Когда все это незамысловатое удовольствие закончилось, они сели пить чай.
– Быстро мы с тобой, – заметил Павел. – Даже чай не остыл.
– А у меня чайник такой, – с готовностью объяснила Алена. – Из специальной глины. Я вообще чайной церемонией увлекаюсь и все для нее покупаю. Это мое хобби. Хочешь, покажу, как правильно чай разливать?
– Не надо, – отказался Павел. – Я и так выпью.
Ему было скучно и хотелось поскорее уйти. Он порадовался, что Алена так непритязательна: хочешь чаю – на тебе чаю, хочешь уйти – уходи. Все, что этому предшествовало, он ведь тоже получил от нее без сопротивления.
Она вышла в прихожую его проводить. Одеваться не стала – набросила какой-то выцветший халат в цветочках. Уже открыв дверь, Павел быстро чмокнул ее в щеку.
– Я думала, таких мужчин не бывает, – сказала она дрогнувшим голосом.
Оказавшись на улице, Павел почувствовал одно только облегчение. Слава богу, что обошлось без горючих слез и жарких просьб остаться.
«Странно как, – вдруг подумал он. – Кажется, все должно быть как-то… по-другому».
Он даже приостановился от этой мысли. Обыденность собственного состояния поразила его. Все-таки этим вечером случилось так много необычного: он дрался со шпаной, объяснялся с милицией, лез на балкон второго этажа, ложился в постель с молодой привлекательной женщиной… А чувствовал себя после всего этого так, словно ничего и не произошло. Причем если бы он чувствовал опустошенность, усталость, это было бы понятно. Но вот эта обыкновенность, эта беспросветная обыденность… Очень не по себе ему стало!
«Ладно! – Павел тряхнул головой, прогоняя это неприятное в своей неясности ощущение. – Кончилось, и ладно».
И пошел к обочине, чтобы поймать машину: метро давно было закрыто.
Глава 5
Назавтра Павел ожидал встречи с Аленой с некоторой опаской. Он давно уже понял: женщины воспринимают секс совсем не так, как мужчины, – возводят его в какой-то слишком высокий ранг, считая знаком серьезных отношений в настоящем и авансом на будущее. И теперь он опасался, что Алена станет этого будущего от него требовать.
Но она проявила мудрость, даже удивительную для ее возраста: поздоровалась, когда случайно встретила Павла все в той же служебной столовой, мило улыбнулась, по обыкновению похлопав ресницами, спросила, как он добрался вчера домой, – и все. Вид у нее при этом был такой, словно ничего между ними вчера и не было. Облегчение смешалось у него в душе с досадой. Но облегчение все же преобладало: он был рад, что можно выбросить Алену из головы, и поскорее это сделал.
Только через три месяца выяснилось, как он ошибся.
Алена подошла к нему на улице – судя по всему, караулила, когда он выйдет вечером после работы. В этот день они не виделись. Она поздоровалась.
– Привет, – ответил Павел и посмотрел на нее вопросительно: что ей от него надо?
И сразу понял, что у нее что-то случилось. Вид у нее был испуганный и взволнованный.
– Паша… – проговорила она. Его неприятно задела такая интимность обращения. С чего бы вдруг? – Паша, у меня тут такое… Залетела я.
Павел почувствовал, как его с ног до головы окатывает холодной волной. Мурашки побежали у него по коже.
– К-как?.. – пробормотал он. – Когда?!
– Как – когда? – удивилась она. – Тогда. Мы же с тобой один раз только.
«А не со мной?» – чуть не спросил он.
Но сдержался. Все-таки она была совсем молодая.
– Вот именно, что один раз, – сказал он. – Как же сразу… Ты уверена?
– Я сначала тест на беременность сделала. А вчера и врач уже подтвердил. – Вдруг лицо ее скривилось, носик сморщился. Ясно было, что она собирается заплакать. – Я боюсь, Паш…
– Чего боишься?
Он сам расслышал, что голос его звучит грубо и резко. Но он был так зол на себя, что вообще с трудом говорил.
«Идиот! – сжав от ярости зубы, подумал он. – Ты на что тогда рассчитывал?»
Рассчитывал он тогда на то, что все как-нибудь обойдется. Точнее, ни на что он не рассчитывал, а просто у него не было с собой презервативов.
– Аборт делать бою-усь!.. – то ли всхлипнула, то ли провыла Алена. – А вдруг потом бесплодная останусь? Кому тогда буду нужна? И мама говорит: рожай, рожай, мало ли что…
Павел остолбенел. Уже и мама, оказывается, знает! Он смотрел на плачущую Алену, не зная, что делать. Спросить, чего она от него хочет? Предложить ей руку и сердце?
