«Ей нечем удивляться — мозгов нет», — возразят многие. Ну и что? Букашка устроена очень рационально, зачем ей ненужная рефлексия? Она знает свое место, и порывы ветра для нее в порядке вещей. Букашка поползет по асфальту к обочине шоссе и доползет, если не угодит под колесо машины. Букашка-насекомое твердо знает, что делать. Почему же это невдомек букашке-человеку? Почему он не желает примириться с реальностью?
Ведь Плоскость реальна. И ловушки ее реальны. И оазисы. И даже эфемерные, выспанные вещи реальны, пока не истек срок их существования. Их можно потрогать. Ими можно пользоваться. Так почему разум, которым наделен человек, борется с элементарным инстинктом самосохранения? Эй вы, напыщенные гордецы, много ли дал вам ваш разум? Ничего он не дал, кроме ненужного вопля: «Не хочу-у! Это несправедливо! Почему я?!»
А почему не ты, собственно? Только потому, что сам себя объявил царем природы? Ну-ну, поцарствуй…
И с какой стати ты решил, что у Вселенной есть какое-то понятия о справедливости? У нее есть только законы, да и те, как выяснилось, кое-где нарушаются с дивным постоянством. Вдруг выяснилось, что Вселенная — это не только мир звезд, планет и туманностей. Ну и что? Она может быть какой угодно, это ее право.
Хочешь жить — прими Плоскость как данность и учись существовать на ней. У бушмена Нсуэ это получалось лучше, чем получается у цивилизованного европейца или американца с брюшком, одышкой и непомерными амбициями. Бушмен хотел малого: воссоединиться с родным племенем хейкум, а на Плоскости или в Калахари — не так уж важно.
Но и бушмен не получил той малости, что желал.
Так чего же хочешь ты? Изменить реальность одним желанием? Ты не бог.
Оставить эту реальность как есть, а самому вернуться в более привычную? Уже лучше. Но сначала задай себе вопрос «как» и ответь на него. Почему-то до сих пор никому это не удавалось.
Ну и живи себе. Ощущай себя букашкой, никчемным созданием, но живи. Ищи смысл, если не в силах примириться с его видимым отсутствием. Изобретай способы вырваться отсюда, задыхайся во сне среди глупых рыб и мечтай всплыть. Исследуй мир, в котором живешь. Для этого существуй, старайся существовать как можно дольше и верь: ты не в могиле, ты только в тюрьме. А если ты сдался и позволил Плоскости убить тебя (а она сделает это с чрезвычайной непринужденностью), то ты никто, хуже букашки, и возиться с тобой не стоит.
Фома с трудом мог вспомнить, как сам метался, кричал и чуть ли не плакал, угодив сюда девятнадцатилетним сосунком без малого восемь лет назад. У человеческой памяти есть прекрасное свойство: забывать постыдные поступки. Он давно научился относиться к вновь прибывшим со снисходительным терпением. Что с них взять! Глупые они пока. Иные так и останутся глупыми, а некоторые со временем станут умными. Вразуми их, Плоскость! Помоги им на первых порах. Пожалей их, не убивай сразу, дай людям шанс!
— Вот дурак-то, — сказал он вслух по поводу ушедшего. Раз забрал бутылку, значит, скорее всего, не допил до дна. А раз не допил, значит, не был измучен жаждой. Просто надоело сидеть сиднем, устал ждать и потопал куда-то. А куда?
Фома еще раз оглядел местность, пытаясь сообразить, какое направление могло показаться новичку наиболее предпочтительным. Очень скоро он понял, что зря пытается проникнуть в логику новичка. Черт их знает, что им померещится с перепугу. Редко-редко попадается хладнокровный и башковитый тип, отдающий себе отчет в своих действиях. Такой даже если отойдет, то недалеко, боясь заблудиться, и будет до последнего держаться за камень с надписью как за единственный рациональный предмет в иррациональном мире. Как утопающий за пробковый круг. И в конце концов дождется феодала-спасителя. Все бы так. Но большинство-то как раз наоборот…
Быть может, он разглядел вдали такыр и ушел в ту сторону? Идти по такыру куда легче, чем по песчаным дюнам. Новички теряют только голову, но никак не лень.
