2
Карета была запряжена четверкой лошадей. На козлах рядом с кучером сидел лакей, и оба они были тепло укутаны. Саулина села рядом с певицей, всем своим видом показывая, что путешествие ее ничуть не волнует. Она с сожалением отказалась от занятий, так как считала образование необходимым пропуском, ведущим ее к намеченной цели.
В свинцовом воздухе кружились редкие снежинки.
— Дай-то бог, чтобы снег не пошел, — заметила Джузеппина. — В снегопад ехать очень тяжело, да и опасно.
— Снега не будет: слишком холодно, — объяснила Саулина, прекрасно разбиравшаяся в погоде.
Карета быстро катила по хорошо утоптанной большой дороге, все окрестные поля были засыпаны снегом, тутовые деревья и акации казались застывшими ледяными скульптурами и заставляли вспоминать волшебные сказки, рассказываемые по вечерам у зажженного камина. Время от времени по дороге попадались отдельные хуторские строения, и дым, идущий из труб, почему-то наводил на мысль о собравшейся у камелька семье.
— Ты так не думаешь? — спросила Джузеппина, поделившись этой мыслью с Саулиной.
— Нет, — ответила та. — Эти дома топятся по-черному и наводят меня на мысли только о холоде, нищете, жестокости и отчаянии.
Певица почувствовала себя неуютно, столкнувшись с такой уверенностью в себе, с таким четким и беспощадным видением мира. Она поправила у себя на коленях медную грелку с деревянной ручкой, наполненную горящими угольями, прикрытыми сверху золой, с тем чтобы жар уходил медленно.
— Разве тебе не холодно? — спросила она, зябко передернув плечами.
— Я тепло одета, синьора Джузеппина, — ответила девушка, подчеркивая разницу между практичностью своей собственной одежды и легкомысленным нарядом певицы.
Саулина была укутана в длинный, до самых пят, шерстяной плащ с широким капюшоном красивого жемчужно-серого цвета, подбитый теплым и мягким куньим мехом.
— Такие плащи вот уже несколько лет никто не носит, — ужаснулась Джузеппина, зябко ежась в своей кашемировой шали. — Даже не вздумай надеть его в городе. Теперь в моде вот это, — и она продемонстрировала свою шаль, не спасавшую от холода, зато гревшую ее тщеславие. — Я только что вернулась из Парижа, — доверительно сообщила певица, — и мне известно все о модах нынешнего сезона.
При этом она улыбнулась, втайне надеясь, что ей удалось затронуть тему, способную вывести ее подопечную из равнодушного состояния.
Саулина смерила ее своим строгим взглядом.
— Прошу меня извинить, синьора, — сказала она, — но если мода предписывает смерть от холода, я ни за что не соглашусь ей следовать.
Итак, Джузеппина снова ошиблась.
— Ты хочешь сказать, что только глупцы следуют за модой?
— Я не имею в виду ничего, кроме того, что уже сказала.
Карета время от времени замедляла ход на засыпанных рыхлым снегом или обледеневших участках дороги.
— С такой скоростью мы никогда не доберемся, — пожаловалась Джузеппина.
— С божьей помощью доберемся, — спокойно произнесла Саулина.
Закутанный с головы до ног священник пробирался по протоптанной среди полей дорожке. Следом за ним шел служка, то и дело звонивший в колокольчик. Они несли святые дары, направляясь к крестьянскому дому с курящейся на крыше трубой. Там кто-то умирал. Или уже умер.
Саулина подумала о своей матери.
— Как вы думаете, успеем мы застать ее в живых? — спросила она у своей покровительницы, приведя ее в изумление.
— Я не знаю. Мне известно лишь то, что сказано в записке дона Джузеппе. Но ради тебя я надеюсь, что вам удастся поговорить в последний раз.
Саулина опустила взгляд, потом вскинула свое прекрасное личико, опушенное мехом, на Джузеппину.
— Я даже не знаю, что мне ей сказать.
— Своей матери? — поразилась та.
— Нам почти нечего было сказать друг другу, даже когда мы жили вместе.
Что послышалось при этом в ее голосе? Равнодушие или сожаление? Джузеппина так и не поняла.
— Когда люди близки друг другу, слова не нужны.
— Мы, крестьяне, вообще не привыкли говорить больше, чем нужно, — заметила Саулина. — Нам важны дела, а не слова.
— Но ты уже не крестьянка. И ты сумеешь найти верные слова.
