– У меня есть одно замечательное средство, – заговорщицки подмигнула мне стюардесса, – после принятия которого можно расслабиться и сидя.
– Надеюсь, расслабление не будет абсолютным? Памперсы не понадобятся?
– Нет, – хихикнула девушка, – не понадобятся. Я вам столько не налью, не волнуйтесь.
– А жаль, – тяжело вздохнула я, когда стюардесса скрылась за шторой. – Меня только ведро и расслабит.
Но и принесенного бокала коньяка оказалось достаточно, чтобы теплая волна мягко прокатилась по телу, ласково погладив кошачьей лапкой тугие жгуты нервов.
Жгуты недоверчиво прислушались к ощущениям – ощущения им явно понравились. Ну ладно, ослабим слегка напряжение, так уж и быть. Но не до конца, учти, ничего еще не кончилось.
Хорошо, хорошо, кое-что закончилось, но впереди, дорогуша, сплошная неизвестность, летим, по сути, в никуда, да еще по поддельным документам.
Кое-что? Это у нас называется кое-что?! Да Ежик до сих пор отказывается спать один и плачет по ночам! И вздрагивает, когда я беру в руки нож. Любой.
Так что я даже хлеб отрезать не могу, когда сын рядом.
Но ничего, он еще маленький, он забудет. Я надеюсь.
Всего лишь неделя прошла с того страшного дня, а мне казалось – год. Но мы справились, и теперь трудолюбивый «Боинг» уносит нас прочь от затянувшегося кошмара.
Впрочем, не стоит себя обманывать, этот кошмар никуда не денется, прочно обосновавшись в моей памяти в наглухо запертой каморке с надписью «мрак».
А еще…
Еще я начала бояться индиго.
Когда Ника, сопровождавшая Петера на берег реки, «увидела» разгром лагеря и тела погибших амфибий, она автоматически показала это оставшимся дома друзьям. А потом они стали свидетелями расправы с Петером, не нашли Лхару и Михара, и ярость буквально захлестнула ребят. Что-то похожее случилось три года назад, и в результате гнездо Менгеле вместе со всеми его обитателями оказалось в прямом смысле слова стерто с поверхности земли.
А сейчас подобная участь нависла над всем городком – индиго не хотели разбираться, кто прав, а кто виноват. Они хотели одного – отомстить. Отомстить за погибших соплеменников, за Лхару, за Михара, за Петера.
Нике с трудом удалось остановить их, уговорить подождать какое-то время, пока она не разберется, что тут произошло. Но пульсирующая ярость остальных индиго мешала моей дочери сосредоточиться, и поэтому она полностью отключилась от происходящего с нами, надеясь, что ничего серьезного за полчаса не произойдет.
Плохо она знала свою маму!
Теперь знает хорошо. И я помню, как испугалась Ника, поняв, что нам с Ежиком пришлось пережить. До слез, до побелевших губ.
До слившейся с остальными жажды мщения.
Она повзрослела еще больше, моя почти одиннадцатилетняя дочь.
Но тогда – тогда Ника полностью отключилась и от нас, и от других индиго, сосредоточившись на поиске друзей. Собственно, искать долго не пришлось, достаточно было только заглянуть в полупустые головы бандитов. Труднее было достучаться до утонувших в наркотическом сне Лхары и Михара, с этим удалось справиться только всем вместе.
А потом они вернулись к нам. И едва успели.
И это привело индиго в еще большую ярость.
Поверьте, видеть, как легко они могут превращать людей в послушных марионеток, выполняющих любой приказ, – зрелище не из приятных. Нет, бандитов мне не было жалко, за что боролись, на то и напоролись. Но ведь с такой же легкостью индиго, объединившись, могут управлять всеми, кем захотят?
Совершенное оружие, мечта Менгеле.
И очень хорошо, что наш, цивилизованный, мир индиго из амазонских лесов на фиг не нужен. Иначе…
Я не знаю, что было бы иначе. И знать не хочу. Потому что эти ребята – друзья моей дочери. И они искренне переживали за нас с Ежиком, за Петера.
Который едва выкарабкался после ранения. Сама рана серьезной не была, пуля прошла навылет, не задев жизненно важных органов, но крови рыжий потерял много. Почти критически много. Потому что больницы в этом городишке не оказалось, и Петера пришлось срочно везти в соседний, покрупнее.
И хотя доставили его туда на вертолете за сорок минут, времени на определение группы крови уже не было. Как и на поиск донорской. И даже индиго, обеспечившие срочную доставку и медицинское обследование своего Огненного Бога, ничем помочь не могли.
Зато могла я. Когда мы с Никой только попали в лапы доктора Менгеле, у меня взяли анализ крови. И Петер мне позже сказал, что группа у нас с ним одинаковая – третья положительная.
В общем, теперь мы с рыжим – кровные родственники.
