— Я ожидал найти женщину, чьи чувства неизменны, — рассердился он.
— Признательную, восторженную Саулину, — подсказала она.
— А вместо этого нахожу капризную и избалованную девчонку, — сурово перебил он ее.
— Которую каждый использовал на свой лад, — усмехнулась Саулина.
— Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Да неужели? — Сверкающие черные глаза наполнились слезами. — Правда в том, что каждый играл в свою игру, — проговорила она таким голосом, будто сама только что наконец разрешила загадку своей жизни. — А ты, — губы у нее задрожали, — ты преспокойно ждешь четыре года и даже спросить себя не хочешь, что могло сломаться у меня в душе за это время.
— Ты была ребенком. И ты была в надежных руках.
— Но я видела тебя мертвым на мостовой. Я должна была четыре года ожидать чуда?
— Успокойся, Саулина!
Она, как детские кубики, опрокидывала все его оправдания. Они предстали во всей своей несостоятельности, никчемности, надуманности и самодовольстве.
— Ребенком, — безжалостно продолжала женщина, — я была ребенком. Я была в надежных руках. В кладовке, как дозревающее яблоко.
— Я так не думал и сейчас не думаю.
— Ты думал, что я еще могу подождать. А вот Феб решил, что я уже созрела. И тогда тебя заела ревность…
— Прекрати, Саулина! Довольно!
— Ты же сам мне сказал, что сделал свой ход, потому что маркиз Альбериги д'Адда положил на меня глаз. Если бы не эта досадная помеха, сколько еще лет мне пришлось бы ждать? И что вам всем от меня нужно? — спросила она, повернувшись в бешенстве к нему.
— Я хочу, чтобы тебе было хорошо и мне, по возможности, тоже.
— Похоже, единственный человек, не имевший далеко идущих целей в отношении меня, — с грустью сказала Саулина, — был французский генерал. В тот момент, когда он подарил мне табакерку, я поверила, что моя жизнь изменится.
— А разве она не изменилась?
— Я верила, что сама возьму в руки вожжи своей судьбы, а вместо этого оказалось, что другие направляют все мои шаги. — В ее голосе прозвучала безысходная горечь. — Другие все решали за меня.
— Ты все чертовски усложняешь, — улыбнулся Рибальдо, подходя к ней с ласковой улыбкой и твердым намерением помириться.
— Нет, Гульельмо, — холодно отрезала она. — Таким простым способом столь сложные дела не решаются. Меня обманули, предали. Я-то думала, что живу и действую по собственной воле, а вместо этого оказалось, что я всего лишь предмет игры вроде мячика. И правила от меня не зависят. Возница был в сговоре с тобой, — добавила Саулина.
— Да, но я в этом ничего плохого не вижу.
— Синьора Эмма исполняла твои указания.
— Она всегда их исполняет. Она у меня на службе.
— Все действовали против меня.
— Но я люблю тебя!
— Да, ты меня любишь… по-своему. Словно я твоя вещь. А на самом деле ты любишь только себя.
— Это неправда! — обиделся Рибальдо. — Я сражаюсь за других.
— Ради собственной славы.
— Я рискую жизнью ради них.
— Но для себя ты выстроил королевский замок в лесу.
— Я готов все раздать людям. Я всегда так поступал.
— Но от своих подданных ты ждешь обожания, от своих женщин — безграничной преданности и любви.
Красивое лицо Рибальдо вспыхнуло гневом.
— Да кто ты такая, чтобы учить меня жить?
— Я женщина, никому не дающая права распоряжаться своей жизнью. Ты хозяин своей жизни. Решай сам, когда дело касается тебя лично. Я как-нибудь сама о себе позабочусь. С этой минуты я сама себе хозяйка. Отказываюсь от любого покровительства, не стану слушать ничьих советов. Все свои ошибки я хочу совершить сама.
— Но ты не можешь, — встревожился Рибальдо, — ты же не знаешь света!
— Ну конечно, — насмешливо протянула Саулина, — я не знаю света. И поэтому я должна доверяться мнению других, направляющих меня с высоты своего опыта. Грассини хотела сделать из меня красивую говорящую куколку, которую можно демонстрировать в обществе, как некое ярмарочное чудо. Одни меня учат, что понятие правосудия пришло к нам из Франции. А вот благородная сестра Клотильда исподволь внушает мне, что порядок и благополучие обеспечивают Австрия и церковь. Ты настраиваешь меня против тех и других.
— Я всего лишь любил тебя больше жизни, — сказал он.
