Она охотно бывала в лабораториях, куда на электрокаре привозила маленькие аккумуляторы для всевозможных приборов, но обязательно брала с собой какого-нибудь свободного от дежурства паренька, чтобы он помогал ей. Зачем утруждать себя, когда за одну только улыбку парень в лепешку расшибется и будет таскать аккумулятора на все этажи, чего бы это ему ни стоило?
Римма сожалела, что Поярков не работает в лаборатории, куда бы она запросто могла заходить якобы для проверки аккумуляторов, а на самом деле, чтобы лишний раз показаться знаменитому конструктору. Он попросту не разглядел ее как следует. Должен ведь мужчина разбираться в красоте!
Это была ее единственная ценность, и она делала все возможное, чтобы показывать себя в полном блеске и неотразимости. Родители из кожи лезли вон, чтобы заработать Риммочке на лишнее платье. Но этого Римме не хватало, приходилось и самой изворачиваться, продавать надоевшие тряпки, иногда взять с подруги двойную цену за какой-нибудь отрез, купленный в магазине: «Что ты, что ты, милая, ведь такого же не найдешь! Мне досталось случайно». Все свои желания и стремления, все чистое и светлое, что было у нее на сердце, расплескала она по капелькам, по пустякам. И хоть терпеть не могла вина, осуждала отца-курильщика, говорила, что все это наркомания, надо бы запретить такое безобразие, — у нее самой дрожали руки, будто у пьяницы, когда она видела в витрине комиссионки модный отрез, босоножки, цветные тряпки. Она выклянчивала у матери деньги, и тогда вся семья могла сидеть чуть ли не на одной картошке, только бы угодить единственной дочери.
Прошло каких-нибудь три месяца, и Римма уже стала своим человеком в НИИАП. Толь Толич считал себя вроде как бы виноватым перед ней. Бедная девочка, должна сидеть где-то в аккумуляторной.
Он вызвал к себе однажды Нюру, которую невзлюбил, возможно лишь потому, что она работала у Курбатова, а тот не очень-то учтиво обошелся с Толь Толичем… Вызвал и с усмешечкой посоветовал:
— Растить надо молодые кадры, Анна Васильевна. Почему вы не приучаете ученицу — лаборантку Чупикову к самостоятельной работе? Закиснет она в аккумуляторной. Смелее, смелее выдвигайте молодежь! Вам еще рано бояться конкуренции.
С тех пор Римма занималась чем угодно, вернее, тем, что ей больше нравилось. Например, ходить с озабоченным видом по всему институту, что-то искать, проверять и таким образом коротать время до звонка.
Вот и сейчас, ей очень повезло с находкой ботинка, иначе бы она не осмелилась войти в зал, где хозяйничает суровый Борис, — за глаза Римма и молодых и старых называла только по имени. Сегодня никто с ней не любезничал, хотя и времени было много свободного. Ведь аппараты включаются по часам, а в перерывах дежурные свободны.
Но сейчас все «переживают». Удивительный народ! Римма хотела было уйти: скукота. И в эту минуту снова запрыгали перья самописцев, зажглись контрольные лампочки. Все ожило точно от глубокого сна. Борис Захарович бросил на рычаг телефонную трубку. Нюра порывисто обняла свою помощницу. Значит, дело не в аккумуляторах. Возможно, что-то заело в автоматике. Это иногда бывает даже на АТС, на что уж там техника освоенная.
Зря Нюра сомневалась в автоматике. Перед отлетом ее дотошно исследовал сам Борис Захарович. Сейчас у него все больше и больше крепла уверенность, что причину надо искать в аккумуляторах. Трудно сейчас догадаться, где она скрывается, посмотреть придется после того, как «Унион» опустится на ракетодроме Ионосферного института. Была одна мыслишка, но бредовая. Допустим, Багрецов и Бабкин все же проникли в «Унион», но можно ли поверить, что они занимаются там устранением технических неполадок? Явная несуразица…
Большинство операторов и других специалистов из тех, кто дежурил у приемников и приборов, давно работали с Борисом Захаровичем и сюда приехали по его вызову. Разве могли они сдержать радостные улыбки, — ведь испытания продолжаются, и надо надеяться, что беда пронеслась стороной, что явление это абсолютно случайное и больше уже не повторится.
Пользуясь случаем, что попала в зал, где можно встретить Серафима Михайловича, Римма ждала его, делая вид, будто крайне заинтересована, нормально ли работают аккумуляторы в переносных контрольных приборах.