В больнице Петер провел всего три дня, как только смог держаться вертикально – ушел оттуда. Сказал, что швы себе и сам снимет. Само собой, ни при поступлении его в клинику, ни во время лечения, ни на момент выписки никто никаких вопросов не задавал – благодаря тотальному контролю индиго.
В маленький уютный пансион мы с детьми поселились самостоятельно, деньги у нас были, причем немалые – колье ведь Петер продал более чем хорошо. Видимо, Жозе рассчитывал вернуть деньги себе, вот и расщедрился.
Там, в пансионе, мы и остались ждать выздоровления Петера, а заодно – и обещанных нам документов. Причем не от однопартийцев Муравьеда, как думали вначале, нет, с криминалом больше связываться не хотелось. Паспорта нам выдали там, где и положено, – в местном муниципальном органе. Настоящие паспорта, с водяными знаками на страничках, с нашими фотографиями. И, разумеется, с вымышленными именами. Нет, не донна Роза Д’Альвадорец, но тоже из Бразилии, где много диких обезьян. По паспорту я стала Анной Душ-Сантуш, мои дети соответственно Марией и Алехандро Душ-Сантуш.
Ну а то, что достопочтенная бразильянка ни фига не петрила в португальском, никого не касалось. Во всяком случае, пока Ника была рядом.
Индиго управляли всеми, кто встречался на нашем пути, – врачами, чиновниками, полицией. Но в первую очередь – бандитами во главе с Жозе.
Получившими по полной. Как раз на момент выписки Петера из больницы по всем телевизионным каналам Бразилии прошла информация о кровавой бойне, учиненной в маленьком городишке на берегу Амазонки. В результате криминальных разборок были убиты несколько членов местной мафиозной структуры, причем, что самое странное, убиты их собственным главарем, Жозе Аракажу. Особенно жестоко Жозе обошелся с собственным братом Эдуарду. Сейчас бандит арестован, но никаких показаний не дает, ловко изображая помешательство.
Уцелевшие провожатые на следующий после разгрома лагеря день отправились обратно, чтобы похоронить тела погибших соплеменников на родной земле. Как они добрались с таким грузом? А очень просто – их отвез местный рыбак на своей моторной лодке. И ничего необычного старик в своих пассажирах не видел – люди как люди, попросили доставить груз, отчего же не помочь?
Точно так же никто не обращал внимания на Лхару и Михара, когда те заходили в городок, чтобы пополнить запасы еды. Эти двое остались, чтобы дождаться своего Огненного Бога и вместе с ним вернуться домой. А еще – для координации действий индиго в отношении убийц людей Племени Воды.
Я очень надеюсь, что ребята не почувствовали вкуса абсолютной власти над обычными людьми, не поняли, что вместе они практически непобедимы. Пусть живут в амазонской глуши, тщательно охраняя от посторонних глаз свою территорию.
Петер, он же Огненный Бог, пообещал мне, что все будет хорошо. Ребята больше не хотят возвращаться сюда, а за покупками он будет ездить один, нанимая проводников из местных индейцев.
Сейчас он возвращался почти налегке, отдав нам практически все, что выручил от продажи колье.
Прощание получилось скомканным, потому что мы умудрились чуть не опоздать на поезд, который пообещал нас довезти до Рио-де-Жанейро. Торопливо расцеловав детей, Петер взял меня за руку и, бледнея все больше, собрался мне что-то сказать, но в этот момент поезд тронулся, и пришлось меня за эту же руку забрасывать в вагон. А рыжий остался на перроне, как-то растерянно глядя вслед уходящему составу.
А потом лицо мужчины мучительно исказилось, он повернулся и медленно пошел прочь, сжимая в руке мобильник с моим номером. Теперь он будет ждать моего звонка…
И вряд ли дождется. Хотя – кто знает?
ЧАСТЬ III
ГЛАВА 28
– Дурында ты, Таньский, – грустно улыбнулась Анна. – Я ведь уже сто раз говорила одной совсем одичавшей в своем горном шале курице, что Лешка – часть меня. Я пробовала оторвать эту часть – не получилось. Больно очень, смертельно больно. Я уже не смогу жить без него, понимаешь?
– Но ведь он давно забыл о тебе и дочери, женился пару недель назад на гадине этой двуличной! – Татьяна возмущенно вскочила и хотела подбежать к подруге поближе, но почему-то не получалось, словно между ними была непроницаемая прозрачная стена. – Сколько же можно?! Забудь ты Майорова, научись жить без него! Главное – живи, слышишь! Живи!
Анна что-то ответила, но что – расслышать не удалось, преграда становилась все толще, она распухала, словно чудовищная медуза, пожиравшая не только звуки, но и реальность. И Анюта, самый близкий после мужа и детей человек, с которой они дружили с первого класса, ставшая сестрой пусть не по крови, но по жизни, начала таять, словно была соткана из воздуха.
