важно угодить мадам Грассини?
— С сегодняшнего утра она находится под защитой французской армии. Не исключено, что она уже и думать забыла о девочке. Но я дал слово, а слово мое нерушимо. Для кого-нибудь другого эта девочка могла стать разменной монетой, но для меня это вопрос чести. Крутая заварилась каша, верно?
— Ты говоришь о том, что произошло в Павии? — живо догадался Обрубок.
— Бунт послужил французам предлогом, чтобы ограбить город.
— К счастью, они не отдали на разграбление Милан после беспорядков на Соборной площади.
— Французы здраво рассудили, что не стоит искушать миланцев, — заметил Рибальдо. — Миланцы не ограничились бы сбиванием нескольких трехцветных кокард и «шестов свободы».
— Они снесли даже помост с надписью «Права человека», увенчанный фригийским колпаком. Словом, тот самый народ, который приветствовал французов, теперь их ненавидит, — подытожил Обрубок.
— Вот именно, — согласился Рибальдо. — Они отправились к дому Грассини и стали выкрикивать оскорбления, а потом забросали окна камнями. Конечно, сторожевым псам Бонапарте пришлось взять ее под охрану. Кстати, имей в виду, весь цвет миланской знати заключен в монастырь Санта-Маргерита.
— Тебе известны имена? — спросил Обрубок.
— Принц Бельджойозо, граф Таверна, граф Кавенаго, маркиз Арригони, граф Мельци д'Эриль, граф Нава и другие.
— А мы хлопочем о какой-то Саулине? — удивился Обрубок.
— Да, мы должны ее найти, — подтвердил Рибальдо. — Не забывай об этом.