— Вы пунктуальны, как судьба, — пошутил молодой человек, торопливо освобождая поверхность письменного стола от книг и бумаг, словно только что оторвался от работы.
— Но вы уже одеты! — удивилась женщина.
— Просто я еще не раздевался, — пояснил Рибальдо.
— Вы хотите сказать, что не спали всю ночь?
— Я хочу сказать, что даже не ложился.
— Взрослый человек, а ведете себя как маленький, — добродушно выбранила его Эмма. — Так и заболеть недолго!
— Я приму к сведению ваши драгоценные советы, — поклонился он.
— Ну, а пока выпейте крепкого кофе, он придаст вам сил, — она налила в чашку ароматный напиток, — и, ради всего святого, поешьте!
Гульельмо начал медленно, с наслаждением прихлебывать кофе.
— Вы правы, мне уже лучше.
— И отдохните немного.
— Я последую вашему совету.
— А я уж позабочусь, чтобы ни приезжие, ни слуги вас не беспокоили.
— Считайте, что я перед вами в неоплатном долгу.
— С вашего разрешения, — она поклонилась и ушла.
Когда за ней закрылась дверь, Рибальдо рухнул в кресло. Он решил, что позавтракает, проспит весь день, а на закате вновь пустится в дорогу, чтобы доставить Саулину в Милан.
Образ этой девочки заполнил его сердце и душу. Рибальдо готов был скакать верхом еще день и ночь, чтобы вновь сжать ее в своих объятиях. Воспоминание о свежем луговом запахе ее волос, ощущение ее живого тепла, как будто навек запечатлевшееся на груди, прогнали усталость и сон. Он выпил кофе, но есть не стал. Не хотелось.
Ему достаточно было мысленно представить себе лицо Саулины, ее тонкую кожу, ее нежные, вздрагивающие веки, ее гибкое тело, чтобы воскресить в душе блаженный трепет. В сравнении с теми чувствами, которые внушало ему одно воспоминание о Саулине, все остальное не имело значения. Жажда мести, страсть к риску, стремление к справедливости, все запутанные противоречия его бурной, богатой приключениями жизни разрешились, отодвинулись куда-то далеко, пропали из виду. Он не знал, как назвать это чувство, однако оно страшно напоминало любовь, о которой он всегда мечтал, но так и не узнал до этой минуты. Грезя о прекрасных глазах Саулины, Рибальдо наконец забылся сном.
37
Саулина медленно очнулась. Счастливая улыбка тронула ее губы: так крепко и сладко она не спала уже давным-давно, может быть, с раннего детства. Она чуть приоткрыла глаза и тут же испуганно распахнула их во всю ширь. Куда ее опять занесло? Как она оказалась в этом незнакомом месте? Сколько ни старалась, Саулина не могла вспомнить, что предшествовало забытью.
Но вскоре она с удивлением поняла, что не испытывает страха. Уж скорее можно было подумать, что она попала в сказку, до странности похожую на реальную жизнь. Она утопала в перинах широчайшей постели, пахнущей лавандой и вереском, мягкой, как облако.
Постепенно приходя в себя, девочка вспомнила Икара, дедушку Чампу, потом маркиза Феба и маркизу Дамиану и, наконец, Гульельмо и Бернардино, ночную скачку по лесу. Потом вспомнилось кое-что еще: обещание вернуться в Милан, в дом Джузеппины Грассини. И еще — теплые и сильные руки Гульельмо Галлароли, первого мужчины, который обнимал ее, и она льнула к нему, испытывая неведомое ей ранее волнение.
И все-таки где она? Кому принадлежит эта чудесная постель, в которой она проснулась? Протянув руку и отведя в сторону полог из зеленой парчи, Саулина окинула изумленным взглядом комнату — более прекрасную, чем любой из покоев в доме синьоры Грассини, более роскошную, чем даже та, где ее принимала Дамиана Альбериги.
— Ну наконец-то ты проснулась! С добрым утром, — приветствовал ее добрый, немного надтреснутый голос с заметным ломбардским акцентом.
— Да, я проснулась, — сказала Саулина, поворачиваясь туда, откуда исходил голос.
— И уж наверное, проголодалась.
Ставни были плотно закрыты, ласковые слова доносились из темного угла. Саулина с опаской направилась туда.
— Верно, умница, подойди поближе.
Только теперь она разглядела маленькую кроткую старушку, сидевшую в кресле.
— Меня зовут Саулина, — представилась девочка. — Саулина Виола.
— Знаю, — сказала старушка.
Маленькая, как будто игрушечная, в своем уже очень преклонном возрасте она сохранила в лице выражение невинности, свойственное юной душе. Саулина даже спросила себя, уж не снится ли ей эта сказочная добрая фея.