– Подожди, не исчезай снова! Не надо! Или хотя бы скажи, что вы с Никой живы! Постой!
– Тания, проснись, – родной голос, сильные и нежные руки, слегка приподнявшие ее над постелью – это Хали. Что бы я делала без тебя, счастье мое? – Ты так кричишь! Что, опять Ания приснилась?
– Да, – всхлипнула Татьяна, прижавшись носом к смуглой ключице. – Хали, я так больше не могу! Ну давай снова попробуем найти ее и Никуську!
– Ты лучше свечку в церкви поставь за упокой души, ведь если ушедший приходит по ночам – значит, его душа мается.
– Что ты говоришь такое? – она вывернулась из теплого кольца рук и возмущенно толкнула мужа в грудь. – Они живы! Я знаю, чувствую это!
– Дорогая, не злись, прошу тебя, – ласково улыбнулся Хали, поцеловав карательную ладошку. – Может, потому Ания тебе и снится, что ты не хочешь отпустить ее? Прекрати мучить себя, ты ни в чем не виновата! Мы ведь уже столько раз обсуждали это и с Сашей, и с Винсентом, и с Левандовскими. Ты же знаешь – все они больше всего хотели бы, чтобы Ания и Ника оказались живы, но увы. Без денег, без документов, три года небытия. И это в наш век, когда связь налажена, по-моему, с самым дальним уголком планеты! Да Ания, будь она жива, давно бы уже проявилась, уж кто-кто, а она сидеть сложа руки не станет. Вспомни, из каких только передряг твоя подруга не выбиралась!
– Наша подруга.
– Да, конечно, я тоже очень привязан и к Ание, и к Нике и тоже участвовал в их поисках, разве нет?
– Участвовал, – шмыгнула носом Татьяна. – Но слишком рано вы сдались, вот!
– Ну какое же рано – мы почти год разыскивали пропавших, помогали Алексею.
– Не напоминай мне об этом гаде! Все из-за него! Засвербело, видите ли, в одном месте! И Анюта тоже молодец – взяла и гордо ушла! Я бы тоже, конечно, ушла, но перед этим оторвала свербящее место виновнику торжества!
– Сурово, – мужчина невольно поежился.
– Зато справедливо. И помни об этом, если у тебя тоже засвербит!
– Никогда! – синие глаза хитровато прищурились. – Да и кому нужен подержанный старикашка!
– А говорят, что женщины кокетки, – проворчала Татьяна, ложась обратно. – Давай еще поспим, ночь ведь.
– А давай не поспим, – бархатно мурлыкнул муж, ныряя под шелковое одеяло.
И ведь так и не дал заснуть до утра, но обижаться на это Татьяна не стала.
Ей порой становилось даже страшно – вот уже почти пятнадцать лет, как они с Хали вместе, у них трое чудесных детей, налаженный быт, казалось бы – все давно должно утихнуть, тлеть негромким огоньком, но страсть и нежность первых дней остались прежними. Хали все так же хотел только ее, хоть и был мусульманином и вполне мог позволить себе больше одной жены.
А если учесть, что Хали Салим, унаследовавший от ушедшего на покой отца сеть элитных отелей на лучших курортах мира, был еще и чертовски хорош собой – его моногамность многим знакомым казалась странной.
Высокий, безупречно сложенный (регулярные занятия на тренажерах не давали фигуре мужчины обрюзгнуть), немного резковатые, но от этого еще более привлекательные черты лица, густые черные волосы с легкой проседью, смугловатая кожа и, самое убойное, совершенно не потерявшие яркость невозможно-синие глаза.
И такой великолепный самец довольствуется только женой?! Нонсенс!
Если даже Хали и позволял себе шалости на стороне, об этом никто не знал. Что было довольно сложно осуществить, поскольку красавчик-миллионер был довольно известен в светском мире Европы, еще со времен его бурной молодости, когда имя Хали Салима встречалось практически во всех светских изданиях в связи с убийством его тогдашней любовницы, киноактрисы Сабрины Лемонт[6]. И пусть прошло уже столько лет, но персона господина Салима по-прежнему привлекала внимание папарацци.
Правда, теперь светские паникеры… ох, простите – хроникеры, интересовались и членами его семьи. Пока ничего особо интересного вынюхать не удалось, жена – до зевоты порядочна, дети пока слишком малы для каких-либо интересующих публику выходок. Хотя четырнадцатилетние двойняшки, Денис и Лейла, вполне могли в скором будущем стать ньюсмейкерами – уж больно хороши были наследники отельных миллионов. Причем без каких-либо ухищрений визажистов хороши, в отличие от любимицы журналистов Пэрис Хилтон.
