Тут примчался Сарториус, а за ним вся его братия.
– Ну что, говнюк, доигрался? – спросила Лора.
– Да, нехорошо получилось, – согласился федерал.
– Это у вас называется «мы своего человека ведем»?!
– Нестыковка произошла. Нестыковочка.
– Тебе надо было всего-навсего позвонить в офис прокурора и убедить его, чтобы он там не соплю жевал и боялся обидеть феминисток, а поспешил с санкцией на обыск! А еще лучше, вместо того чтобы кофе хлестать, пойти самому за этой долбаной санкцией! – Лора наступала на агента грудью, и Сарториус пятился, пятился и уперся спиной в своих, застывших полукругом с каменными лицами.
– Ну кто же знал… – промямлил Сарториус.
– Да все мы хороши, – сказала Лора и отвернулась. – Идиоты.
– Не напрягайся раньше времени. Наверное, улики жгут.
– Трупы – это тоже улики!
Сарториус тяжело вздохнул.
– Объявлен розыск, – сухо доложила Лора, глядя в сторону. – Перекрыли все, что могли. Ищем Беверли Уорд, Джоанну Хиггинс, Стеллу Макферсон. Больше просто не знаем, кого. Хотя, наверное, имеет смысл отловить всех местных извращенцев и проверить алиби, как ты думаешь? Чего-то мне кажется, это неплохая идея!
– Не заводись ты опять, – попросил Сарториус. – Только не заводись. Такая красивая, а такая злая.
– Посмотрим, какой ты красивый будешь, когда оттуда понесут трупы, – сказала Лора, указав подбородком в сторону пожара.
Сарториус вздохнул еще тяжелее.
– Пойду, что ли, позвоню, – буркнул он и исчез.
Лора подошла к машине.
– Вик, а Вик, – позвала она. – Хватит притворяться. Не бросай меня тут одну. Наедине со всем этим дерьмом.
Рейнхарт не ответил. Он спал.
Его растолкали через полчаса, когда вскрыли гараж – сообщить, что внутри ничего интересного. Рейнхарт выругался и заснул опять. Потом его разбудили, когда стало можно войти в офис. И там «интересного» нашлось сколько хочешь.
Гасить пламя начали вовремя, поэтому диспетчерская и кабинет мисс Уорд на втором этаже почти не пострадали, только их сильно закоптило да стекла полопались. Зато первый этаж выгорел напрочь, со всей бумажной документацией. Под развалинами стеллажей нашли обугленное до полной неузнавемости тело, которое опознали предварительно как Стеллу Макферсон – по остаткам наручных часов с дарственной надписью.
Мисс Беверли Уорд лежала грудью на своем рабочем столе. Один глаз у нее вытек, потому что в него угодила пуля. В крепко сжатом кулаке погибшей нашли смятый клочок бумаги с отпечатанными на нем группами цифр и одной уцелевшей надписью – «суппорт тормозной левый передний».
– Проклятье! – воскликнул Сарториус. – Ну зачем она… Ну зачем! Ну просили же ее!..
Вик хмуро уставился на федерала, потом на мертвую мисс Уорд. Покачал головой и ничего не сказал. Поглядел в сторону книжной полки, где между томами обычного формата прятался маленький красный Сэлинджер, – и опять промолчал.
Повернулся к Лоре и совсем не по-служебному взял ее за руку.
– Наше дежурство кончилось вчера, – сказал Вик. – Тут ребята без нас разберутся. Отвези меня домой, пожалуйста.
Сарториус догнал их уже на улице.
– Постойте, постойте! Секунду! Об этой моей вспышке эмоций наверху – никому ни слова, прошу вас. Вы ничего не слышали. Вы ничего не знаете про мисс Уорд.
– Крутая была тетка, – буркнул Вик. – Из тех еще Уордов, ну, ты понял. У нас ее весь город звал Беверли-С-Яйцами.
– Уважали ее, – добавила Лора. – Ну, в известном смысле.