При этой последней мысли ему стало так тошно, что впору было самому завыть. Он повернулся и пошел прочь. Алена не сказала ни слова.
С этого дня жизнь его превратилась в ад. Никогда с ним такого не случалось! Он бывал осторожен даже с теми женщинами, которые вызывали у него длительный интерес. И надо же было, чтобы именно эта девица, находившаяся в слепом пятне его сознания, вдруг заняла в его жизни такое место! Да просто всю его жизнь она заполнила.
Павел как мальчишка караулил, появится она сегодня на работе или нет, и если с утра ему казалось, что она не появилась, он замирал в ожидании: вдруг взяла больничный, вдруг все-таки решила сделать аборт? Каждый раз он убеждался в своей ошибке – Алена выходила на работу исправно.
Он приглядывался к ней в столовой: не тошнит ли ее от еды, не берет ли она какую-нибудь квашеную капусту, ведь беременных, кажется, тянет на соленое?
Через месяц такой жизни он почувствовал, что вот-вот сойдет с ума. В нем не осталось ничего человеческого – весь он превратился в какую-то физиологическую функцию гнетущего ожидания.
И когда однажды он увидел в окно лаборатории, что у крыльца стоит «Скорая» и врачи усаживают в нее Алену, то понял, что больше в таком состоянии жить не может и не будет. Он был себе физически противен в эту минуту, потому что сознавал, чего хочет: чтобы у Алены случился выкидыш и все это можно было бы забыть как кошмарный сон.
Она взяла его измором, хотя не предъявляла ему никаких требований. Как это произошло, Павел не понимал, но жизнь его должна была теперь измениться, это он понимал ясно.
Он пришел к Алене в больницу на следующий день. Когда спрашивал у Наташи, которая работала с ней в одной комнате, в какую больницу отвезли Селезневу, у той загорелись глаза, и Павел понял, что подробности Алениной беременности известны всему управлению. Впрочем, это было для него неважно. Его собственное состояние было таково, что несколько сплетен ничего не могли изменить ни в какую сторону.
Он еле отыскал больницу в череде из шести или даже семи одинаковых Шарикоподшипниковских улиц. Женщина, которая объяснила ему, как эту больницу найти, назвала ориентир: сразу за помойкой. Это еще больше испортило ему настроение.
В больничных коридорах было так же жарко, как на августовской улице. Алена сидела в коридоре на дерматиновой банкетке возле чахлой пальмы и ела йогурт. Она не удивилась и не обрадовалась его появлению.
– Ну как ты? – спросил Павел.
– Ничего, – ответила она. – Три капельницы прокапали. Завтра обещают выписать.
– Когда тебе рожать?
Слова падали с его губ тяжело, как комья земли.
– Так в декабре. Когда ж еще?
– Ты точно решила?
– А куда уже теперь? – вздохнула она. – Срок-то вон какой.
Она выразительно посмотрела на свой живот, уже вырисовывающийся под халатом.
– Надо пожениться, Алена, – сказал Павел.
Он думал, что почувствует облегчение, наконец выговорив это. Но не почувствовал ничего.
– Надо. Раз уж так вышло, – кивнула она. – Ты не думай, Паша, я тебя не подлавливала. Мне и самой это… Мне же двадцать один всего. Думала на курсы пойти. По чайной церемонии. Сейчас это модно, салоны всякие открываются, работу поменяла бы. – Она вздохнула. – А теперь вот вместо всего…
Ему стало ее жалко. И стыдно стало, что до сих пор он думал в этой ситуации только о себе. В конце концов, у него высшее образование, и хотя работа не совсем по той специальности, которую он получил в Бауманском, но по нынешним временам, когда инженеры торгуют китайскими тряпками на рынке, хороша и она. А Алена в самом деле совсем молода, и вот пожалуйста… Из-за него ведь.
– Тебя во сколько завтра выписывают? – спросил он. – Я за тобой приеду.
– После обеда. Я тогда маме скажу, чтоб не приезжала.
Павла снова удивило, с какой готовностью она откликается на любые его предложения. С какой обыденной готовностью… Но что теперь было об этом думать!
Он все-таки отвез Алену из больницы не к себе, а в ее квартиру. Ему надо было привыкнуть к мысли, что теперь он будет жить не один.
Впрочем, оказалось, что на привыкание ему отведена одна ночь. Уже на следующий день пришлось знакомиться с Алениными родителями, правда, они оказались простыми и хорошими людьми, так что эта обязанность вышла не слишком обременительной, потом идти в загс подавать заявление… Потом выяснилось, что теща просит молодых отпраздновать свадьбу, хотя бы скромно, только чтобы не обидеть родню, а значит, надо идти покупать костюм, потому что в связи с беременностью невесты регистрация назначена через неделю…
За всеми этими в одночасье на него свалившимися заботами Павел опомнился только в самолете. Они с Аленой летели в свадебное путешествие.