Фома еще постоял на вершине дюны. Один раз ему показалось, что вдали перемещается некая точка, но, поднеся бинокль к глазам, он убедился, что это всего-навсего гигантская многоножка. Потом, бешено крутя снежинки, налетел ледяной вихрь, и Фома сбежал с дюны. Он сделал здесь все возможное, и ему было ясно, что делать дальше. Идти к Юсуфу, продолжив вечное кружение по феоду. Кстати, как раз через такыр.
Это было хорошо, и вскоре ступни перестали вязнуть в песке. Кажется, даже лямки рюкзачка стали меньше резать плечи. Путь был известен и не сулил больших опасностей. Только раз вдали показалось белесое облачко живого тумана, да пару раз встречались озерца жидкой земли, а на разнотемпературные вихри и гравитационные шалости здесь можно было поплевывать. Несколько раз Фома останавливался, бросал вперед отломанные кусочки сухого суглинка и убеждался: по-прежнему безопасно. Ну, скажем, почти безопасно. А безопасности абсолютной не бывает ни на Плоскости, ни на Земле. Абсолютная безопасность — такая же абстракция, как линия без толщины или точка без площади.
Конечно, со временем все изменится и тут, и везде. Ловушки дрейфуют, а в одну и ту же реку, как известно, нельзя войти дважды. Все верно. Обидно, но факт. Было бы куда легче, если бы ловушки стояли на месте. Кстати, в один и тот же черный провал тоже нельзя войти дважды, правда, по иной причине…
Часа через два вдали показались низкорослые кусты, а вскоре зажелтело и ячменное поле. Оазис Юсуфа располагался прямо посередине обширного такыра ни холмов, ни дюн вокруг. Из дыры в почве бил на метровую высоту фонтан тепловатой пресной воды, питая чайные кусты, ячменное поле и несколько неплодоносящих пальм. Небольшое, совсем мелкое озерко никогда не выходило из берегов. Воздух над ним дрожал от испарений.
Болтать с Юсуфом Фома не любил. Да и как болтать с тем, кто не знает ни русского, ни английского? По-арабски? Нет уж, пусть крестьянин учит язык феодала, а не наоборот.
Так было в теории. На практике Юсуф оказался редкостно бестолковым учеником, и Фома в конце концов плюнул, уразумев, что зря теряет с ним время. С трудом запомнив слов сто из великорусского языка и безжалостно их коверкая, Юсуф тем и ограничился, а его женам и в голову не могло прийти учиться. Зачем? Чтобы в чем-то превосходить мужа?
Общение шло преимущественно на пальцах. К счастью, кое в чем Юсуф оказался куда более понятливым, чем канадец Приветт, и сразу согласился платить оброк. Урожаи он собирал неплохие. В углу его хижины всегда громоздились мешки с ячменем, предназначенным феодалу. Иной раз Фома уходил от Юсуфа, кряхтя под тяжестью ноши, и все равно груда мешков не становилась меньше. Всякому другому Фома давно скостил бы оброк, но человеку с Востока опасался. Не примет ли он щедрость повелителя за его слабость? И какие тогда сделает выводы?
Одна из жен — Фатима или Сеида, Фома их не различал — тащила к месту просушки мешок чайных листьев. Узрев феодала — поклонилась и сразу изменила походку, активнее закачав бедрами. Над скрывающим лицо платком блеснули черные глаза. Вторая жена, далеко выставив круглый живот, двигаясь между кустами, методично ощипывала листья — по три верхних с каждой ветки, высший сорт. Народ, как водится, был в поле. Сам Юсуф кейфовал подле источника, попыхивая короткой самодельной трубочкой. Что за отраву он курил, Фома решил не выяснять после того, как однажды нечаянно вдохнул этого дыма. С тех пор он приближался к курящему Юсуфу только с наветренной стороны.