— Ну, если на то пошло, я никогда не была крестьянкой. Вы ведь знаете, что Амброзио Виола мне не настоящий отец. Если бы моей матери хватило смелости последовать за тем цыганом-скоморохом, возможно, я стала бы актрисой. Или танцовщицей. Но, уж конечно, меня бы не было сейчас здесь с вами, в этой карете. Просто моей матери не хватило смелости.
Она ни на минуту не вспомнила о том, что у матери были и другие дети, семья, принципы, требующие уважения. Так уж была создана Саулина: существовала только она и цель, которой она намеревалась достичь. Все остальное не имело значения.
— А тебе хотелось увидеть своего отца-бродягу? Вдруг ты на него похожа? — полюбопытствовала певица.
— Да, мне хотелось его увидеть, особенно когда я была маленькой. Мама говорила, что я в точности на него похожа, если не считать светлых волос. Тогда я смотрелась в воду в ведре или в поилке и видела лицо своего отца. И мне смешно было видеть этого отца с кудряшками и с лицом девчонки.
— А теперь тебе больше не смешно?
— Я вообще больше не смеюсь и не плачу.
— Ты все еще вспоминаешь Гульельмо Галлароли?
Саулина не ответила и переменила разговор.
— Вы больше месяца провели в Париже, — сказала она, — и ни слова не говорите мне о Бонапарте. Я знаю, что он разогнал Директорию и стал первым консулом.
— Я с радостью отмечаю, что благочестивые сестры держат тебя в курсе мировых событий.
— Когда им не удается мне в этом помешать, — уточнила Саулина.
— И когда же, к примеру, такое бывает? — полюбопытствовала певица.
— Когда события наступают прямо на нас.
— Какие события? — спросила Джузеппина, сраженная железной логикой Саулины.
— Сестра Клотильда, — привела пример Саулина, — очень умна и хорошо разбирается в политике. Конечно, она горой стоит за австрийцев, но все-таки понимает, что австрийское владычество в Ломбардии доживает последние недели.
Глядя на свою подопечную, Джузеппина надивиться не могла на ее красоту, а слушая ее речи, поражалась ее трезвому уму. Сколько ни старалась, она не могла примирить в уме образ этой просвещенной молодой дамы с воспоминанием о маленькой безграмотной дикарке, одетой в лохмотья, грязной, с исцарапанными колючей ежевикой руками и ногами, найденной случайно в небольшом селении в нескольких милях от Милана. Из невзрачной бесформенной куколки появилась на свет великолепная бабочка с широкими крыльями и чуткими усиками; никто не смог бы предсказать, куда она улетит.
— Сестра Клотильда всегда была очень внимательна к тебе, — заметила Джузеппина.
— Она понимает, что со мной ей не приходится терять время понапрасну, — с равнодушной гордостью объяснила Саулина.
— Она очень высокого мнения о тебе, — продолжала певица.
— Я была бы лицемеркой, если бы сейчас начала скромничать.
— Но скромность украшает женщин…
— Синьора Грассини, — четко объяснила Саулина, — за четыре года я много думала, прочитала много книг и кое-что усвоила. Некоторые мудрые мысли произвели на меня большое впечатление и остались в моей памяти навек. В особенности одна. Я убедилась, что бессмысленно и невыгодно преуменьшать свою значимость. Это глупо. Только малодушные ценят себя ниже, чем на самом деле стоят. А ханжество никогда не считалось доброде-телью.
Джузеппина сделала вид, что закашлялась, вытащила из ридикюля розовый платочек и, выглянув в окно, убедилась, что снег повалил гуще. На самом деле она пыталась избежать спора, в котором ей не суждено было уцелеть. Язычок, отточенный светской болтовней, не годился для пикировки с беспощадной логикой маленькой дикарки из Корте-Реджины.
— К нам скоро вернутся французы, — сказала Джузеппина после недолгой паузы. — Ты рада?
— Слава богу, — ответила Саулина совершенно равнодушно.
— Что касается первого консула, — кокетливо продолжала оперная дива, — он по-прежнему мой лучший друг. И передает тебе свой самый горячий привет.
Саулина теперь уже хорошо понимала, что имеет в виду Джузеппина, называя Наполеона своим лучшим другом, но это признание ее не волновало.
— Он доволен моими успехами? — спросила она не столько из искреннего интереса, сколько для того, чтобы просто поддержать разговор.
— Он гордится твоими отличными результатами. Каждый раз спрашивает, как у тебя дела, — сказала Джузеппина, сжав ее руку обеими руками и глядя на нее с любовью. — Я ему обещала, что по окончании занятий привезу тебя в Париж.
— Могу я узнать, в чем причина?
— Мне кажется, что тебе больше не нужно учиться.