— Вы меня знаете? — растерялась она.
— Знаю.
— Мне кажется, я вас раньше никогда не видела.
— Мне говорили, что ты очень красива.
— Вам говорили?..
— Красоту я могу только вообразить, — ничуть не смущаясь, продолжала старая женщина, — или узнать на ощупь, — и она протянула к лицу Саулины свои тоненькие, иссохшие ручки.
— Значит, вы…
— Да, девочка моя, я совершенно слепа, — улыбнулась старушка. — Но это не значит, что я несчастна.
Саулина заметила, что женщина на нее не смотрит. Ее светлые глазки были направлены мимо девочки, поверх постели, к зашторенному окну, сквозь которое просачивались золотистые лучи солнца.
— Мне очень жаль, — сказала Саулина, опомнившись от удивления.
— Спасибо, милая, но ты не должна расстраиваться из-за меня.
— Где я? — спросила Саулина.
— Ты под защитой Гульельмо Галлароли. В его доме. Он оставил тебя здесь, чтобы ты могла отдохнуть. Сегодня вечером или завтра он отвезет тебя в Милан.
— А вы кто?
— Я Юстиция.
— Разве это имя?
— Это имя, которое очень много значит.
Саулина ничего не понимала.
— Все имена что-то значат, — сдалась она, решив не вступать в спор.
— А ты знаешь, почему тебя зовут Саулиной? — огорошила ее старушка неожиданным вопросом.
— Потому что так хотел мой… моя мать, — запинаясь ответила она.
— А твоей матери его подсказал кто-то, имевший отношение к театру?
— Я не знаю, — совсем смутилась Саулина, пораженная догадливостью старой женщины.
— Имена даются случайно, — строго объяснила Юстиция, — но потом они овладевают человеком и начинают определять его жизнь.
— Неужели это правда?
— Тебя назвали в честь Саула. Его душа разрывалась между жаждой власти и пониманием своей бренности. Это трагедия одиночества.
Девочке эти слова показались очень красивыми, но совершенно непонятными.
— Это такая сказка? — спросила она.
— Ну, если тебе хочется так думать, — согласилась старушка, — считай, что сказка.
— Вы так много знаете, — простодушно восхитилась Саулина.
— Я прочитала много книг и собирала слова на их страницах, как цветы на лугу.
— Слова как цветы, — медленно повторила Саулина, и ее губы раскрылись в улыбке. — Цветы в книгах.
— Каждое написанное слово — это цветок. Ты тоже сможешь их собрать, если прочтешь много книг.
— Это и в самом деле так важно?
— Я как-то раз прочитала, — стала рассказывать Юстиция, — что две крайности знания сходятся. Одна крайность — это полное невежество, в котором пребывают все люди, когда рождаются на свет.
— Это про меня! — обрадовалась Саулина.
— А вторая крайность, — с улыбкой продолжала старушка, — это удел высоких душ, которые, взойдя по ступеням знания на самую вершину, вдруг понимают, что ничего не знают.
— Это про вас, — догадалась Саулина.
— Может, оно и так, но, как видишь, мы с тобой равны.
— Мне кажется, это хорошо. А все-таки что означает имя Юстиция?
— Юстиция означает справедливость. А что, разве тебе не нравится?
— Конечно, нравится! Вот только в жизни я ее почти не встречала, — вздохнула Саулина.
— Ты встретишь ее здесь! — заверила ее старушка.
В ослепительном солнечном свете, проникающем сквозь закрытые ставни, плясали золотистые пылинки. Беспощадное летнее солнце сжигало поля, но стены дома в два локтя толщиной хранили внутри приятную прохладу.
— Я должна вернуться в постель? — спросила Саулина, коснувшись руки Юстиции.
— Это еще зачем? — удивилась старушка. — Ты должна умыться, переодеться и поесть.
— А кто живет в этой комнате?
У старушки всегда был наготове неожиданный и убедительный ответ:
— Ну раз ты здесь, стало быть, ты и живешь.
— Нет, я хочу сказать, вообще чья это комната?
— Такая маленькая, а уже такая любопытная!
— Простите, — смутилась Саулина. — Но почему вы так заботитесь обо мне?
— Я выполняю приказ, — загадочно ответила Юстиция.
— Значит, вы это делаете не потому, что я вам нравлюсь? Не по доброте душевной?
— Бернардино меня предупредил, что я должна быть терпелива и заботлива. Я так и поступаю. Синьор Гульельмо велел отдать в твое распоряжение эту комнату. И я ее приготовила для тебя.
Щеки Саулины стали пунцовыми.