– Вот-вот! Как здорово, друзья, что вы такие понятливые. А теперь одна вещь тоже, так сказать, не для протокола, но вы имеете право знать. Виктор, вы не поверите. Похоже, это действительно «Загадка женственности»! Ну, вы поняли.
Лора негромко хмыкнула и крепче сжала руку напарника.
– Какими же надо быть дебилами, – с наслаждением произнес Вик, – чтобы за вас всю работу сделал один-единственный несчастный псих!
– На себя посмотрите, – надулся Сарториус и ушел, не прощаясь.
Вик повернулся к Лоре.
– Не могу больше, – сказал он. – Мне надоело это сумасшествие вокруг, в котором я участвую. Слушай, напарник… Я нажрался кофе и ничего не соображаю, и несу чепуху, но, по-моему, так жить нельзя. Это неправильно. Самое время, как говорила покойная, совершить поступок.
– Да-да, я уже везу тебя домой.
– Я про другое.
– Вик, остановись. Это безумное дело Кеслера – такой удар по психике и для тебя, и для меня тоже, я все понимаю…
– Я мужчина, ты женщина, – заявил Рейнхарт. – Какого черта мы который год работаем вместе и притворяемся, будто ничего больше друг от друга не хотим?
– Уговорил. Отвезу домой и приготовлю тебе поесть. Не ляжешь спать голодным.
– Я же люблю тебя! – выпалил Рейнхарт.
– Нам же тогда не дадут работать вместе… – пробормотала Лора.
Стелла – теперь ее звали Мелиссой, – сидела за рулем женского такси и ждала пассажирку. Она запарковалась на обочине загородной дороги, среди десятка машин с дипломатическими номерами.
В зеркало Стелле был виден неприметный автомобиль, в котором сидели двое. Нужно быть полным идиотом, чтобы не признать агентов секретной службы Ее Величества.
Стеллу все происходящее забавляло, только нос болел. Сначала его сломала эта сука Уорд своим железным кулаком, потом он выдержал пластическую операцию – геройский нос, но пора бы ему перестать ныть. И пора бы нашим расфуфыренным климактеричкам заканчивать трепаться. Все знают, что они старые подруги, но мало ли…
У советских посольских в Лондоне это называется «съездить на горку». Тут действительно чудесный солнечный пригорок, где по выходным расставляют складные столы и устраивают пикник. Иногда подъезжают гости – поболтать. Не часто, но случается. Вот и сейчас чуть в стороне от общего веселья устроились на травке две дамы неопределенного возраста.
– Не думаю, что ты поступаешь разумно, таская за собой эту авантюристку, – говорила супруга второго секретаря.
– Да ее теперь не узнать, – возразила знаменитая некогда журналистка, чье время давно прошло. – Никакого риска. А девка – огонь.
– Да-да, огнем все и кончилось в Джефферсоне… – русская неодобрительно покачала головой. – Тебе не кажется, что вы там немного… Перестарались?
– У девочки не было выхода. И потом, она не стратег, она – чистильщик. Подчищает за другими, если ты понимаешь, о чем я. Ее винить просто не в чем. Она сидела там на случай, если все пойдет наперекосяк.
– Там все было неправильно с самого начала, – сказала русская. – Нельзя рисковать, когда проводишь в жизнь план, рассчитанный на десятилетия. Нельзя увлекаться побочными задачами в ущерб главной.
– Скажи это своим, – парировала гостья. – Они давили на нас. Им нужны военные секреты, видишь ли. Что мы могли?.. Они угрожали срезать финансирование.
– Обещаю, это не повторится, – сказала русская. – И денег будет очень много. Есть принципиальное решение. К нему давно шли, но провал в Джефферсоне ускорил дело. Теперь никакого мелкого шпионажа. Мы разворачивали американскую сеть с большим запасом, с расчетом на серьезную задачу, и вот, время настало. Все силы и все деньги – на главную цель. С этого дня ваши люди в Америке должны твердо знать, что их миссия – последовательно, эпизод за эпизодом готовить великую постановку, равной которой не было и не будет…
Голос русской вдруг зазвенел.
