Анатолий Отян Редкая монета
В маленькой комнате, называемой кабинетом отдела снабжения ремстройтреста, сидят двое мужчин. Собственно, третьему там и сидеть негде, поскольку в комнате стоят два стола: один для начальника снабжения, Наума Цезаревича, а другой для его делопроизводителя, числящегося в штатном расписании инженером материально-технического снабжения. Эту должность занимает женщина средних лет Дора Томпакова, которую за глаза называют «Бронзакова», потому что томпак — это латунно-цинковый сплав, а бронза — сплав меди с оловом.
Небольшого роста, немногословная, пухленькая, с миловидным лицом, которое портили несколько больших, как горошины, чёрные родинки, держала в памяти всё, чем снабжался трест и в любую минуту могла назвать номера фондовых извещений, сортамент, кому и сколько распределили. В общем, являлась мозговым центром отдела снабжения.
Дора заменяла нынешние компьютеры, о которых тогда и не слышали.
Сейчас Доры нет, ушла по каким-то производственным делам в город, из которого вернётся с полными сумками продуктов, купленных в магазинах и на рынке, благо он совсем рядом. Руководство давно перестало обращать внимание на подобные «производственные» отлучки своих сотрудниц, потому что знало о том, как загружены женщины в государстве, декларирующем равенство их с мужчинами, которые после работы идут сначала в пивной бар, а дальше, куда заведёт кривая. В лучшем случае, придя домой, садятся за телевизор. А у женщин работа после работы только начинается. На них и кухня с её подай-прими-подай, стирка, уборка квартиры, работа на приусадебном участке, если таковой имеется, дети и всё остальное. Ложится она обессиленная и, засыпая, принимает претензии мужа.
Так вот, на месте отсутствующей Доры сидит главный механик треста Леонид Борисович Титаренко, мужчина небольшого роста, с такими широченными плечами и узкими бёдрами, что на пляже на него все обращают внимание, а девушки перешёптываются:
— Смотри, смотри, это об этом парне я тебе говорила, Аполлон да и только.
— Нашла мне парня. Это наш сосед по дому, дядя Лёня, у него дочка Вера в девятом классе.
В отличие от Титоренко, Наум Цезаревич мужчина сухонький, лицом и статью очень похож на известного французского актёра-комика Луи де Фюнесаса. Ему знакомые говорят:
— Слушай, Нюма, вчера ты классно сыграл полицейского. Но я не понял, почему ты не переспал с той девочкой.
— Я-то переспал, правда, с другой, и не девочкой, а ты я слышал…
Наум Цезаревич недавно купил «Жигули» ВАЗ-2104, или по-простому «четвёрку», и иногда приезжает на ней на работу. Сейчас его жёлтая «четвёрка» стоит во дворе. С неё и начался разговор.
— Наум Цезаревич, сколько Вы уже за полгода наездили?
— Двести тридцать километров.
— А зачем Вам машина в таком случае? До работы четыреста метров, а больше Вы никуда не ездите. Да и на работу Вы в ней приезжаете раз в неделю.
— Лёня, Лёня! (Наум Цезаревич старше Титоренко на десять лет, должности у них равноценные, знал его ещё мальчиком, поэтому и обращается с ним на ты), — Ты знаешь, что наше правительство может в любой день провести денежную реформу, и от сбережений, которые ты копил много лет, останется один «пшик». А дом, машина — всегда деньги. Тем более, когда на спидометре немного километров.
— Да кто Вам поверит, что за пять лет Вы наездили три тысячи километров? Спидометр запросто перекручивается.
— Об этом мне рано думать, а вот с долгами перед моими родственниками, надо рассчитываться.
Наум Цезаревич посмотрел на свои массивные золотые часы с таким же массивным золотым браслетом:
— Куда это Дора запропастилась?
— А то Вы не знаете — по базару бегает. Это Вы и на работе и дома снабженец, а у неё муж интеллигент и не будет на базаре от бабок выслушивать: «А ты очи видкрый, що, не бачыш?» И, кстати, насчёт денег: Вот у Вас золотые часы с браслетом. Они стоят кучу денег. Продайте и рассчитаетесь с долгами.
Наум Цезаревич хихикнул:
— Ну, Леонид Борисович, Вам уже пора знать, что в советском государстве торговля золотом и драгоценностями запрещена, это уголовщина.
— Сдайте в скупку в ювелирторге.
— Мне в ювелирторге дадут столько, что не хватит денег на простые часы, а эти стоят бо-о-ольших денег. Во первых, они старинные. Моя бабка, сохранила их для меня, даже в войну не продала, а во вторых, даже дурной еврей не понесёт часы в скупку, а я себя таковым не считаю.
