Но в душе Том впервые за долгие годы ощутил покой.
Он подошел к краю обрыва и остановился. Звякнул колокольчик на шее у козы, закудахтали две курицы. И неожиданно эти самые обычные звуки обрели новый смысл: их источником были живые существа. Том преодолел сто восемьдесят четыре ступеньки до световой камеры и открыл дверь на галерею. Ветер обрушился на него с бешеной силой, вдавливая обратно в дверной проем, и Том, покачнувшись, с усилием шагнул вперед и вцепился в металлический поручень. С высоты в шестьсот футов вид на разбивающиеся о скалы волны оказывал гипнотическое воздействие. Белая пена, похожая на молоко, иногда расступалась, обнажая темную морскую пучину. С другой стороны острова цепь огромных валунов служила волнорезом, за которым водная гладь была спокойной и ровной. Том ощутил странное чувство, будто он парит в воздухе, но при этом остается на земле. Он медленно обогнул по узкой галерее всю башню маяка, впитывая величие открывшегося его взору вида. Казалось, его легким никогда не удастся набрать достаточно воздуха, взгляд никогда не сможет охватить безбрежные просторы, а слух – воспринять всю гамму звуков ревущего внизу океана. На мгновение он перестал себя ощущать.
Том сморгнул и встряхнул головой, прогоняя наваждение. Чтобы прийти в себя, он прислушался к сердцебиению, ощутил на ногах ботинки и железный настил галереи под собой. Выпрямившись в полный рост, он заметил разболтавшуюся петлю на двери, сосредоточил на ней внимание и решил начать именно с нее. Спасение было в работе. Нужно постоянно быть занятым чем-то очень практичным и приземленным, потому что иначе душа или разум могут взмыть, как воздушный шар, и улететь в неизвестность. Именно это помогло ему пережить четыре кровавых и безумных года: всегда знать, где лежит винтовка, даже если задремал в окопе на десять минут; постоянно держать наготове противогаз; убедиться, что подчиненные точно поняли отданный приказ. На войне человек не думает о том, что будет через несколько месяцев или лет. На войне человек живет одним часом, может, иногда следующим. Все остальное не важно.
Том поднял бинокль и осмотрел остров: ему нужно увидеть коз, овец и сосчитать их. Всегда заниматься чем-то практическим. Натирать до блеска латунные детали, постоянно протирать стекла световой камеры маяка: сначала внешние, потом самих призм. Смазывать все трущиеся узлы, чтобы шестеренки ходили плавно, проверять уровень ртути для уменьшения трения линз. Он составлял список дел, будто мысленно вырубал ступеньки, по которым мог выбраться в мир, где останется самим собой.
В ту ночь он включил маяк с тщанием и осторожностью жреца, зажигавшего свет на Александрийском маяке тысячи лет назад. Он поднялся по миниатюрной металлической лестнице, которая вела к платформе вокруг светового устройства, и забрался внутрь. Заправив мазутом топливный бак, он зажег под ним огонь, чтобы разогретые пары поднялись до калильной сетки газового фонаря. Потом поднес к сетке горящую спичку, и пары превратились в яркий свет. Спустившись вниз, Том завел двигатель. Все устройство пришло в движение и начало вращаться, выдавая через равные интервалы вспышки света продолжительностью в пять секунд. Том взял ручку и записал в большом журнале в кожаном переплете: «Включил в 17.05. Ветер порывистый, сев./сев. – зап. 15 узлов. Пасмурно. Волнение на море 6 баллов». Затем добавил свои инициалы: «Т.Ш.» Эти строчки появились в книге через несколько часов после последней записи Уитниша, а его отметки – через несколько часов после последней записи Докерти. Том стал звеном непрерывной цепочки смотрителей, охранявших свет.
Удостоверившись, что все в порядке, Том вернулся в дом. От усталости ему смертельно хотелось спать, но он понимал, что без еды не сможет работать. В кладовке возле кухни батареи мясных консервов, банок с горошком и консервированными грушами соседствовали на полках вперемежку с сардинами, сахаром и огромной банкой мятных конфет, которые обожала покойная миссис Докерти. Первый ужин Тома состоял из большого ломтя испеченной в золе пресной лепешки, оставшейся после Уитниша, куска сыра и сморщенного яблока.
На кухонном столе пламя на фитиле масляной лампы время от времени подергивалось. Под рокот разбивающихся о скалы волн ветер продолжал свою нескончаемую войну с окнами. Том с содроганием подумал, что в радиусе почти ста миль никаких людей, кроме него, не было. На скалах находили приют чайки, умудряясь устроить там гнезда в тихих водах, защищенных рифами, чувствовали себя в безопасности стаи рыб. Все живые существа нуждались в убежище.