Идея этого путешествия принадлежала ей.
– Когда я теперь на море выберусь? – рассудительно заметила Алена. – Надолго теперь засяду. Ты куда хочешь, Паша?
Он хотел в Испанию, но жене об этом почему-то не сказал. То есть не почему-то: он не хотел ехать туда с нею.
Узнав, что ему все равно, Алена выбрала Турцию: и лететь недалеко, и климат приемлемый. На подаренные к свадьбе деньги купили горящий тур, чартер опоздал на пять часов, Алена устала и в самолете сразу заснула.
Павел смотрел на спокойное простое лицо своей жены и не знал, что чувствует.
«А ресницы у нее, оказывается, совсем не длинные, – вяло мелькнуло в голове. – Или просто оттого, что ненакрашенные, короткими кажутся?»
И тут ему стало страшно. От пустоты и никчемности этой мысли, но, главное, от другого…
Он не понимал, как будет жить вот с этой совершенно посторонней женщиной, которая безмятежно спит, прислонившись головой к опущенной шторке иллюминатора, он не понимал, зачем ему с нею жить! Наверное, если бы самолет вдруг начал падать, его охватил бы меньший ужас.
Но самолет не начал падать, а пошел на снижение. И с той самой минуты, когда Павел вышел на трап, его охватила беспросветная скука.
Он ей даже обрадовался: скука была лучше, чем тоскливый страх. Да что там – она была просто спасительна. Иначе он не выдержал бы постоянного нахождения рядом со своей женой.
Павел быстро понял, что вялая снисходительность к жизни – это главное Аленино качество, от которого происходят и все остальные: ее готовность соглашаться с любыми его предложениями, ее нетребовательность и непритязательность. Он надеялся, что ее темперамент окажется хотя бы таким же, каким был в ту ночь, когда он так эффектно спас ее от хулиганов. Но очень скоро ему стало ясно, что та ночь была исключением. Алена была тогда взволнована, испугана, оттого и страстные стоны, и горячие объятья. В обычном же своем состоянии она была равна по темпераменту рыбе.
Впрочем, это открытие не слишком огорчило Павла. По сравнению со всем остальным это было уже неважно.
Свадебное путешествие наконец закончилось. Они вернулись в Москву и поселились в квартире Алены, потому что оттуда ближе было ходить на работу.
Беременность она переносила не то чтобы тяжело, но как-то угнетенно. У нее отекли ноги и лицо, появилась одышка, а уже к осени живот стал таким большим, что Павел смотрел на него с испугом. Ему казалось, ребенок вот-вот появится на свет, хотя до родов оставалось еще два месяца.
Вообще, он не представлял, как это будет, и боялся этого. Лезли в голову истории вроде той, как женщина родила прямо в автомобильной пробке и мужу пришлось самому принимать ребенка, потому что сквозь сплошной поток машин к ней не могла добраться «Скорая». А вдруг такое произойдет и с ними?
«Вот и машина как раз появилась», – совсем уж глупо думал он.
Павел давно собирался купить «девятку» и этой осенью купил наконец, рассудив, что ребенка надо будет, наверное, возить в какие-нибудь поликлиники или куда там еще, и не на метро же его возить.
– Детские поликлиники обычно находятся в пределах шаговой доступности, – сказала мама. – Павлуша, наконец-то ты узнаешь элементарные вещи! Давно пора.
Мама была рада, что сын наконец женился. Она уже опасалась, как бы из него не получился старый холостяк, и считала, что ему мешает жениться излишняя серьезность, с которой он относится ко всему на свете.
– Тебе всегда не хватало беспечности, – говорила она. – Ты с детства чересчур взрослый.
Алена ей не то чтобы нравилась, но казалась приемлемой, несмотря на отсутствие у нее высшего образования. Хотя вообще-то мама считала высшее образование обязательным для жены своего сына, который хорошо учился и в школе, и в институте и с детства много читал художественной литературы.
Павел не знал, что считает обязательным для своей жены. Ему было все равно. Он погрузился в семейную жизнь как в морок и не понимал: что он теперь, какой он?
Ребенок родился совсем не так, как он ожидал, – все страхи оказались беспочвенными. За неделю до предполагаемых родов Алену положили на сохранение, а когда Павел в очередной раз пришел с передачей, ему сказали, что пятнадцать минут назад она родила сына.