— Вон идёт ваша Дора. Она под тяжестью сумок даже ниже стала.
— Здравствуйте, Леонид Борисович!
— Здравствуйте, Дора!
— У нас на днях техосмотр, так что, я пошёл, — сказал Титоренко, показывая Доре, что у них был деловой разговор.
Прошло пару лет. «Социалистическая экономика», которой так гордились советские правители, тихо умирала.
Стоя на автобусной остановке, Наум Цезаревич услышал разговор двух прилично одетых мужчин, «при галстуках».
— Если экономика наука, то как она может быть социалистической или капиталистической? Разве математика, физика, химия бывают социалистическими или капиталистическим?
— Мозги у нас стали социалистическими, и видим мы всё в перевёрнутом виде, как через линзу.
— А мне кажется, что мы вообще потеряли зрение, а пользуемся слухом, которое нам привило радио.
— Знаешь, у меня осталось обоняние и я слышу, как всё провонялось.
— Тише, не трепись. Хоть сейчас и не сталинские времена, но загреметь за такие слова можешь.
— Ну и что? Поменяю одну зону на другую.
— Ты знаешь, есть постановление Совмина, чтобы увеличить услуги населению. Ведь на книжках и в чулках населения лежат миллиарды, за которые нельзя ничего купить и это при нашей нынешней мизерной зарплате.
— Да, конечно. Мы страна воров. Воруем всё: бумагу, инструмент, краску, стройматериалы и всё, что не попадётся под руку.
— Мы не воруем, а берём своё.
Подошёл автобус, мужчины и Наум Цезаревич сели в него. Вернее не сели, а запрессовались так, что дышать было трудно.
Пожилая женщина, с болью в голосе, обратилась к парню, прижавшему её к стойке:
— Мальчик, подвинься чуть-чуть.
Тот обиделся:
— Усатых мальчиков не бывает, — и попытался отдвинуться от неё.
— Мужчина! — послышалось рядом, — что вы легли на меня?
— На вас? Только под наркозом.
— Ха, ха раздался смех.
— Чего ты ха-хакаешь?
— Закрой своё хлебало, нажрался с утра, водярой и перегаром всех травишь.
— Я за свои пью, и не твоё дело, понял? А хочешь получить, по сусалам — получишь.
— Ладно, выйдем, разберёмся.
Наум Цезаревич вышел на воздух, с облегчением вздохнул и подумал, что надоели эти автобусно-троллейбусные концерты. И вспомнил, что один из мужчин говорил о постановлении правительства об увеличении услуг населению.
— Надо разузнать, что за постановление, — решил он про себя.
Дело в том, что Польский раньше работал в системе бытового обслуживания населения, но ушёл из-за конфликта с начальством, хотя по своему характеру старался не конфликтовать.
На следующий день он пошёл в Областное управления бытового обслуживания населения и узнал, что в постановлении правительства говорилось о том, чтобы «для удовлетворения нужд населения» Госплан выделил значительное количество стройматериалов, а министерства, ведомства, Республики, руководство краёв и областей приняли меры для их реализации посредством оказания строительных услуг.
Наум Цезаревич в своём тресте начал «работать» со своим руководством и через три месяца организовал «Участок по заказам населения» при облремстройтресте, который и возглавил.
Услуги населению выполнялись в незначительном количестве, в зависимости от наличия рабочей силы и стройматериалов. Это кирпичная кладка, устройство крыш и отопления, некоторые отделочные работы, кроме штукатурки, которая была очень трудоёмкой. План участок выполнял и Польский числился на хорошем счету у начальства.
Утром на разнарядке Польский распорядился звену Николая Дзюбы в составе трёх человек, поехать на ремонт стропильной системы и по устройству кровли из шифера в район Ново-Николаевки, по указанному адресу на ул. Варшавской.
— Большая там работа? — спросил Дзюба.
— Не очень. В одном месте нужно заменить подгнивший мауэрлат: Там подтекала кровля и он сгнил, и посмотреть стропила. Естественно, сорвать старую кровлю и настелить шифер. Наряд получите у Симы Израилевны и грузите материалы. Я постараюсь к вам в течении дня подъехать.
В то утро не знал Польский и никто из его окружения, что эта незначительная, рядовая работа сыграет с ним и другими людьми такую шутку, что она останется в их памяти и памяти многих людей навсегда, а кое-кому и изменит жизнь.
В звене, кроме сорокадвухлетнего, плотного, или, как говорят на Украине, «крэмэзного» Дзюбы, работал худой, высокий, вертлявый как ртуть, балагур Пётр Алисов и молодой, чернявый, ещё не служивший в армии, Федька Чернов, сосед Алисова. Федькина мать попросила Петра взять его в ученики.