Щеки Саулины стали пунцовыми.
— А где он? — спросила она, вспоминая сильного и нежного мужчину, который держал ее на руках.
— Ты о ком? — нахмурилась старушка.
— О синьоре Гульельмо.
— Он там, где хочет быть, — решительно отрезала Юстиция. — Нас это не касается. А теперь хватит вопросов.
Юстиция направилась к двери так уверенно, словно могла видеть.
— А как же я? — растерялась Саулина.
— А ты иди за мной, — ответила старушка.
Девочка вошла следом за нею в небольшую комнату, где помещалась наполненная теплой водой ванна, еще больше, чем в доме Грассини, но точно так же выложенная тонкой льняной простыней.
— Надеюсь, ты сумеешь сама принять ванну, — сказала Юстиция.
— Конечно, я умею мыться сама! — с гордостью заявила Саулина.
— На табурете рядом с ванной, — продолжала старушка, — я положила любимое мыло синьора Гульельмо. Оно из Англии.
— А что такое Англия? — Это такое место. Далеко отсюда.
— Как Кассано?
— Гораздо больше и дальше. А теперь хватит болтать, начинай-ка мыться.
Саулина быстро разделась, попробовала воду ногой, как ее учили, потом погрузилась в ванну. Ее охватило ощущение блаженства.
— И постарайся не залить весь пол, — продолжала добродушно ворчать старушка.
— Я буду осторожна.
Саулина схватила круглый и гладкий кусочек мыла. Ей уже приходилось видеть похожее в доме Грассини. Это мыло пахло жасмином и было нежно-сиреневого цвета.
— Три хорошенько повсюду, — напомнила ей Юстиция. — Даже там, где стыдно. Вода и мыло так же важны для тела, как молитва для души.
Саулина покраснела.
— Да, — сказала она, а поразмыслив минутку, нерешительно добавила: — Полагаю, это ванная комната синьора Гульельмо.
— Опять вопросы? — притворно рассердилась старушка.
— Я ничего не спрашивала, — стала оправдываться Саулина. — Я просто так подумала.
— Ты будешь хорошей ученицей для того, кто возьмет на себя труд тебя учить, — одобрительно заметила Юстиция, удивленная сообразительностью девочки.
— Значит, я угадала?
— Более или менее.
— Можно мне взять мою одежду?
— Она вся испачкалась в лесу. После ванны наденешь новое.
В другой раз она бы обрадовалась обновкам, но сейчас у нее было другое на уме.
— Скажи, Юстиция, — рискнула спросить Саулина, — а ты кто?
— Я мать каждому, кто претерпел несправедливость. Вот теперь я забочусь о тебе.
Когда Саулина вышла из воды, Юстиция тотчас же протянула ей широкую льняную простыню, чтобы вытереться. Она действовала так, будто была зрячей. — Я чувствую себя королевой, — блаженно улыбнулась девочка, закутавшись в белую простыню, пахнущую лавандой.
— Вот и оденься, как подобает королеве, — сказала ей старушка. — Возвращайся в комнату и посмотри, что там на кресле.
Саулина повиновалась.
— Какие яркие наряды! — восхищенно воскликнула девочка, перебирая одежду.
— Я сама их выбрала, — ошеломила ее старуха.
— Ты?
— Люблю яркие цвета. Мои слепые глаза еще хранят память о голубом и алом. Ну давай одевайся!
Натянув белые панталончики, заканчивающиеся оборками у колен, Саулина нарядилась в цыганский костюм: пышную юбку со множеством воланов, расцвеченную желтыми, бирюзовыми, красными и зелеными узорами, а к ней желтую блузку из свеженакрахмаленного ситца с короткими рукавами-буфами и скромным полукруглым вырезом.
— Тут есть подарок для тебя, — внезапно объявила Юстиция, вытащив из кармана своей юбки коробочку, обтянутую серым бархатом.
Саулина молча взяла ее в руки и открыла. Она увидела ожерелье, сережки и браслет из кораллов, оправленных в золото. Украшения показались ей роскошными, достойными знатной дамы, она поверить не могла, что они предназначены ей. К тому же она на горьком опыте научилась не доверять видимости.
— Скажи мне, Юстиция, — тихо спросила Саулина, — что со мной будет, если я приму этот подарок?
— Это от синьора Гульельмо, — ответила старушка, — поэтому ты можешь взять его без страха. Раз он дарит это тебе, значит ты этого заслуживаешь.
— Я в этом не уверена, — призналась Саулина. — Я уже наделала глупостей. Теперь я хочу вести себя разумно и держаться подальше от беды.
— Вот и славно, — улыбнулась Юстиция.