– Это самая грандиозная трагедия в истории. Трагедия гибели целого народа, который познает участь Содома, ибо сам ее выбрал. Семена, посеянные сейчас, взойдут только к концу века, а настоящие плоды дадут уже в следующем. И тогда содрогнется целый континент. Я верю, мы доживем, мы увидим это – нашу победу. Но ради победы нужно сегодня расчетливо и продуманно вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы нравственности. Расшатывать поколение за поколением. Браться за людей с детских лет и разлагать, развращать, растлевать их… Мы в таком положении, когда победить военной силой – значит проиграть. Но есть сила не менее эффективная, чем все бомбы и ракеты. Сила предательства людьми самих себя, своей человеческой сущности. Сила извращения. Мы расколем страну по половому признаку, натравим женщин на мужчин. Заставим мужчин бояться открыть дверь перед женщиной. Заставим мужчин стыдиться того, что они мужчины. Раз Америка так уязвима с этой стороны – что ж, значит, она выбрала свою судьбу. Через полвека это будет нация педерастов. Через сто лет от этой нации не останется и воспоминания.
– Тебе бы книжки писать, – сказала гостья.
Русская бросила на нее короткий прищуренный взгляд и едва заметно улыбнулась.
В машине Стелла осторожно погладила нос кончиком пальца.
Бедный мой маленькиий носик, подумала она.
Бедный маленький носик.
Хотя могло быть и хуже. Поймала бы пулю от малахольного Джонни – и с концами… Да нет, никогда. Только не от Джонни. Парень отлично знал, в кого можно стрелять, а в кого нельзя. Поэтому я глупо и непрофессионально металась под огнем, повинуясь дурному бабскому инстинкту. Чувствовала: мне бояться нечего. Ведь смешной туповатый Джонни, что бы о нем ни думали все остальные, был в глубине души настоящий мужчина.
Не педик.
Татьяна Томах Дом для Чебурашки
– Боюсь я, Димкус…
– А?
– Как бы еще лапти плести не пришлось, – Егорыч нахмурился, скатал в рулончик клавиатуру, задумчиво покрутил между ладонями.
– А?
– Да отвлекись ты уже от сети. Как дитя малое. Допустили к свободному Интернету, теперь за уши не оттащить… чего ищешь-то?
– Кого, – поправил Димка, не отрывая взгляд от монитора.
– А… Или вот еще, – Егорыч вздохнул, задумчиво подпер клавиатурой подбородок. – Гусли, частушки или того хуже – балалайка.
– Это что?
– Я, в общем, сам не отчетливо понимаю, – смущенно признался Егорыч. – Но заранее сомневаюсь. Или вот медведь. Надо, чтоб по улицам ходил.
– С балалайкой?
– Я, в общем, не отчетливо понимаю. Но, знаешь, не исключено, – Егорыч еще больше погрустнел.
– Это, кстати, запросто. Где-то я только что… – Димка повозил пальцем по монитору, перебирая разноцветные окошки. – А, во. «Проектирование домашних питомцев. Выращивание детей для любящих семейных пар и триад с включением частей геномов заказчиков. Любые ваши самые безумные фантазии». То есть хочешь – медведя с балалайкой, хочешь – говорящего крокодила. Еще они документы оформляют. Свидетельства о рождении, гражданство, страховки…
– Гражданство? Крокодилу?
– Говорящему – запросто. Ты, Егорыч, в своем лесу одичал совсем. Вот, глянь, тут в новостях.
Егорыч заинтересованно склонился над монитором. Зашевелил губами:
– «Поп-дива Анжелика Мурр оставила состояние кото-мальчику Тимоти. Пока нет возможности завершить юридические формальности – расстроенный исчезновением своей полуматери, кото-мальчик отказался разговаривать и искусал нотариуса. Нотариусу наложили семь швов и предъявили иск о моральной компенсации за неуважение особенностей психики представителя видо-меньшинства». Опа! И чего я не крокодил?..