— Селям алейкум! Хау ду ю ду?
Безбожно коверкая слова в ответном приветствии, Юсуф торопливо кланялся, как заведенный. Он чрезвычайно рад визиту милостивого шейха, да пребудет с ним милость Аллаха. Он нижайше просит шейха отведать ароматного зеленого чая в убогой хижине ничтожного феллаха. И нет слов, как он благодарен милостивому шейху за незаслуженный подарок, достойный султана или принца…
Только это и понял Фома из речи, продолжавшейся минут пятнадцать, а к концу словоизлияния даже сообразил, о каком подарке толкует Юсуф. В прошлый визит Фома принес ему выспанные щипцы для удаления зубов — у беременной жены Юсуфа вздулся здоровенный флюс. Кто и как драл ей гнилой зуб, Фома не стал выяснять и запретил себе думать об операции, чтобы лишний раз не содрогаться, но, кажется, никелированный инструмент оказался полезным, опухоль исчезла.
— Вери гут, парень, вери гут. Я вижу, ты тут справляешься…
Зеленый чай, поданный в глиняных пиалах, оказался выше всяких похвал. Что с того, что на Земле мало кто согласился бы пить такое пойло? То на Земле, на изобильной Земле, а ты здесь попробуй! Скривись и поплюй раз, другой, а там, глядишь, и привыкнешь. Еще нахваливать станешь и запросишь добавки.
Во время второй пиалы Юсуф внезапно заизвинялся, начал прикладывать ладони ко лбу и сердцу и отпросился творить намаз. Как он определял время молитвы без солнца и муэдзина, почему решил, что направление на Мекку совпадает с ориентиром в виде далекого плешивого холма, Фома не спрашивал. У каждого свои секреты и свои заморочки. Лучше не вступать в диспуты, потому что можешь и переспорить — что тогда с человеком будет? Личный мирок хрупок, но нужен каждому, пусть уж он остается в неприкосновенности.
Во время второй пиалы Юсуф внезапно заизвинялся, начал прикладывать ладони ко лбу и сердцу и отпросился творить намаз. Как он определял время молитвы без солнца и муэдзина, почему решил, что направление на Мекку совпадает с ориентиром в виде далекого плешивого холма, Фома не спрашивал. У каждого свои секреты и свои заморочки. Лучше не вступать в диспуты, потому что можешь и переспорить — что тогда с человеком будет? Личный мирок хрупок, но нужен каждому, пусть уж он остается в неприкосновенности.
— И почему я не религиозен? — пробормотал Фома.
Иногда он завидовал Юсуфу, воспитанному в лоне одной из самых необременительных религий. «Положись на Аллаха, Аллах достаточен, чтобы на него положиться» — так, кажется, сказано в Коране? Золотые слова. Аллаху виднее, а ты ни о чем лишнем не думай. Сплети из соломы коврик и пять раз в день твори молитву, очень полезную для поясницы. И за тебя подумают. Тебя не оставят. Тебе не придется мучиться ощущением бессмысленности Плоскости, ты перестанешь задыхаться во сне, тщетно пытаясь всплыть к воздуху из цепкой глубины. Какое простое счастье! Какое надежное!
Почти таким же, с поправкой на католичество, был проживавший в этом самом оазисе до Юсуфа покойный Казимир Пшийски. Молодой ксендз оказался не мошенником, а искренне верующим. Более того, он верил, что Конец Света наступит тогда, когда все люди перестанут его ждать. Поэтому и не переставал.
Вот Конец Света и наступил лично для него. Потому что ничего особенного со Светом не сделалось, если не считать того, что сам Казимир был из Света изъят и перенесен на Плоскость.
С одной стороны, бедолага считал, что так ему, грешнику, и надо. С другой стороны — был обижен. Почему он?!