Что будет именно сын, тоже было известно заранее; даже это не стало неожиданностью.
«А почему ты решил, что это должно быть не так? – подумал Павел. – Если все остальное именно так».
«Не так» оказалось только одно – сам ребенок. Он ошеломил Павла настолько, что все остальное стало неважным в то мгновенье, когда он приехал забирать Алену из роддома и впервые взял его на руки.
Как это было необыкновенно, как непонятно! В том, как этот мальчик, его сын, морщил носик, разевал рот и моргал светлыми глазами, не было ни капли той обыденности, из которой, Павел был уверен, навсегда и сплошь будет теперь состоять его жизнь.
Он боялся выпустить ребенка из рук, не упустить, а вот именно выпустить – передать Алене или маме, чтобы самому сесть за руль. Кой черт он приехал в роддом на машине, взял бы такси!
Он думал, его ощущение, что сын выпадает из обыденной жизни, не пройдет никогда. Но уже через неделю понял: когда ребенок находится дома, то становится частью того, что есть Алена.
– Странно, Антон с тобой все время плачет, – удивлялась она. – Со мной такой спокойный, спит себе да ест, ничего ему не надо.
Ничего странного Павел в этом не находил. Он знал, что, бывая с ним – на улице во время прогулки или дома, если Алене надо было куда-нибудь сбегать одной, – Антон плачет не из каприза, а только потому, что не умеет иначе выражать свои чувства. А когда он был с Аленой, никаких чувств у него просто не было, потому он и был спокоен.
Да, Павел нисколько этому не удивлялся. Ведь он и сам менялся, когда был с ребенком. За три месяца жизни сына он изменился настолько, что сам себя не узнавал.
Все его чувства встряхнулись, встрепенулись, он вдруг понял, что они есть у него, чувства, есть несмотря ни на что, они расцвечивают его жизнь, пусть только изнутри, потому что во внешней жизни им нет места, но есть они, есть, не угасли!
В этих чувствах, наверное, не было ничего особенного, и если бы Павел вздумал с кем-нибудь ими поделиться, то не сумел бы их даже назвать. Как назвать то, что происходит у тебя в душе, когда ты встаешь ночью, чтобы напоить захныкавшего ребенка, а потом, когда он снова заснет, выходишь в кухню, открываешь окно – и вдруг понимаешь, что сейчас, вот в эту самую минуту, во всей природе совершается перелом от зимы к весне? То есть внешне-то ничего еще не происходит, и ночь эта – даже не на первое марта, чтобы можно было объяснить такой перелом хронологически, но ты чувствуешь его всем собою, слышишь его, как звон ломающихся под оконным карнизом льдинок, и это так важно для тебя, как будто не в природе происходит этот перелом, а в твоей собственной жизни.
Ну кому он мог про такое рассказать? Да и не хотел он никому рассказывать. Павлу казалось, что единственный, кому это могло бы быть интересно, Антон. Но Антон был еще слишком мал, чтобы понимать слова.
И еще – именно тогда, вот в эти месяцы Антонова младенчества, в жизни Павла произошло то, что стало в ней главным на долгие годы и даже, может быть, навсегда. Во всяком случае, он очень хотел, чтобы именно навсегда. Но вот про это он уж точно никому не собирался рассказывать. Слишком это было странно, слишком выбивалось из всей его жизни – обычной жизни обычного человека, построенной по законам логики и скуки.
В общем, ребенок стал для него тем, что в старину называлось отрадой. Павел даже удивлялся теперь: как он мог бояться его появления? Ведь это было лучшее событие его жизни, главное ее событие.
Во всем остальном его жизнь была настолько лишена событий, что казалась дистиллированной водой. Работа завлаба сплошь состояла из рутины: он делал баллистическую экспертизу оружия или подписывал экспертные заключения, которые составляли его подчиненные. Про семейную жизнь и вовсе говорить не приходилось – это была сплошная вязкая скука. Мужские развлечения его не привлекали – он не находил радости в выпивке, а необременительным, как это называлось, перепихоном с женщинами был сыт по горло.
«Зря я вообще-то на Аленину скуку жалуюсь, – с усмешкой думал про себя Павел. – Каждый заслуживает ту жену, которую имеет».
В тридцать один год он не ожидал от жизни ничего, кроме уже имеющегося.
А когда ему исполнилось тридцать два, то оказалось, что он ошибся.
Павел вернулся с работы рано – ушел домой после обеда, потому что поднялась температура. Похоже, начинался грипп, и не было никакого резона переносить болезнь на ногах: его работа не требовала подвига. В общем, он уведомил начальника, что возьмет больничный, и отправился домой.