Сегодня во дворе опять убивали влюбленных.
Настя плотно закрыла окна, задвинула дрожащими руками шторы, стараясь не смотреть. Но взгляд все равно соскользнул, и в узком столбе света между смыкающихся тяжелых портьер зацепил неподвижно замершую посреди двора парочку. Маленькие хрупкие фигурки на свободном пятачке в центре плотной, покачивающейся толпы. Стоят, держась друг за друга, будто на крохотном островке среди океана. Знают, что уже не спастись, что сейчас накроет волной, протащит по камням, разорвет в клочья клыками прибрежных скал и швырнет кровавые обрывки в море.
Но пока еще стоят, крепко сплетя теплые пальцы и взгляды, баюкают последние капли своей жизни, одной на двоих. Жизни, которая могла бы быть долгой и счастливой, озаренной смехом детей и внуков. Чудесная длинная дорога, которую они могли бы пройти вдвоем, поддерживая и оберегая друг друга.
Настя застонала. Слезы выжигали глаза, от отчаяния и сдерживаемого крика заболело в груди. Слепо, спотыкаясь и отталкиваясь от стен, выбралась в коридор. Захлопнула комнатную дверь. Сползла на пол, зажимая ладонями уши. Только бы не слышать, как они будут кричать.
Настя вспомнила, как страшно кричали те, другие, два месяца назад.
Ей показалось, что зазубренные ножи вонзились в уши, глаза и сердце. Врезались в тело, заживо разрывая в клочья. Как разрывало тех, которые корчились под ударами камней, продолжая отчаянно цепляться друг за друга окровавленными пальцами.
Их ладони, по-прежнему сжатые вместе, так и остались снаружи, чуть в стороне. И когда тела уже скрылись под грудой камней, тонкая рука женщины еще некоторое время вздрагивала, стискивая запястье мужчины. Будто умоляла – подожди, не уходи без меня. Подожди.
Тогда Настя кричала вместе с ними. Потому что ей казалось, что ее тоже забивают насмерть. Плотная толпа, сквозь которую она пыталась прорваться, была как груда камней. И не было вокруг ни одной живой теплой руки. Ни одного лица. Только жесткие серые камни.
А потом кто-то ловко и больно вывернул ей локоть, вытащил из толпы, втолкнул в темный подъезд. Зашептал успокаивающе:
– Тш-ш, тш-ш…
Насте вдруг почудилось на секунду, что это Индеец.
Что он искал ее все это время и вот сейчас, когда стало невыносимо, когда она совсем заблудилась в темном каменном кошмаре, наконец нашел.
И теперь все будет хорошо, потому что он возьмет ее за руку и выведет к дому, который она сама никак не может найти…
Настя обмякла в сильных руках и зарыдала, уткнувшись в жесткое плечо.
Но оказалось, что это не Индеец, а участковый Муса.
– Вай, – сказал он, – такой красивый девушка, а скандал устроила. Нехорошо. А? Зачем в полицию звонишь, людей зря от службы отрываешь?
Теперь Настя знала, что во двор сейчас выходить нельзя. И в полицию звонить не нужно. Надо просто переждать – вот здесь, в прихожей, плотно закрыв окна и двери, чтобы не слышать криков. А потом пойти на работу и поторопиться, чтобы не сильно опоздать. Если бы она знала, надо было бы просто выйти из дома раньше. Если бы знала… Настя всхлипнула, ужаснувшись этой мысли, и зарыдала сильнее, захлебываясь слезами, отчаянием, гневом и бессилием…
От звука дверного звонка ее будто ударило током.
Индеец, подумала Настя. Вскочила, покачнулась. Из-за слез все плыло перед глазами.