Наконец-то она дождалась. В дверях появился Поярков. Никого не замечая, он прошел мимо улыбающейся Риммы и, вытащив изо рта папиросу, обратился к Дерябину:
— Вы знаете, что мне заявил уважаемый Толь Толич? Говорит, что фокус с ребятами это я придумал. Вроде как бы оправдаться, что диск перетяжелен. Но все-таки он сменил гнев на милость и даже приветствует испытания по седьмому пункту программы. Итак, по нашим расчетам, «Унион» сейчас должен быть где-нибудь над мысом Форос.
Дерябин отогнал от себя папиросный дым и молча подвел Пояркова к затененному от света экрану. На нем четко вырисовывались очертания крымского берега. Пенная кромка прибоя, остроконечные скалы, дорога, поднимающаяся в горы.
— Разве вы не знаете, что десять минут тому назад на экране ничего не было? — спросил Дерябин.
— Я разговаривал с Москвой. Кстати, мне сказали, что Багрецов взял дополнительный трехдневный отпуск за счет переработки. Наверное, хочет в Киеве погулять. Ну, а здесь как дела?
— Вероятно, отказали аккумуляторы. Боюсь, как бы это не повторилось.
Поярков напряженно потер висок и укоризненно посмотрел на Дерябина:
— Ну что ж, Борис Захарович, вопросов больше нет.
Неверными шагами он прошел вдоль столов, где чуть слышно гудели аппараты, шелестели магнитофонные и бумажные ленты, и, возвратившись назад, остановился за спиной Нюры.
— Там наверху ярцевские аккумуляторы?
Нюра испуганно обернулась и, встретившись с его глазами, опустила голову. За всем этим с явным любопытством смотрела Римма. И если ее никогда не интересовали особенности тех или иных аккумуляторов, то в данном случае полезно кое-что разузнать. Она подошла ближе.
— Вы меня, конечно, извините, — с нарочитым смущением заговорила Римма, теребя кружевной платочек. — Но, Серафим Михайлович, мне дуже треба спытать у Анны Васильевны, це яки ярцевские? Жовтии, смугастии? Желтые, полосатые? — и, заметив, что та кивнула головой, повернулась к Пояркову. — Прямо замучилась с ними. То заряжай, то разряжай. А все попусту. И вообще я даже удивилась, когда мне Анна Васильевна сказала, что будем устанавливать эти полосатые.
Она хотела посочувствовать Пояркову, намекнуть, что есть такие неблагодарные, которые только к начальству подлаживаются. А Серафим Михайлович хоть и проявляет к Анне Васильевне дружеские чувства, а никакой он ей не начальник. Вот и подвела его Анна Васильевна. Все это Римма обдумала, нашла подходящую форму, как сказать, но Борис помешал, подошел он злющий-злющий и, не считаясь с девичьим очарованием, — куда ему, возраст не тот, — попросту выставил ее за дверь.
— Прошу вас возвратиться к рабочему месту, — проскрипел он, и обиженная Римма, круто повернувшись, показала ему спину.
Дерябин сделал знак Пояркову, и они вместе вышли в коридор. Облокотившись на перила лестницы, устланной красной дорожкой, Борис Захарович спокойно проговорил:
— Мы с тобой здесь на равных правах, Серафим, но возраст мой позволяет предупредить по-отечески. С какой стати ты начинаешь расспрашивать рядовых работников, какие им приказано установить аккумуляторы? Анна Васильевна здесь вовсе ни при чем. Спросил бы у меня.
Поярков беспокойно скользил рукой по перилам.
— Я не хотел вас обижать, Борис Захарович. Но что бы вы делали на моем месте? Из-за каких-то несчастных аккумуляторов все идет прахом. Высота гораздо меньше расчетной, неожиданные перерывы в работе телеметрических аппаратов. И вдруг новое дело: «Унион» нельзя испытать по одному из самых главных пунктов программы! Будь они неладны, эти аккумуляторы!..
Поярков поставил было ногу на ступеньку, чтобы спуститься вниз, но Борис Захарович его остановил:
— Не торопись. Все аппараты «Униона», которые участвуют в системе телеуправления, питаются от обычных аккумуляторов. Ярцевские тут ни при чем.
— Но вы сами говорили, что из-за них не работал панорамный телепередатчик?
— Абсолютно точно. Больше того, я его вынужден выключить, чтобы не расходовать энергию, которая нам необходима для других аппаратов.
Пояркову ничего не оставалось, как только развести руками.
— И вы хотите проверять управление диском, не видя земли?
— В данном случае не земли, а воды, — поправил его Дерябин. — Не знаю, как ты, но я охотно доверяю радиолокаторам.
Не обращая внимания на недовольство Бориса Захаровича, Поярков опять закурил.
— Откровенно говоря, Борис Захарович, мне как-то не по себе. Боязно. Разве только пробовать на большой высоте.