Во взгляде Саулины появился лихорадочный блеск.
— Нет, это я любила тебя больше жизни! — воскликнула она. — А ты просто домогался меня, как придворный лекарь Фортунато Сиртори. Для собственного удовольствия. Вся разница между вами в том, что он хотел получить свое удовольствие немедленно, а тебе хватило хладнокровия отложить дело на потом.
— Ты меня попрекаешь тем, что я не совратил несовершеннолетнюю девочку?
— Я тебя попрекаю тем, что ты отложил меня в сторону, как вещь. Очень важную, очень дорогую вещь, которой можно воспользоваться в любой момент, когда тебе этого захочется. А между тем моя жизнь кончилась. Моя душа иссохла и умерла, мои мечты раскрошились и рассыпались, как сухая глина.
— Ты считаешь, что я так сильно отличаюсь от человека, с которым ты рассталась четыре года назад?
— Нет. Ты в точности такой же, каким был тогда. Это я изменилась.
— Значит, ты больше меня не любишь, — сказал он с бесконечной горечью.
— Человек, которого я любила, умер на мостовой у Сенных ворот летним вечером четыре года назад.
— И больше ты меня не полюбишь?
— Не знаю, — призналась Саулина с глубокой грустью.
— Что я могу для тебя сделать?
— Верни мне мою карету и мою одежду. Я хочу вернуться в Милан.
* * *В карете Саулина разрыдалась. Она оплакивала признания, открывшие ей с неожиданной стороны личность человека, которого она любила, но еще горше она плакала потому, что продолжала отчаянно и безнадежно любить Рибальдо. Вот опять карета увозит ее прочь от него. Она звала его, призывала, заклинала, рвалась к нему всем сердцем, но так и не нашла в себе сил вернуться к нему. Если бы она повернула вспять, ее волнение улеглось бы, а сжигавшее ее желание было бы удовлетворено, но она изменила бы себе самой и своей судьбе.
5
Дворец Марескалки-Вальсекки в этот благоухающий июньский вечер словно магнитом притягивал к себе роскошные экипажи миланской знати. Никто не хотел пропустить встречу с Наполеоном Бонапартом, одержавшим триумфальную победу при Маренго. Первый консул преодолел по каменистым горным тропам перевал Сан-Бернардо, прошел среди вечных снегов, разгромил австрийцев и благодаря генералу Дезе выиграл битву, которую неизбежно должен был проиграть.
— Дезе? Кто такой Дезе? — кокетливо спросила Бичетта, юная графиня Кайрати, блистающая великолепным бальным нарядом и надменной красотой.
— Человек, который спас Наполеона, — разъяснил ей высокий и бледный молодой человек.
— Маркиз Литта! — самоуверенно одернула его юная особа. — Бонапарт не нуждается в том, чтобы его спасал кто бы то ни было.
— Ваши глаза и ваша красота блистают ярче, чем сама правда, — польстил ей маркиз. — Будем надеяться, что в истории найдется достойный уголок и для отважного Дезе. А Наполеон пусть торжествует безраздельно.
— Вы так говорите из зависти, — попрекнула его Бичетта.
— Возможно, — признался молодой Литта. — В глубине души все женщины грезят о герое Маренго, скачущем на белом коне с голубым плащом за плечами.
Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.
— Разве вы не находите его неотразимым?
Граф Литта промолчал.
Залы палаццо постепенно заполнялись оживленно болтающими дамами, кавалерами в камзолах и французскими офицерами в парадных мундирах. Галантные синьоры, цветущие красавицы, остроумные и элегантные дамы отдавали должное подвигам Мюрата, ворвавшегося в город на коне несколько недель назад через ворота Верчелли, и гордой невозмутимости Бертье, въехавшего во главе своего отряда через ворота Тичино, отныне переименованные в ворота Маренго. Однако главным героем оставался по-прежнему он, Наполеон Бонапарт.
Но Бонапарт заставлял себя ждать, хотя праздник был дан в его честь. Его лихорадочная деятельность оправдывала постоянные опоздания. К тому же он был несколько тщеславен, и ему было приятно сознавать, что его ждут. Иногда он вообще не появлялся, но все охотно шли на этот риск, лишь бы не упустить даже отдаленную возможность принять его у себя.
— Хозяева расстарались, — заметила великолепно наряженная дама.
— Результат налицо, — согласилась ее подруга.
— Званый обед стоил пятьдесят цехинов.
— Наняли сорок шесть официантов в дополнение к домашним слугам.