— Он гордится твоими отличными результатами. Каждый раз спрашивает, как у тебя дела, — сказала Джузеппина, сжав ее руку обеими руками и глядя на нее с любовью. — Я ему обещала, что по окончании занятий привезу тебя в Париж.
— Могу я узнать, в чем причина?
— Мне кажется, что тебе больше не нужно учиться.
— Знаний никогда не бывает слишком много, — возразила Саулина.
— Ты изучила латынь, французский, естественные науки и математику.
— Ну, раз уж об этом зашел разговор, я еще умею вышивать, готовить, сочинять пригласительные записки, а также письма с поздравлениями и соболезнованиями.
— Зато ты почти незнакома с музыкой, — подхватила Джузеппина. — Почему бы нам не поехать домой и не заняться музыкой всерьез?
— Заманчивое предложение, — сказала Саулина, — но я приму его лишь в том случае, если вы мне позволите продолжить занятия и по другим предметам.
— Ты хочешь сказать, что согласна покинуть эту мрачную темницу? — обрадовалась Джузеппина, протягивая ей обе руки.
— Я хочу сказать, что при определенных условиях была бы готова принять ваше предложение.
— Ты сняла камень с моей души, Саулина! — воскликнула певица, стискивая ее руки в своих. — Мне так нужен близкий друг, — растроганно добавила она, — на которого я могла бы положиться.
Саулина в глубине души не исключала для себя возможности, которую сейчас предложила ей ее благодетельница. Жизнь в колледже давалась ей с трудом. Тупицы благородных кровей, на чьих геральдических знаках должны были бы фигурировать ослиные уши, завидовали успехам Саулины и третировали ее за низкое происхождение, хотя за нее аккуратно вносили немалую плату.
Мать-настоятельница испытывала к ней противоречивые чувства. Девчонка оказалась упрямой, строптивой, замкнутой, ревниво оберегающей свой внутренний мир от любого вторжения. Но она была полна решимости учиться и безропотно подчинялась самым суровым правилам с терпением истинного стоика, а любые трудности преодолевала с легкостью благодаря своему изобретательному уму. Она ни на что не жаловалась и ничему не радовалась, просто шла своей дорогой, шаг за шагом, ни о чем не жалея, ни с кем не вступая в споры, ни разу не оглянувшись назад.
Одно время сестра Клотильда даже тешила себя мыслью открыть для девочки ворота монастыря и очень осторожно перечислила ей все возможные преимущества, но в этом вопросе Саулина была неумолима.
— У меня своя дорога, — сказала она в ответ. — Если мне суждено подняться по общественной лестнице, это произойдет на глазах у всех, а не за закрытыми дверями монастыря.
— Подняться по общественной лестнице означает приобрести дворянский титул, — напомнила ей монахиня с высоты своего положения и опыта. — Ты могла бы приобрести его только через замужество. Но ни один аристократ никогда не женится…
— На крестьянке? — холодно перебила ее Саулина.
— На мещанке, — уточнила монахиня, поместив ее в более почтенное третье сословие.
Саулина ничего не ответила. Она отлично понимала, что не зря благородный синьор старинной фамилии — кстати, родной брат сестры Клотильды! — вот уже несколько месяцев зачастил в колледж. Маркиз Феб Альбериги д'Адда так и не женился во второй раз после смерти Дамианы. Он отверг два чрезвычайно выгодных брачных контракта и, несомненно, положил глаз на Саулину.
Карета замедлила ход.
— Мы приехали, — сказала Джузеппина.
Саулина выглянула в окошко и увидела лишь темные тени за непрерывно движущейся стеной сверкающих белых снежинок.
— Быстро мы добрались, — заметила она.
Она вернулась в дом, где родилась, в дом своих родителей, братьев и сестер, но ее лицо даже не дрогнуло, на нем не отразилось никаких чувств. Джузеппина молчала. Эта девочка уже внушала ей страх.
Карета остановилась на центральной площади Корте-Реджины перед церковью. Возница и лакей спрыгнули на землю, притопывая ногами от холода и дуя на замерзшие пальцы, в ожидании приказов. Холодный резкий ветер резал кожу.
У церкви стоял дон Джузеппе. Саулина узнала его, хотя он постарел, выглядел еще более усталым, бедным и забитым.
— Я Саулина Виола, — сказала она, шагнув ему навстречу.
— Саулина Виола? — переспросил он, с изумлением оглядывая представшее перед ним видение.
— Вы меня не помните?
Бедняга! Конечно, он ее помнил! Он ее никогда не забывал. Только он не ожидал увидеть юную аристократку, изъяснявшуюся на чистейшем итальянском.