Борис Захарович обнял конструктора за плечи и легонько подтолкнул его к двери:
— Пошли, пошли. Нечего киснуть. Испытаем, как положено, на разных высотах. И я вовсе не собираюсь сбросить в воду твою летающую пуговицу. Она еще нам пригодится.
Сказано это было с шутливой бодростью, но, несмотря на абсолютную уверенность в аппаратах телеуправления, Борис Захарович чувствовал, как щемит и покалывает сердце. Даже у телеги ломаются оси, а здесь… Кто знает, что может случиться?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Здесь Багрецов мечтает о космических лучах и небесном золоте. Мечты эти, по мнению Бабкина, абсолютно безответственные. А потом нашим друзьям пришлось встретиться с жестокой реальностью, и оказалось, что не всякий орел — птица.
Бабкин знал, что первая конструкция диска управлялась с земли по радио. То же самое осталось и в «Унионе». Но мог ли он предполагать, а тем более Багрецов, что Борис Захарович будет испытывать телеуправление на такой маленькой высоте?
Сейчас диск просто падает. Уже видны пузырьки на зеленой воде. Багрецов закричал, и в ту же минуту появился Тимофей.
— Прыгай, Димка! Прыгай! Доплывем…
Вода приближается, закроет люк, тогда не вынырнешь. Бабкин трясет Димку за плечи, а тот смотрит в одну точку и молчит.
— Доплывем… Близко, — уговаривает и тащит его за собой Тимофей.
— Не умею. Плавать не умею! — со злостью и отчаянием выкрикивает Багрецов. — Что ты от меня хочешь? — бросился от люка и исчез в темноте коридора.
Но что это? Диск на мгновение повис в воздухе и стремительно пошел вверх. Пенные узоры волн расплывались, становились все меньше и меньше.
Облегченно вздохнув, Тимофей хотел было поискать Димку, но тот уже стоял рядом, прижимая к животу увесистый аккумулятор.
— Вот… вроде балласта.
Как потом выяснилось, Багрецов хотел выбросить из кабины испорченные аккумуляторы.
Бабкин успокоился, тихая радость словно обволакивала все его существо. Молодец Димка! Головастый. Здорово придумал. Кто же знал, что Борис Захарович проверяет телеуправление? Чуть в воду диск не загнал. Ошибись он на десяток метров, пришлось бы несчастным пассажирам рыб кормить. Правда, Димка успел бы выбросить балласт. Хорошо, что не выбросил. Надо же выяснить, что случилось с аккумуляторами, кто их поставил и кто за это дело должен отвечать?
— Отнеси аккумулятор. Чего стоишь? — сказал Бабкин хмуро, все еще переживая возможную неприятность. — Погоди, а паспорт от него где?
У каждой из банок должен быть целлулоидовый квадратик, на котором записывались основные данные аккумулятора: сколько циклов он прошел, то есть сколько раз заряжался и разряжался, когда он был заряжен последний раз и прочие показатели. Все это скреплялось подписью проверяющего. В данном случае подписи на попорченных банках были неразборчивы. Но Вадим все же успел оторвать паспорта от банок и сунуть их в карман, чем и заслужил молчаливое одобрение Тимофея.
На старое место Вадим аккумуляторы не поставил — так, на всякий случай, а привязал их галстуком к стойке каркаса.
Возвратившись к люку, Вадим предложил:
— А что, если как-нибудь добраться до радиостанции и дать радиограмму?
— Зря ты отсюда не выпрыгнул, — со злостью прервал его Тимофей.
Вадим обиженно заморгал.
— Что же тут особенного?
— Ничего. Чудная твоя голова. Пока все идет нормально, а из-за твоей дурацкой радиограммы, которую ты и передать-то как следует не сумеешь, все дело прикончится. Сразу же на землю посадят.
— А ты этого не хочешь? — спросил нетерпеливо Вадим.
— А ты?
Особого удовольствия Вадим от полета не испытывал, тем более после того, как диск чуть не нырнул в воду. Но признаться в этом не мог. Все-таки они не зря здесь остались. А вдруг опять какой-нибудь аккумулятор подведет?
Не дождавшись ответа, Тимофей спустился по лесенке, — хотелось узнать направление полета. Вадим лег на живот и, опершись подбородком на холодный край люка, смотрел вниз.
Море покрылось голубоватой дымкой, и тень диска растаяла. Только сейчас Вадим убедился, как точно можно управлять этой оригинальной летающей конструкцией. Уменьшил объем — и диск пошел вниз. Отпустил стягивающие рычаги — и он сразу же взлетает вверх. Дирижабль? Как это Тимка сказал? «У жабы жабры»?.. А если иначе: «Бывают жабы в дирижабле», или так: «Самым лучшим в мире жаб… будет этот дирижабль…» Можно и по-другому: «Мы ослабли, перезябли, пролетая в дирижабле». Чепуха. «Перезябли» — это для рифмы. Пока совсем не холодно.