Она часто представляла, как Индеец приходит за ней. Повзрослевший, но все равно прежний. Высокий, тощий, в старых стоптанных кроссовках, вытертых джинсах и брезентовой куртке. Улыбается, широко и открыто, как всегда, откидывает со лба длинную светлую челку. Говорит укоризненно: «Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла. Пойдем домой?»
И Настя с визгом кидается к нему, повисает на шее. Кожа и волосы Индейца пахнут сосновой хвоей и дымом костра, как всегда. Дальше Настина фантазия заканчивалась, представляя обрывочно, как они идут вместе с Индейцем почему-то через ночной лес, а вокруг в темноте ворочаются и ворчат невидимые страшные чудовища. Но рядом с Индейцем это все совершенно не страшно, потому что его теплая рука крепко держит Настину ладошку и ни за что теперь не отпустит.
А потом ночь светлела, и дорога выворачивала к дому.
– Где же ты так заблудилась, горюшко, – причитала мама, укутывая Настю в теплое одеяло, придвигая поближе чашку чая и яблочный душистый пирог…
Это была любимая Настина мечта. Благодаря ей Настя пережила некоторые особенно паршивые дни в Доме социальных сирот. Когда становилось совсем худо, пряталась куда-нибудь в безлюдное место и представляла, что вот сейчас открывается дверь и входит Индеец.
Сейчас, когда появилось свое жилье, больше не нужно было прятаться и придумывать несуществующую дверь. Когда становилось невыносимо, Настя просто садилась в прихожей и представляла, как сейчас в квартиру входит Индеец.
Джамиля метнула на зареванное лицо Насти неодобрительный быстрый взгляд, подтолкнула девушку внутрь квартиры, защелкнула замок. Сказала совершенно обычным спокойным голосом:
– Не завтракала, да? Я тебе горячую долму принесла, сейчас вместе кушать будем.
Подхватила Настю за локоть, повела на кухню, усадила за стол. Деловито и безошибочно, будто видела сквозь дверцы или уже открывала их не раз, извлекла из шкафчиков тарелки, чашки, вилки, пузатый фарфоровый чайник, упаковку чая. Распаковала свертки, которые принесла с собой.
От горячей долмы тянуло душистым ароматом тушеной баранины, чеснока и кинзы.
– Кушай, – велела Джамиля, вкладывая вилку в безвольные Настины пальцы. – Тощая, как кошка, никто замуж не возьмет.
Придвинула поближе тарелку, повернулась к окну, резким движением раздернула шторы.
– Закрой, – тихо попросила Настя.
Джамиля не услышала, присела напротив, уставилась на собеседницу задумчивыми черными глазами. Улыбнулась – скупо дернула краешками тонких губ.
– Понравится, научу, как делать. Простой рецепт, только мясо хорошее надо.
– Закрой шторы, – повторила Настя. От запаха долмы ее мутило.
Джамиля не шевельнулась.
– Закрой, пожалуйста…
Сил и мужества подняться, повернуться к окну и задернуть шторы самой у Насти не было.
– Нет, – губы Джамили дернулись, скупая улыбка исчезла.
– Почему?
– Еще для долмы виноградный лист надо. В вашем климате плохо растет. Я тебя научу, где взять.
– Почему?!
Джамиля поднялась, включила чайник. Сказала, не поворачиваясь, раздраженно дернув худым плечом:
– Люди в закрытые окна посмотрят, подумают, ты не уважаешь наши традиции.
– Я не уважаю, – глухо ответила Настя.
– Совсем не слышу, что ты сейчас говоришь, Настья, – Джамиля опять передернула узкой спиной в черном платье – как кошка отряхнулась. Громко застучала ложкой, выкладывая в блюдце варенье.
– Я не уважаю традиции, в которых убивают людей, – тихо сказала Настя, – и мне все равно, чьи это традиции.
– Настья, – Джамиля обернулась. Села напротив. Одним пальцем, не то брезгливо, не то опасливо, тронула белый браслет на Настином запястье. – Ты совсем не боишься свой ошейник?