— Вы, должно быть, приехали повидать вашу матушку? — спросил он.
— Как она?
— Все в воле божьей. Она мечтает вас увидеть.
Изящная молодая синьорина, закутанная в теплый плащ, подбитый мехом куницы, и старый священник в поношенной рясе стояли неподвижно на фоне старинной церкви.
— Если хотите, я провожу вас, — предложил дон Джузеппе.
— Прошу вас еще минутку подождать.
Саулина подошла к карете, чтобы попрощаться с певицей, безнадежно пытавшейся согреться в своей слишком тонкой щегольской шали.
— Не беспокойтесь обо мне, синьора, — сказала Саулина. — Я, пожалуй, задержусь здесь на несколько дней.
— Я пришлю за тобой карету через четыре дня, хо-рошо?
— Хорошо. Спасибо вам за все, синьора Джузеппина.
— Я думаю, ты правильно сделала, что вернулась, — сказала певица, стараясь даже в момент прощания хоть как-то затронуть чувства девушки.
Саулина и на этот раз ее разочаровала.
— Надеюсь, — ответила она совершенно равнодушно.
— До свиданья, — вздохнула Джузеппина и сделала знак кучеру возвращаться на козлы.
Саулина проводила взглядом карету, исчезающую за деревьями, и обернулась к священнику.
— Идемте, — сказала она дону Джузеппе и прошла вперед к бедной сыроварне, еще четыре года назад считавшейся ее родным домом. Вокруг них уже начала понемногу собираться толпа. Все глазели на Саулину с жадным любопытством, дети молчали, старики перешептывались.
— Это Саулина Виола, — прохрипел один.
— Приблудная кошка Амброзио Виолы? — переспросила какая-то старуха.
— Она самая, — подтвердил старик.
— Но это же невозможно! — воскликнула молодая девушка, в детстве игравшая с Саулиной.
Женщины стягивали шали под подбородком, мужчины, напротив, снимали шапки, словно мимо проходил крестный ход с изображением Мадонны. Саулина сразу увидела Амброзио Виолу и узнала братьев. Двое старших уже стали мужчинами, младшие сильно выросли.
— Добро пожаловать, синьора, — неуклюже кланяясь, сказал ее отец.
— Я хочу видеть свою мать, — прервала его Саулина, недовольная этим церемониалом.
Только маленькая Гита смело бросилась ей на шею и восхищенно прошептала:
— Ты красивая.
— Пойдем к маме, — предложила Саулина.
Один крестьянин вызвался внести в дом два тяжелых бархатных саквояжа Саулины.
— Говорят, она вернулась, чтобы выкупить деревню, — переговаривались в толпе.
— А уж Амброзио надает ей добрых советов.
Саулина уже поднималась по расшатанной деревянной лесенке, ведущей в спальню, когда Амброзио Виола окликнул ее.
— Нет, синьора, — предупредил он, — ваша мать теперь лежит здесь, в кухне.
Саулина строго взглянула на него.
— В кухне?
— Это из-за холода, — объяснил Амброзио, предупредительно распахнув дверь и отступая к стене, чтобы дать ей дорогу.
Саулина вошла в темное помещение, где провела столько жарких и столько холодных дней, где она смеялась, плакала, ела, сидела голодная, получала затрещины от старших братьев и удары ремнем от отца. Но это место хранило и воспоминания о мимолетных ласках ее матери.
Луиджия лежала на соломенном тюфяке в защищенном от сквозняков углу между поленницей и очагом. Казалось, она спит.
— Мама, — окликнула ее Саулина, взяв ее за руку.
Под резным деревянным распятием трепетало пламя масляной лампадки.
— Это ты? — прошептала женщина с болезненным хрипом в голосе.
Привыкшая к полутьме Луиджия уже разглядела дочь во всем ее блеске, а Саулине все еще никак не удавалось проникнуть взглядом сквозь сероватый сумрак.
— Вот такой я тебя и представляла, — сказала Луиджия, вложив в эти слова всю гордость за свое сбывшееся пророчество.
— Вам нельзя утомляться, — сказала Саулина первое, что пришло в голову.
— Ты приехала, и ко мне вернулись силы, — улыбнулась Луиджия.
— К вам приедет настоящий доктор, он вас вылечит, — пообещала Саулина. Ей хотелось пробудить у матери надежду.
Амброзио Виола повернул свою грубую и мрачную физиономию к священнику.
— Доктора она позовет. Слыхали такое?
В кухне пахло сажей и дровами, очагом, парным молоком и полентой. Рука Луиджии казалась крылышком раненой птицы в холодных и нервных руках Саулины.