— Ветер с севера! — подняв голову, крикнул Бабкин.
Приглядевшись, Вадим заметил, что бугорки волн освещались заходящим солнцем. Сильный ветер гнал «Унион» на юг. Отблески солнца на волнах ясно указывали, куда он летит.
Возникло неприятное ощущение. Ведь это первый дальний перелет после переделки диска. А вдруг откажет система управления? Вдруг он опять начнет снижаться? Надо быть готовым ко всему.
— Сколько часов ты сможешь продержаться на воде? — уныло спросил Вадим.
— Не знаю, не считал.
Вадим досадовал на себя, что до сих пор не научился плавать. Сразу же пойдет на дно, как чугунная чушка.
И все-таки Вадим не верил этому, гнал от себя тревогу — зачем же мучиться попусту? — и втайне лелеял надежду, что в «Унионе» есть двигатели и что Борис Захарович действительно сможет посадить диск на ракетодроме Набатникова.
— Зря ты меня пугал, Тимка, — начал Вадим. — Уверен, что двигатели здесь остались.
Тимофей говорил, что раньше в диске были космические уловители Набатникова, Находились они наверху и через сложные фокусирующие устройства передавали принятую энергию в камеры, куда закладывались разные химические элементы. На земле наблюдали за самыми ничтожными их изменениями. Вадим знал, что можно превратить один элемент в другой, например металл литии в газ гелий, а Набатников решил заняться чудесными превращениями более стойких элементов с помощью космической энергии.
Мечтатель Багрецов представлял себе будущий, необыкновенный мир. Люди уже изучили природу невидимых частиц и овладели полностью атомной энергией. Начались чудесные превращения вещества. Интересно, что скажет Тимка?
— Вообрази себе, — крылато взмахивая руками, продолжал Вадим, не замечая, что у Тимофея не сползает с лица скептическая усмешка. — В специальные камеры диска наливается, предположим, ртуть. Диск летит вверх на тысячу километров, где с помощью космических уловителей Набатникова ртуть превращается в золото. Ну, а потом ничего не стоит диск опустить на землю… Каково?
Опять молчит Тимофей. А ведь такая изумительная идея! Но вот он перестал иронически улыбаться, сейчас что-нибудь скажет по существу.
— Теперь я понимаю, почему тебе не везет, — ни с того ни с сего заключил Тимофей. — Всю жизнь будешь одиноким, если годам к шестидесяти, когда у тебя появятся настоящие деньги, за тебя не пойдет какая-нибудь кукла, вроде…
Вадим сжал кулаки.
— Опять?
— Да что, мало ли таких? Я твою Римму и вспоминать не хочу. А только знай, что романтиков и чудаков девушки не любят. Им нужны люди поспокойнее. И рыцарство твое они презирают, и твое волнение… Ты же ничего не можешь скрывать — ни восхищения, ни радости… Даже ревность из тебя прет наружу.
— Ну и пусть! — Вадим хрустнул пальцами и закинул руки за голову. — Почему ты за всех говоришь? А Римму не трогай. Я же о твоей Стеше ничего не сказал.
Тут пришлось и Тимофею обидеться.
— Спасибо за сравнение.
Неожиданный толчок, свист, шипение форсунки. В открытый люк врывается ветер и мчится дальше по коридору.
Но вот все стихло. Диск летит уже по инерции. Видно, Дерябин, стоявший за пультом радиотелеуправления, несколько изменил направление полета и выключил двигатели «Униона». Теперь можно не опасаться, что он опустится на чужом берегу.
— Я же говорил, что двигатели остались, — умиротворенно проговорил Вадим, наклоняясь вниз, точно он мог их увидеть. — Тимка, смотри, орел! Неужели орлы так далеко залетают? Рыбу он, что ли, высматривает? Сумасшедшая птица!..
Бабкин нехотя посмотрел вниз. Действительно, распластав широкие крылья, неподалеку парил орел. Казалось, что ветер его несет вслед за диском.
Всем корпусом наклонившись над люком, Вадим пригляделся и с тревогой обернулся к Бабкину.
— Мне что-то не нравится эта птичка. Из-за такой вчера самолет разбился.
— У нас скорость другая… Не столкнемся. Правда, я слыхал, что орлы иногда нападали на планеристов. Но здесь мы в безопасности.
— Да я не о том. Приглядись получше.
Не надо было особенно напрягать зрение, чтобы заметить странное радужное сияние над крыльями птицы. Похоже, что мельчайшая водяная пыль играла в лучах солнца. Крылья вздрагивали от ветра и казались неживыми, не было в них упругости и воли, орлиной воли, коей человек так часто наделяет эту могучую птицу.