Том отнес лампу в спальню. На стене заплясала огромная плоская тень, повторяя все его движения, пока он стягивал ботинки и раздевался. Волосы пропитались солью и стали жесткими, а кожа огрубела от ветра. Откинув одеяло, он залез в кровать и провалился в сон под мерный рокот волн и завывание ветра. А маяк всю ночь нес караул, разрезая ночную мглу похожим на меч лучом.Глава 4
Каждое утро на рассвете Том выключал маяк и отправлялся обследовать очередной участок своих новых владений, после чего приступал к повседневным делам.
Северную часть острова занимал высокий гранитный утес, стойко встречавший полчища волн, насылаемых никогда не знающим покоя океаном. К югу поверхность острова полого спускалась и плавно переходила в воду, где образовывала мелкую лагуну. Возле маленького пляжа было установлено водяное колесо, подававшее наверх к дому пресную воду из родника. Каким-то необъяснимым образом пресная вода по естественным каналам в океанском дне проникала сюда и даже дальше с самого материка и выходила на поверхность родниками. Когда в восемнадцатом веке это явление описали французы, все сочли его выдумкой. Однако даже в открытом океане встречались места, где вода почему-то была пресной – поистине настоящее чудо, которое демонстрировала природа.
Постепенно жизнь вошла в определенное русло, и дни потекли по заведенному порядку. Регламент предписывал каждое воскресенье поднимать флаг, и Том начинал выходной день именно с этого. Флаг полагалось поднимать и в случае прохождения мимо маяка военного корабля, что Том выполнял с удовольствием. Он знал, что немало смотрителей считали подобное салютование излишним и исполняли предписание без всякого энтузиазма, но для него эта процедура была наполнена особым смыслом. Только цивилизация могла позволить себе роскошь делать нечто, лишенное какого бы то ни было практического смысла.
Том занимался приведением в порядок всего и вся, что пришло в запустение из-за проблем со здоровьем у Тримбла Докерти. Самым важным участком, конечно, был маяк. Нужно следить, чтобы раскладки по стеклу были всегда надежно замазаны шпаклевкой. Перекосившийся от непогоды ящик письменного стола Том выровнял, а трещинки аккуратно зашкурил. Он закрасил зеленой краской облупившиеся или стертые места на ступеньках – бригада маляров приедет красить всю станцию заново еще очень и очень не скоро.
Маячный излучатель сверкал как новенький: стекла прозрачные, латунь начищена, линзы на плавающей поверхности ртути вращались легко, будто чайки, парящие на воздушном потоке. Время от времени Том спускался к скалам, где ловил рыбу или прогуливался к песочному пляжу лагуны. Он подружился с парой черных ящериц, живущих в сарае для дров, и иногда подкармливал их остатками пищи. Запасы еды Том расходовал рационально – он сможет их пополнить только через несколько месяцев, когда приедет катер.
Работа смотрителей тяжела и отнимает много сил. В отличие от моряков, у них нет профсоюза, и они не устраивают забастовок, требуя повысить зарплату или улучшить условия труда. Их дни заполнены заботами, они могут заболеть, их тревожит надвигающийся шторм и расстраивает град, побивший на огороде весь урожай. Но они знают, зачем там находятся и в чем заключается смысл их жизни. Маяк должен светить, несмотря ни на что. Только и всего.
Раскрасневшееся, как у Санта-Клауса, усатое лицо растянулось в широкой улыбке.
– Как дела, Том Шербурн? Жизнь продолжается? – Не дожидаясь ответа, Ральф бросил ему толстый канат, чтобы обмотать вокруг швартовой тумбы.
После трех месяцев одиночества Том показался шкиперу вполне здоровым и ничем не отличался от других смотрителей.
Том ждал катер, чтобы пополнить запасы всего необходимого для работы на маяке, и даже не думал о продовольствии. Он напрочь забыл о существовании почты и сильно удивился, когда в конце дня Ральф вручил ему несколько конвертов.
– Чуть было не забыл, – извиняющимся тоном пояснил он.
Одно письмо было из Маячной службы, официально подтверждавшее его назначение и условия найма. Второе письмо было из Министерства по делам ветеранов, в котором говорилось о льготах фронтовикам, в том числе пенсиях по инвалидности и возможности получить ссуду на открытие своего дела. Ни то ни другое к нему не относилось. Письмо из «Банка Содружества» уведомляло, что на его вклад в пятьсот фунтов начислено четыре процента дохода. Последним Том вскрыл письмо, подписанное от руки. Он не мог представить, от кого оно может быть, и боялся, что некий доброхот решил сообщить ему новости об отце или брате. В письме говорилось:Дорогой Том!