— Возьми, Петя, его к себе в бригаду, может человеком станет. А то, знаешь, учиться не хочет, целый день на улице. Уже несколько раз возвращался домой выпивши. Где деньги на водку берёт — не знаю. Дружки его до тюрьмы доведут.
— Хорошо, Глаша, я потолкую с бригадиром, он мужик деловой, поговорит с начальством и всё устроим. С тебя магарыч.
— За мной дело не станет. С первой Федькиной получки поставлю.
Петрова жена Екатерина работала на чулочной фабрике, её фото постоянно украшало Доску почёта, и недавно её «выдвинули», а затем избрали депутатом городского Совета. Петя по этому поводу с гордостью говорил, опуская плечи и вытягивая вверх голову, своим коллегам по работе, а вернее, собутыльникам:
— У меня жинка депутат Горсовета! Я теперь не просто Петя Алисов, а муж депутатки.
Мужики смеялись и прозвали Алисова «Муж депутатки». Сначала Петро обижался, а потом привык и даже отзывался на это прозвище с комментарием:
— Хоть она и депутат Горсовета, но я же её е amp;у.
— Рассказывай басни. Каждый вечер шатаешься как маятник, в ворота не попадёшь.
— Я как маятник, а он у меня стоит, как солдат на посту у Мавзолея, и попадает, куда ему положено. Ты бы так попадал. Наливай, давай, только не мимо рюмки.
— А я стар стал, попадать не стал, больше туда, чем мимо. Дёрнули!
Екатерина, узнав, что Федька стал работать вместе с Петром, выговаривала его матери:
— Ты бы, Глашка, со мной посоветовалась, когда Федьку ему поручила. Ничему хорошему в этой шарашке он не научится.
— Почему это? Петро же работает, и говорит, что неплохо зарабатывает.
— Ага, неплохо. Там левые гроши, и он не просыхает. Я последнее время его и близко к себе не подпускаю. Спит на кушетке, воняет от него за версту. Куда ихнее начальство только смотрит? Устроила бы сына на завод, там левых денег нет, и пьют только в получку и аванс.
— Что ж теперь, Катя, сделаешь? Пусть работает, а там видно будет. Всё таки свой человек рядом.
— Ну да! За водкой его гонять будут и пить научат.
— Он и без них уже прикладывается.
Члены маленького рабочего коллектива для солидности называли себя бригадой, а Николая Дзюбу бригадиром. Петру разрешалось его называть бугром, чем тот, отсидевший уже два срока — четыре и шесть лет за кражу государственного имущества и разбой, был доволен. Федька вначале обратился к нему по имени-отчеству, которое узнал от Алисова, но Дзюба посмотрел на него тяжёлым взглядом, и у Федьки ёкнуло под сердцем.
— Зови меня просто — дядя Коля, ты мне в сыновья годишься.
У Дзюбы был ребёнок от первого брака, но после первой судимости, жена сбежала от него, а куда он не знал. Боясь его преследований, она и на алименты не подавала. После освобождения из колонии он женился вторично, но и эта жена быстро от него ушла из-за постоянной пьянки и рукоприкладства А так как пьянки случались часто, то на её лице, почти ежедневно под слоем дешёвой пудры цвели синяки.
Николай жил один в отцовском доме, и почти каждый день на квартире у него собиралась компания, состоящая из бывших и потенциальных уголовников. Иногда в компании бывали и женщины, которыми мужики пользовались по очереди, устанавливаемой хозяином квартиры.
На утро, если оно приходилось на субботу или воскресенье, «девушки», как он их называл, убирали в квартире: перемывали посуду, мыли полы, стирали, сдавали в соседнем магазине бутылки, и квартира на один-два дня приобретала почти приличный вид.
Сейчас бригада грузила на старенький, с обшарпанными бортами грузовик Газ-51, несколько брёвен, шестьдесят пять листов шифера, гвозди, несколько скоб, инструмент. Рядом стоял водитель Гришка по прозвищу Молдаван. Был он смугляв, горбонос, всегда в засаленном грязном пиджаке и имел вид БОМЖА. Так именовали в милицейских протоколах людей без определённого места жительства. Гришкиной отличительной чертой от других работяг участка являлась его трезвость, что всегда вызывало с их стороны насмешки.
— Молдаван, — с казал Дзюба, — чего это машина твоя так воняет?
— Та я вчера подкалымил вечером, отвёз одному жлобу навоз на дачу.
— А чего жлобу?
— Обещал пятёру, а дал трояк. Сказал, что мало привёз.
— Начистил бы ему рыло.
— Так он такой здоровенный, что таких как я, против него и троих не хватит.