Все дети Хали Салима унаследовали его синие глаза, но младший, семилетний Кемаль, ничего интересного дать своре папарацци не мог, а вот двойняшки! Пора бы уже начать тусоваться по клубам, употреблять наркотики, устраивать мегавечеринки, а они тихо-мирно учатся себе в частной школе, где, по слухам, очень жесткая дисциплина и очень высокое качество обучения.
И вовсе не стремятся вырваться из-под родительской опеки. Но ничего, их папаша в свое время оттянулся на всю катушку, поэтому папарацци надеялись, что вместе с убойной внешностью они унаследовали и его юношескую безалаберность.
Татьяна, разумеется, надежд желтушников не разделяла, в своих детях она была уверена. И Денька, и Лелька, и Малька – они росли в атмосфере любви, доброты и ласки. Хали обожал сыновей и дочку, но в то же время был достаточно строг с ними, сесть папе на шею и, понукая, направить его к выполнению любого желания ребятам и в голову не приходило.
Ну и как тут не бояться? Не бояться за свое счастье? По-прежнему влюбленный в тебя муж, умные, красивые и очень добрые дети, великолепно обустроенный быт, никаких особых проблем – сколько змей завистливо злобствуют, видя это? Сколько желающих увести Хали Салима из семьи!
И то, что муж даже не думает о подобном, надо ценить. И не докапываться до глубоко скрытых шалостей, даже если они и есть.
В общем, все у нее хорошо, до слез просто.
– Мама, а ты чего плачешь? – она и не заметила, как в столовую вбежал Кемаль и, вцепившись в мамину руку, встревоженно таращил опушенные длиннющими ресницами синие глаза. – Тебе больно, да? Ты обожглась?
– Так, пустяки, сейчас пройдет, – Татьяна нежно взъерошила светлые волосы сына. – А ты почему еще в пижаме? В школу опоздаешь! А ну, бегом умываться-одеваться!
– Я уже мылся!
– Врушкин, – ехидно улыбнулась вошедшая Лейла, целуя мать в щеку. – Малька сегодня проспал, хотя я его разбудила вовремя. Ты же знаешь наших мальчишек – скажут: «Угу, сейчас встану» – и спят дальше. Денька, между прочим, только сейчас в душ пошел.
– Ябеда, – шмыгнул носом Кемаль, направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж. – Я, между прочим, маму пожалеть пришел, она обожглась и плакала, вот.
– Обожглась? – забеспокоилась дочка. – Я сейчас мазь принесу!
– Не надо, – улыбнулась Татьяна, торопливо вытирая глаза. – Все в порядке. Это я от радости.
– От какой еще радости? – в глазах Лейлы солнечными зайчиками заплясало любопытство. – Чего я не знаю? Неужели прибавление семейства ожидается? Только на этот раз уж постарайтесь мне сестренку родить, от засилья мужчин в доме некомфортно.
– Вот еще придумала! – совершенно неожиданно Татьяна почувствовала, как щеки полыхнули огнем. – Как-нибудь давай без сестренки обойдемся, нам с папой и вас хватит.
– Ничего подобного, папе так точно не хватит, он мне сам говорил.
– Мало ли что он говорил!
– Мамуля, – девочка подошла ближе и, обняв мать, ласково потерлась щекой о теплое плечо, – не пытайся заговорить меня. Признавайся, почему плакала?
– Я же говорю – от радости. Что у меня такая замечательная семья, любящий муж, послушные дети…
– А я сама – домашняя квочка, – так же заунывно продолжила Лейла. – Мам, у тебя плохо получается изображать пернатое, даже и не пытайся. Что я, тебя не знаю? Да вы с тетей Аней…
Татьяна невольно вздрогнула и тут же отвернулась, пытаясь скрыть подло просочившийся ручеек слез.
Не получилось.
– Ну-ка, – маленькие ладошки настойчиво развернули мамино лицо к себе, – так и есть! Мамочка, ты опять? Опять из-за тети Ани плачешь?
– И вовсе…
– Знаешь, – тяжело вздохнула Лейла, – я тоже по ним очень скучаю. Особенно по Никуське! Она для нас с Денькой всегда была словно сестренка. Денька, между прочим, по-моему, даже влюблен в нее был. Я в его компе кучу фоток Никуськиных видела.
– Ты бы меньше по моему компьютеру шарила, шпионка! – возмущенно забасил ломающийся юношеский голос. – Мама, что тут у вас? Почему глаза на мокром месте? А, понял, можешь не объяснять. Раз Лелька о Нике заговорила, значит, ты снова о них плакала. Мам, ты не плачь, они живы.
Юная синеглазая отцовская копия неловко погладила мать по плечу. Малышом Денис очень любил ластиться к маме, но теперь он уже почти мужчина, и всякие там нежности ему по статусу не положены. Хотя так хочется порой пожалеться с мамой, пошептаться, поделиться наболевшим!