Я решила написать, чтобы убедиться, что тебя не сдуло ветром в море и не приключилось чего-нибудь еще в этом роде. И что отсутствие дорог не очень сильно осложняет твою жизнь…
Том, не удержавшись, перевел взгляд на подпись: «С наилучшими пожеланиями, Изабель Грейсмарк».
В письме выражалась надежда, что ему там не очень одиноко, и приглашение обязательно зайти, когда закончится командировка. Изабель украсила письмо маленьким рисунком, изображавшим смотрителя, беззаботно облокотившегося на маяк, а позади него из морской пучины вылезал огромный кит с разинутой пастью. Для большей ясности Изабель подписала иллюстрацию: «Постарайся до возвращения не стать его обедом».
Том невольно улыбнулся забавной непосредственности рисунка. Почему-то от письма в руке на душе стало теплее.
– Можешь немного подождать? – спросил он у Ральфа, собиравшего вещи к отплытию.
Он сел за письменный стол, достал бумагу и ручку, но вдруг сообразил, что не знает, о чем писать. Ему хотелось, чтобы она просто улыбнулась.Дорогая Изабель!
К счастью, меня не сдуло ветром и не унесло (еще дальше) в море. Китов я видел много раз, но ни один из них не попытался меня проглотить – наверное, я не такой вкусный.
У меня все в порядке, и с отсутствием дорог справляться пока удается. Полагаю, ты по-прежнему кормишь птиц и они не голодают. Через три месяца я возвращаюсь в Партагез, а куда меня отправят потом – одному Богу известно. Я надеюсь, что тогда мы и увидимся.Как же подписать?
– Заканчиваешь? – поинтересовался Ральф.
– Заканчиваю, – подтвердил смотритель и подписал: «Том». После чего заклеил конверт, написал адрес и передал шкиперу. – Можешь бросить в почтовый ящик?
Ральф посмотрел на адрес и подмигнул:
– Доставлю лично. Я все равно буду на той улице.Глава 5
По истечении шести месяцев Тому неожиданно снова пришлось воспользоваться гостеприимством миссис Мьюитт: вакансия смотрителя маяка на острове Янус перестала быть временной. Тримбл Докерти не только не поправил свое пошатнувшееся душевное здоровье, но окончательно лишился рассудка и бросился с высокого утеса в Албани. Судя по всему, он полагал, что прыгает в лодку, в которой сидела его обожаемая жена. Тома отозвали на континент, чтобы предложить занять вакансию, заполнить нужные бумаги и дать ему немного отдохнуть перед возвращением обратно. К этому времени он уже настолько хорошо себя зарекомендовал, что начальство во Фримантле даже и не рассматривало другой кандидатуры.
– Переоценить значение хорошей жены просто невозможно, – заметил капитан Хэзлак, когда беседа в его кабинете подошла к концу. – Мойра Докерти прожила со стариком Тримблом так долго, что могла сама управляться с маяком. Быть женой смотрителя могут только особенные женщины. Если встретишь такую, постарайся не упустить. Но и излишняя спешка тут тоже неуместна…
Возвращаясь в пансион миссис Мьюитт, Том размышлял о том, что после Докерти на маяке осталось его вязанье и нетронутая банка с конфетами его жены. Людей уже нет, а их след остался. И еще Том подумал, как же сильно, должно быть, страдал Тримбл, потеряв жену. И рассудка его лишила боль утраты, а вовсе не ужасы войны.
Через два дня после возвращения в Партагез Том сидел в гостиной Грейсмарков, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Родители оберегали свою дочь как зеницу ока, ни на секунду не упуская ее из внимания. Том изо всех сил пытался найти какие-то общие темы для разговора, и беседа вертелась вокруг погоды, вечно дувшего ветра и кузенов Грейсмарков в других городах Западной Австралии. Том был рад, что ему без труда удавалось избегать расспросов о себе. Провожая его до калитки, Изабель спросила:
– Когда ты возвращаешься обратно?
– Через две недели.
– Тогда нам надо успеть как можно больше, – безапелляционно заявила она, будто подводя итог после долгой дискуссии.
– Уверена? – спросил Том, не зная, как на это следует отреагировать. У него было такое чувство, что решения принимались за него.
– Уверена! – подтвердила она и улыбнулась. Луч света скользнул по ее глазам, и Тому показалось, что он заглянул ей прямо в душу, где были только чистота и открытость, которые так ему нравились. – Приходи к нам завтра. А я приготовлю что-нибудь для пикника. Мы устроим его у бухты.