Удивительно оригинальная мысль, надо сказать.
Зато очень простое лечение: вспомнить, что пути господни неисповедимы, а чей там человек раб? Ну то-то. Словно сорвать подорожник, чтобы приложить к саднящей болячке. Плевое дело.
Отставив пустую пиалу, Фома с хрустом потянулся всем телом. Пора было двигаться дальше, а Юсуф пусть себе молится. Он не обидится, что с ним не попрощались. Шейху виднее.
Кой черт шейх!.. Вечный жид. Только Агасфер брел, куда ему вздумается, а феодал описывает нескончаемые круги по феоду, вот и вся разница. Если хорошенько подумать, то окажется, что Агасфер устроился лучше.
Возле источника Юсуф последний раз поклонился, пошептал в ладони и начал скатывать плетеный коврик. Фома кивнул издали — пока, мол. И сейчас же Юсуф подбежал к нему, кося взглядом на жен и давая понять, что намерен сообщить шейху нечто важное.
— Человек… быть, — сообщил он севшим голосом.
— Что? — Фому развернуло на месте.
— Человек. Один. Большой рост. Я видеть.
— Где? Кто такой?
Юсуф заторопился, глотая слова. Фома с трудом разбирал его скороговорку. Нет, Юсуф не знать тот человек. Нет, человек не заходить в оазис. Просто-напросто Юсуф видеть человек издали. Только он видеть, жены не видеть. Когда? Два дня назад, не больше. Видеть ли человек оазис? Надо думать, видеть, но ходить мимо. Вон в тот направлений. Почему не свернуть? Юсуф не знать. Юсуф есть сильно беспокоиться: почему такой странный человек? Ему вода совсем-совсем не нужен? Крейзи мен? Ор бэд мэн?
— Может, и крейзи, — согласился Фома. — Наверное, крейзи. Не беспокойся, живи как жил. Вряд ли ты его увидишь еще раз. Но по сторонам все равно посматривай, о'кей?
Он и сам посматривал по сторонам гораздо тщательнее, чем всегда. Но только когда оазис Юсуфа пропал вдали, Фома снял с плеч рюкзачок и тщательно перерыл его. На самом дне прозябал в небрежении пистолет Марголина, спортивная мелкокалиберная модель, запасная снаряженная обойма и с десяток патронов, завернутых в ветошь. И оружие, и боеприпасы к нему были, конечно, эфемерными, выспанными с год назад, скорее, ради спокойствия феодала, чем по реальной необходимости обороняться или нападать. Нападать Фома ни на кого не собирался, а обороняться… от кого? Разве что от психа, ушибленного Плоскостью. От вооруженного агрессивного психа. Или от нескольких невооруженных. Всякое может случиться.
И хорошо, если замеченный Юсуфом странный тип окажется всего-навсего обыкновенным сумасшедшим…
Куда хуже, если он душевно здоров.
Глава 4
— Ну, это вы, по-моему, поторопились с выводами, — раздумчиво сказал Георгий Сергеевич, помяв острый подбородок тонкими пальцами. — Почему обязательно сумасшедший? Вспомните, вы сами предположили, что у него была вода. Зачем же ему в таком случае сворачивать в оазис?
— Ноги сами понесут, вот зачем, — объяснил Фома. — Простите меня, но я знаю новичков лучше вас. Пусть новичок случайно вышел на оазис Юсуфа. Это маловероятно, но допустим. Всякие бывают чудеса. Пусть у него оставалась еще вода на дне бутылки. Предположим даже, что у него была полная бутылка воды. Но он отшагал порядочный путь, он худо-бедно начал понимать, что такое Плоскость, — и что же он делает, увидев воду, зелень, людей? С радостным воплем бежит к ним? Нет, спокойно идет мимо!
— Гм… А вы уверены, что он видел оазис?
— Юсуф так говорит. А что вы имеете в виду? Что чужак — слепой?