— Плюс десять цехинов на цветочные украшения.
Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.
Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.
— Чтобы подарить такой каждой гостье, — сказала она, — потребовалось тридцать пять цехинов.
Хозяева дома — граф Просперо и его жена, графиня Мальвина Марескалки-Вальсекки, урожденная Висконти, — с удовлетворением оглядели плоды своих трудов. Увы, никакое торжество не могло смягчить бесконечной печали, омрачавшей их души. Именно в этот июньский день Марции, их обожаемой дочери, исполнилось двадцать два года, и в качестве подарка настоятельница монастыря, где она приняла постриг, позволила ей вернуться домой, чтобы проститься с ее старой умирающей кормилицей.
Приглушенный шум праздника, доносившийся в комнату старой няни, был для Марции всего лишь далеким отголоском давно забытой жизни. Она всегда была равнодушна к светскому блеску. Даже занимаясь утонченным развратом, она находила в чувственном наслаждении момент мистики и возвышенной философии. Марция достигла когда-то вершины в грехе, как теперь достигла ее в добродетели. Горестное смятение последней жертвы Фортунато Сиртори, маленькой Саулины, заставило ее опомниться. С той минуты она посвятила себя служению богу и помощи страждущим.
Марция выглянула в окно, выходившее в сад, освещенный венецианскими фонариками. По саду гуляли гости. Вот под венецианским фонариком показалась высокая внушительная фигура Фортунато Сиртори. Необыкновенно представительный в своем элегантном черном камзоле с белыми кружевами, он стоял, прислонившись к старому искривленному кусту глицинии, и смотрел вверх, на распахнутые окна палаццо.
Марция знала, Фортунато принял приглашение ее родителей не для того, чтобы влиться в хоровод глупых и тщеславных попрыгунчиков. Он пришел, потому что надеялся еще раз повидать ее. Он все еще любил ее отчаянно и самозабвенно. В этот момент он не мог ее видеть, ведь в ее окне не было света.
— Фортунато, — окликнула его Марция.
Придворный лекарь мгновенно узнал ее голос.
— Марция, я тебя не вижу, — сказал он, приближаясь, насколько возможно, к тому месту, откуда раздавался голос.
— Видеть больше нечего.
— Как ты, девочка моя?
— Хорошо. Но мне жаль тебя.
— Я люблю тебя по-прежнему, ты это знаешь?
— Знаю.
— Дороже и прекраснее тебя у меня никого не было в жизни.
— Помоги тебе господь, Фортунато.
— Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
— Я тебя простила.
— В моей жизни больше не было женщин после тебя.
— Знаю.
— Позволь мне подняться.
— Прощай, Фортунато.
— Только на минутку, чтобы проститься, — в отчаянии молил он.
— Прощай, — тихо сказала Марция.
— Прощай, Марция, — прошептал он в ответ.
Придворный лекарь наклонил голову и удалился. Марция провожала его взглядом, пока он не исчез в вестибюле. Потом она преклонила колени перед изображением Мадонны и стала молиться.
* * *Придворный лекарь Фортунато Сиртори уже направлялся в гардероб за своими перчатками и шляпой, но его отвлекло объявление мажордома о прибытии новых гостей, сделанное как раз в эту минуту:
— Мадам Джузеппина Грассини и мадемуазель Саулина Виола!
Фортунато вернул свои вещи гардеробщику, повернулся и увидел двух ослепительных красавиц: блондинку и брюнетку. Он знал певицу, много раз восхищался ее выступлениями в театре, помнил ее грудной, низкий голос и ценил его гибкость и выразительность. К двадцати семи годам она достигла вершин артистического мастерства. Сопровождавшая ее светловолосая красавица была воистину необыкновенна. Придворный лекарь замер. Он вспомнил девочку на пороге отрочества, пораженную и подавленную обстановкой его дома, зачарованную проникновенной скрипичной игрой Марции. Эту девочку прислала к нему галантерейщица Аньезе: черные глаза, полные тревоги и строптивого упрямства, густая масса спутанных золотистых кудрей, обрамляющих взволнованное личико. Ну да, это была именно она, Саулина Виола, маленькая крестьяночка, сумевшая толкнуть Марцию на неповиновение. За эти четыре года она превратилась в женщину, стала еще красивее. Редчайший, драгоценный алмаз! У нее была плавная и величавая походка молодой аристократки, но во взгляде сохранилось прежнее бунтарство.
«Вот женщина, знающая, чего она хочет», — подумал Фортунато Сиртори.