— Монтировкой бы по кумполу. Против лома нет приёма.
— Сесть из-за мудака? А детей моих ты кормить будешь?
— Я и своих не кормлю, а на твоих…
— Настрогал пятерых, жена шестым беременна, нахрена нищету плодить? — вмешался в разговор Алисов.
— А это не твоё дело, Муж депутатки. За своим носом смотри.
— Так нос отвалится от такой вони. Ты бы хоть кузов помыл.
— Ладно, следующий раз помою, — примирительно согласился Гришка.
Наконец всё погрузили.
— Садитесь, поехали, сказал Гришка Молдаван.
— Куда садитесь? В твою вонючку? Вот тебе адрес, поезжай, а мы приедем автобусом, — возразил Петро.
— Я сам не поеду, скажите потом, что я что-то продал. Да и ехать вы будете до обеда, а мне ещё Нюма дал задание развести другие бригады.
— Сделаем так, — вмешался бригадир — Федька сядет в кабину и там разгрузит.
— Дядя Коля! Как же я сам разгружу?
— А Молдаван для чего? Поможет.
— Нашли помощника. Я вам не грузчик.
— Не хочешь, пусть Польский твою машину понюхает, а потом скажет тебе, грузчик ты или нет.
Гришка имел уже не раз разговор с начальником и механиком по поводу плохого содержания машины, и они его предупреждали, что переведут в грузчики, а этого он, ой, как не хотел.
— Ну чёрт с вами, поехали Федька.
Через минут двадцать машина была на месте. Из калитки вышла старушка лет семидесяти.
— Вы к нам?
— А как ваша фамилия? — спросил Гришка.
— Назаренко.
— Значит к вам. Открывайте ворота.
— Я сама не смогу, видишь они в землю упёрлись.
— Позовите кого-нибудь.
— Да сын и невестка на работе.
— Я, бабушка, открою, — вызвался Федька.
— Спасибо, сыночек, уважил старую.
— Уважил, уважил, — пробурчал Гришка.
Когда заехали во двор и стали разгружаться, он выговаривал Федьке:
— А ты, пацан, не лезь поперед батька в пекло. Я б с неё рубль за ворота эти содрал. Понял?
Федька молчал.
— Я тебя спрашиваю, понял?
— А ты мне, дядя Гриша, не начальник. Понял?
— Смотри, сопля китайская, по жопе получить хочешь?
— Своих у тебя пятеро, вот их и лупи почём хочешь. А меня тронешь, вот топор в инструменте.
— Смотри какой умный стал, — только и мог возразить Гришка.
— Да, умный, а что, это плохо.
— Хорошо, хорошо, только работай быстрее.
Федька и так уже взмок. За каждой шифериной он залазил на кузов, один край подавал Гришке, а потом спрыгивал на землю, брался за второй и они вместе клали его в стопку.
Минут через тридцать появились Дзюба и Алисов.
— Мы думали, что вы уже разгрузили, а вы ещё и половины дела не сделали, — ехидно заявил Алисов.
— Вот и заканчивай быстро, если ты такой шустрый, — ответил Гришка с такой же интонацией и отошёл в сторону.
Втроём быстро разгрузили машину и, когда она уехала, притупили к осмотру объекта.
Все трое по приставной лестнице полезли на чердак и стали осматривать стропильную систему. В одном месте нужно было заменить мауэрлат — брус, лежащий на стене, на который упираются стропила. В этом месте прохудилось кровельное железо, дерево подмокало и сгнило.
Сгнили также три стропильных конца и несколько досок настила. Работа была рядовая, всего дня на два с половиной — три, но слезши на землю, Алисов стал выговаривать хозяйке:
— Ну, бабуля, и влопались мы в работёнку!
— А что?
— Там столько работы, что и за неделю не управимся, а нам всего три дня дали, за них и заплатят.
— Я отблагодарю вас, сынки. Вы же постарайтесь.
— Постараемся, бабуля, постараемся. Нам только, чтоб обед был, а вечером магарыч.
— Обед я уже вам приготовила, а магарыч будет по окончанию.
— Чего так? — удивился Петро.
— У нас дома ни белую ни красное не пьют. И ваш начальник нас предупредил, чтобы никакой водки.
— Пусть тот начальник помахает целый день топором и молотком, да потягает шифер на крышу, да на холоде помёрзнет.
— Сейчас лето, сынок, квасок холодный у меня есть.
— Эх, бабуля… — хотел ещё что-то сказать Алисов, но его оборвал Дзюба:
— Ладно базарить. Пошли работать..
На чердаке стоял затхлый запах, а солнце нагрело кровлю до такой степени, что, казалось, что они попали в духовку.