— Достаточно всего-навсего страдать близорукостью и потерять очки.
— Тогда бы он торчал у камня с надписью и ждал помощи. Хотя… он мог потерять очки уже после того, как ушел…
— Вот видите!
Как всегда, Георгий Сергеевич успешно пустил в действие бритву Оккама, отсекая лишние сущности. Мозг у него был аналитический. Впрочем, чего было и ждать от заслуженного школьного учителя математики с сорокалетним стажем, зубра среди методистов, автора учебников и дважды кандидата наук. Уж если он брался за какую-то логическую задачу, то эмоциональную составляющую и близко не подпускал к решению.
С виду все было логично. И это в мире, напрочь лишенном нормальной логики!
Закипел чайник, выпустив в свисток на носике струю пара. Фома захлопотал, заваривая чай. И чайник с веселым когда-то рисуночком, ныне сплошь покрытый копотью, и заварочный чайничек, и фарфоровые чашки с настоящими блюдцами — все это, как многое другое, было выспано им и принесено сюда. С Георгия Сергеевича Фома не брал оброка, да и взять, по правде говоря, было нечего. Оазис этот довольно уютный, с хорошим источником и настоящими деревьями, но один из самых маленьких. Не стоило и стараться взрыхлить здесь поле под пшеницу или ячмень. Несколько чайных кустов, два вишневых дерева, упорно отказывающихся плодоносить, делянка подсолнечника, чьи огненные головы смотрели во все стороны в напрасных поисках солнца, да маленький огород под призором никудышного огородника — вот и все угодья. Какой уж тут оброк! Фома сам подкармливал хуторянина.
И было за что. Три года назад он встретил Георгия Сергеевича, полумертвого от жажды, но все же продолжавшего упорно сидеть возле надписи, сулящей помощь, и уже за одно это проникся уважением к разумному человеку. Вскоре, однако, выяснилось, что новичок катастрофически не умеет крестьянствовать, с чем пришлось примириться. В конце концов, владения средневековых феодалов населяли не только крепостные и челядь. Бывало, жили у них в замках и шуты, и прикормленные священники, а иные предтечи вольтерьянцев, бравируя вольномыслием, держали всяких там звездочетов и алхимиков. О шуте Фома никогда не думал, на роль алхимика пожилой математик вряд ли подошел бы, но средством для заполнения интеллектуального вакуума он оказался превосходным. Феодалу тоже надо время от времени отдыхать душой и телом. Душой Фома отдыхал здесь.
И не считал за труд напечь на большой сковородке оладьев из принесенной с собой муки — пусть пресных и несладких, но если ничего другого к чаю нет, сойдут и такие.
— Мне бы вашу уверенность, Георгий Сергеевич, — проговорил Фома, разлив по чашкам дымящийся чай. — Знаете, о чем я думаю? Это мог быть вовсе не новичок.
Георгий Сергеевич сейчас же прекратил дуть на чай, поставил чашку на блюдечко, придержал качнувшийся непутевый столик и приготовился внимать: брови поползли на залысый лоб, светлые и безмятежные, как у младенца, глаза уставились на собеседника. Не дождавшись продолжения, он крякнул.
— Игорь, друг мой…
— Фома, — возразил феодал. — Это я там был Игорем. Извините, я перебил…
— Ничего, ничего… Вы простите, но мне все-таки больше нравится имя Игорь. Можно я вас иногда буду так называть? Хотя, должен заметить, иной раз имя Фома вам замечательно подходит. Фома неверующий. Единственный апостол, проявивший хоть какое-то подобие научного подхода: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю». Правда, тот Фома не осуществил задуманное, а кроме того, не имел точных приборов для эксперимента, ведь человек совсем не похож на точный прибор… Но простим ему за давностью лет. Простите и мне некоторую ограниченность фантазии. М-да… Мне кажется, я дал наиболее вероятную версию. Вы не согласны?