– А разве сначала я не должен получить разрешение у твоего отца? Или матери? – Том оценивающе наклонил голову. – Извини за нескромный вопрос. А сколько тебе лет?
– Для пикника вполне достаточно.
– А в обычных цифрах это сколько?
– Девятнадцать. Почти. Так что родителей я предупрежу сама, – заверила она и, помахав на прощание рукой, побежала к дому.
Том вернулся в пансион миссис Мьюитт в приподнятом настроении. Причины он и сам не понимал. Он совсем не знал эту девушку, за исключением двух вещей: она много улыбалась и с ней было легко.На следующий день он подходил к дому Грейсмарков не столько нервничая, сколько удивляясь, что возвращается сюда так скоро.
Дверь открыла миссис Грейсмарк и улыбнулась.
– Приятно, что вы такой пунктуальный, – сказала она, будто ставя галочку в одном ей ведомом списке.
– Армейская привычка… – пояснил Том.
Изабель появилась с корзинкой для пикника, которую вручила ему.
– Тебе поручается доставить все в сохранности, – сказала она и повернулась поцеловать мать в щеку. – Пока, мам. До встречи.
– Постарайся держаться в тени. Веснушки тебе совсем ни к чему, – напутствовала она дочь и строго посмотрела на Тома. – Желаю хорошо провести время. И возвращайтесь не поздно.
– Спасибо, миссис Грейсмарк. Обязательно.
Изабель показывала дорогу, и, пройдя несколько улиц, они оказались на берегу океана.
– А куда мы направляемся? – поинтересовался Том.
– Это сюрприз!
Они прошли по разбитой дороге, которая вела на мыс, окруженный густой порослью невысоких деревьев. Они совсем не были похожи на тех гигантов, что в изобилии встречались в лесу, который начинался примерно в миле от мыса, и отличались удивительной прочностью, позволявшей противостоять пропитанному солью порывистому ветру.
– Путь не очень близкий. Осилишь? – спросила она.
– Думаю, трость мне пока не понадобится, – засмеялся Том.
– Просто я подумала, что на острове ходить далеко не приходится, разве не так?
– Поверь, подниматься и спускаться по ступенькам маяка по нескольку раз в день не так-то просто, и это обеспечивает хорошую физическую форму. – Он никак не мог привыкнуть к тому, как легко этой девушке удавалось перехватить инициативу.
По мере продвижения деревья росли все реже и рокот океана приближался.
– Наверное, после Сиднея Партагез кажется захудалым и скучным, – предположила Изабель.
– Я провел здесь слишком мало времени, чтобы судить.
– Может быть. А Сидней наверняка огромный, шумный и чудесный. Настоящий город!
– По сравнению с Лондоном – просто деревня.
Изабель смутилась.
– Ой, а я и не знала, что ты там был! Лондон – это действительно настоящий город! Может, когда-нибудь я туда съезжу.
– Мне кажется, здесь лучше. Каждый раз, когда я оказывался в Лондоне по увольнительной, там было пасмурно и мрачно. По мне, Партагез точно лучше.
– Мы подходим к самому красивому месту. Во всяком случае, я так считаю.
Между деревьями показался уходивший далеко в океан перешеек – голая скалистая полоска земли шириной в несколько сот ярдов, омываемая волнами с обеих сторон.
– А вот это и есть тот мыс, от которого и появилось название Пойнт-Партагез, – сообщила Изабель. – Мое любимое место вон там, где большие скалы.
Они прошли еще немного вперед.
– Оставь корзину здесь и ступай за мной, – сказала она и, не дожидаясь ответа, сбросила туфли и побежала к огромным валунам, лежавшим в воде.
Том догнал ее у самого края обрыва. Валуны образовывали круг, внутри которого волны пенились и растворялись в водовороте. Изабель легла на землю и склонила голову.
– Послушай, – сказала она. – Послушай, как шумят волны. Совсем как в пещере или в соборе.
Том наклонился вперед.
– Нужно обязательно лечь, – повторила она.
– Чтобы лучше слышать?
– Нет, чтобы не смыло волной. Здесь расщелина, и можно не заметить, как подойдет большая волна, и ты запросто можешь оказаться внизу прямо на камнях.
Том лег рядом. Звук ревущих и разбивающихся волн разносился по расщелине эхом.
– Похоже на Янус.
– А как там? Об острове рассказывают разное, но, кроме смотрителя и команды катера, там, по сути, никто не бывает. И еще год назад туда ездил доктор, когда целый пароход поместили на карантин из-за брюшного тифа.
– Остров… он ни на что не похож. Он сам по себе.
– Говорят, что он суровый. Из-за погоды.
– Всякое бывает.
Изабель поднялась.
– А тебе там не одиноко?