Саулина тоже его заметила и послала ему улыбку.
— Придворный лекарь Фортунато Сиртори, — приветствовала его Джузеппина Грассини.
— Неотразимая прелестница, — поклонился он, касаясь губами ее пальцев.
Затем он поднял взгляд своих пронзительно голубых глаз на девушку, которая, в свою очередь, протягивала ему руку в перчатке.
— Мир и вправду тесен, господин придворный лекарь, — сказала Саулина.
— А судьба и впрямь неумолима, — заметил он, обволакивая ее всю с головы до ног своим смущающим взглядом.
— После стольких лет мы встретились вновь.
Саулина смотрела на него с открытой и безмятежной улыбкой. Она была совершенно спокойна. Она не боялась его, и Фортунато Сиртори понял, что воспоминание о нем не относится для нее к числу страшных или неприятных.
— А вы сдержали обещание, — заявил он с галантным поклоном. — Бутон распустился в великолепную розу без единого изъяна.
— Которую никто еще не сорвал, — насмешливо и гордо добавила она.
— Любой, кто попытается это сделать, — заметил Фортунато Сиртори, — должен быть очень осторожен и ни на минуту не забывать о шипах.
— Разумеется. Кто хочет сорвать розу, рискует уколоться.
— Вы говорите с человеком, удрученным годами и давно уже оставившим всякие поползновения к ухаживанию.
— Не стоит себя недооценивать, вы еще не старик. А как Марция? — вдруг неожиданно для себя спросила Саулина.
— Потеряна навсегда, — нахмурился придворный лекарь. Он переменил разговор, и его лицо вновь озарилось улыбкой. — Полагаю, среди здешних молодых вертопрахов нет достойного сорвать эту розу?
— Вы мне льстите, — сказала Саулина.
В глубине зала появился маркиз Феб Альбериги д'Адда.
— Вот разве что этот, — добавил придворный лекарь.
Саулина покраснела.
— Ну почему именно он?
— Хорош собой, богат, сравнительно молод.
— И к тому же хорошей фамилии.
— Нет в мире совершенства, — усмехнулся Фортунато Сиртори, прекрасно уловивший намек Саулины: ни один дворянин хорошей фамилии ни за что не женился бы на девице низкого происхождения.
— И что же? — спросила Саулина, которую развеселила эта словесная пикировка.
— Он, безусловно, влюблен в вас.
Саулина огляделась, испугавшись, что кто-то из окружающих мог перехватить эту последнюю реплику.
— Откуда вы знаете? — спросила она с вызовом.
— Не забывайте, я же немного волшебник.
— Я это запомню.
Гардеробщик по знаку придворного лекаря снова подал ему перчатки и шляпу.
— Подумайте о моих словах. — Он поклонился Саулине, совершенно позабыв о ее спутнице, не принимавшей участия в их разговоре. — Вы многого добились, но вам еще предстоит проделать долгий путь.
6
— Я должен сделать вид, что мы незнакомы? — спросил Феб Альбериги д'Адда у Саулины, которая протягивала ему руку.
— Это вам решать, синьор, — проворковала она и потупила глаза, как предписывалось этикетом.
Феб Альбериги взглянул на Саулину и вспомнил девочку из семьи скоморохов, шествовавшую по гравию аллеи к фонтану на вилле в Кассано. Вот и сейчас под нарядным бальным платьем скрывалось то же свободное, ничем не стесненное тело, лесной цветок, пересаженный в сад высшего общества. Он беспрестанно восхищался ею в Монце, куда ездил якобы навестить сестру, но на самом деле, чтобы повидать Саулину. Его маневры не укрылись от зоркого взгляда сестры Клотильды.
— Смотри, братец, — предупредила она его. — Помни, что она простого племени. Ты никогда не сможешь на ней жениться.
Феб годами жил, храня воспоминание о своей жене, и вот впервые обратил внимание на женщину после трагической смерти Дамианы.
— Это был несчастный случай, — неустанно твердила ему маркиза, его мать. — Ты не можешь вообще отказаться от жизни. Сколько женщин умирает родами? Сколько детей так и не появляется на свет? Если бы каждый мужчина из-за этого отказывался от повторной женитьбы, роду людскому пришел бы конец.
Феб до сих пор так и не женился, потому что не нашел подходящей женщины.
— Вздор! — говорила маркиза. — Хорошая, здоровая жена с большим приданым — вот все, что нужно, чтобы вернуть тебе улыбку и пополнить семейную казну, истощенную армейскими поборами.