Саулина с чисто женским кокетством любовалась на себя в венецианское зеркало. Старушка погладила ее по лицу, провела своими невесомыми пальцами по телу девочки, словно хотела вылепить его из глины.
— Ты очень красива, — сказала она.
— Спасибо, — смутилась Саулина.
— Твоя красота станет для тебя пропуском в другой мир, — предсказала старая слепая женщина, — потому что твоя красота необыкновенна и никто не сможет устоять перед ней. Но пользуйся ею разумно. Она может обернуться против тебя.
Эти слова напугали Саулину.
— А теперь пойдем, — сказала Юстиция, и они отправились в столовую. Золота и серебра там было много: блюда, кубки, приборы, кувшины, подносы. На белой скатерти камчатного полотна — драгоценный резной нефрит, редкий фарфор, тончайший хрусталь.
— Если ты проголодалась, ступай к столу. Тут хватит на целый полк, — сказала старуха.
— Неужели все это настоящее? — не веря своим глазам, воскликнула Саулина.
— А вот попробуй — и узнаешь.
— Мы в большом городе? — полюбопытствовала девочка.
— Мы — посреди леса.
— И ты хочешь меня уверить, что прямо посреди леса стоит такой дворец?
— Не стану я тебя ни в чем уверять. Это правда.
— Значит, Гульельмо Галлароли очень богат.
— Он добр и справедлив. Он хочет, чтобы ты была счастлива. А что до богатства, мой тебе совет — не думай об этом.
— Но кто он такой, этот синьор Галлароли? — тихонько заплакала Саулина. — Мне страшно. Опять меня обманывают! Скажи мне правду, Юстиция. Я знала одну торговку, она хотела меня продать. Что ты хочешь со мной сделать?
Старушка взяла ее руки в свои.
— Никто тебя не обманывает. Вот, видишь мои руки? Много лет назад они убили человека. Мужчину, который хотел обидеть девочку вроде тебя. Вот эти самые руки нашли в себе силу восстановить справедливость.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? — всхлипывала Саулина.
— Эта девочка была моей дочерью. А теперь успокойся. Запомни, в этом доме никто никогда не причинит тебе зла.
38
Над лесом полыхал закат. В темнеющем небе бесшумно мелькали птицы. Саулина залюбовалась древним, как мир, и вечно новым зрелищем.
Вместе с Юстицией, чья безошибочная память и уверенная поступь вели ее за собой, девочка осмотрела все великолепное маленькое царство Гульельмо Галлароли.
Она уже кое-что в этом мире повидала: жила в нищете, потом в роскоши под крышей прославленной певицы, вдыхала отравленный воздух Боттонуто, приспособилась к спартанской простоте быта бродячих скоморохов, одним глазком успела увидеть благородное изящество усадьбы маркизов Альбериги.
Но ничто не потрясло ее так, как этот дворец, скрытый под смиренной оболочкой крестьянского дома. Она поняла, что хорошему, как и плохому, предела не бывает. Но теперь она знала, что будет страдать, когда ей придется покинуть это тайное убежище.
И еще ее не оставляло чарующее воспоминание о прикосновении Рибальдо, о его нежности и силе долгих объятий, об ощущении покоя и надежности. Сама того не зная, она впервые почувствовала себя женщиной.
Последней остановкой в ее волшебном путешествии стала комната, все стены которой были уставлены книгами, а единственное окно выходило в лес. Кресло, которое выбрала для себя Саулина, устроившись в нем с книгой в руке, прямо-таки приглашало к чтению. Она огляделась кругом, чувствуя себя как королева на троне, и подумала: а действительно ли Гульельмо Галлароли прочитал все эти книжки?
С разрешения Юстиции она с величайшей осторожностью перебрала несколько книг, остановив свой выбор на томике размером с требник в красивом сафьяновом переплете темно-синего цвета с золотыми цветочками. Ее внимание привлек заголовок: «Зеламира, или Необычные связи». Книга была напечатана в Венеции в 1742 году.
Саулина начала читать вслух, сначала медленно, потом более уверенно.
— О, да у нас тут завелся свой чтец-декламатор! — прервал ее прекрасный, звучный, мужественный голос.
Саулина оглянулась на дверь и увидела Рибальдо. Он улыбался, демонстрируя два ряда крепких белых зубов. От удивления и волнения девочка словно приросла к креслу. Вот такой ему суждено было запомнить ее навсегда: книга в руке, пунцовые щеки, водопад золотистых кудрей на тонких плечиках, цветастый цыганский наряд. Рибальдо должен был взять себя в руки и успокоиться. Напомнить себе, что перед ним всего лишь маленькая девочка, которой еще не исполнилось тринадцати.