— Съ чего! Мало ты въ себя опухоли-то этой самой всадилъ! Вѣдь, поди, выпилъ столько, что лошадь лопнетъ?
— Да, была игра! А все мужики здѣшніе. Никакого разговора съ ними безъ проклятаго пойла вести нельзя. Ихъ поишь — ну, и самъ пьешь.
Петръ Михайлычъ кряхтѣлъ, возясь съ сапогами.
— Не надѣваются? — спросилъ Василій Тихонычъ.
— Подаются, но очень туго. Фу! Надѣлъ одинъ сапогъ.
Потъ съ Петра Михайлыча лилъ градомъ.
— И съ чего это поты послѣ выпивки всегда лѣзутъ — я даже не понимаю. Утро вѣдь совсѣмъ холодное, — говорилъ онъ.
Вскорѣ операція надѣванія охотничьихъ сапоговъ была окончена. Петръ Михайлычъ началъ искать жилетъ, но его не находилъ.
— Фу, ты пропасть! Жилетъ пропалъ. Амфилотей! Гдѣ мой жилетъ? — крикнулъ онъ егерю.
— Экъ, хватились! Да вѣдь вы еще третьяго дня вашу жилетку мужику подарили.
— Какъ мужику? Какому мужику?
— Да неужто не помните? Семену. Принесъ онъ вамъ лисій хвостъ въ подарокъ, а вы ему жилетку…
— Да что ты врешь! Съ какой стати я буду жилетку дарить!
— Однако, вотъ подарили. Ужъ и мы-то не мало дивились, да не отнимешь. Семену жилетку, а Панкрату свою фуражку отдали, а съ его головы себѣ оставили.
— Фу! Да какъ-же это я такъ? — протянулъ въ удивленіи Петръ Михайлычъ?
— Очень ужъ хвативши были здорово. Въ чувство вошли, обниматься начали.
— Въ Панкратовой шапкѣ стало быть мнѣ и на охоту идти?
— Да другой нѣтъ. И шапка-то его, что вы у себя оставили, самая замасленная. Вотъ.
— Ну?! Да неужто-же мнѣ въ ней и въ городъ домой ѣхать?
— А то какъ-же иначе?
— Ха-ха-ха! — хохоталъ Василій Тихонычъ. — Въ мужицкой шапкѣ явишься къ женѣ! Вотъ это будетъ штука!
— Тсъ… Нельзя въ такой шапкѣ къ женѣ явиться. Надо будетъ, какъ пріѣду въ Петербургъ, сейчасъ-же новую себѣ купить. А ты то-же егерь. Хорошъ! Чего смотрѣлъ? — накинулся Петръ Михайлычъ на Амфилотся.
— Помилуйте, ваша милость… Да вѣдь я не нянька… Не драться-же мнѣ съ вами.
— Нельзя-ли у этого мужика мою фуражку-то хоть за рубль выкупить?
— Да этотъ мужикъ еще вчера въ городъ съ сѣномъ уѣхалъ. Вѣдь вы ему фуражку-то свою третьяго дня подарили.
— Дѣлать нечего, надо въ этой замасленной шапкѣ идти. Но гдѣ-же лисій хвостъ, который я у мужика на жилетку смѣнялъ? Хоть женѣ свезти этотъ хвостъ въ подарокъ. «Вотъ, молъ, убилъ лисицу».
— А хвостъ вы Агашкѣ подарили за пѣсни.
— Тьфу ты пропасть! Рѣшительно ничего не помню. Да что я, дурманъ какой пилъ, что-ли!
— Пиво-съ… Ромъ… Водку… Вѣдь три ящика пива-то у васъ съ компаніей выпито.
— Ну, дѣла!
Зазвенѣлъ бубенчикъ. Пріѣхалъ Степанъ на лошади, стучалъ кнутовищемъ въ окошко и кричалъ:
— Ваша милость! Готова подвода! Пожалуйте…
— Сейчасъ, сейчасъ…
Егеръ отвязывалъ отъ ножки дивана привязанную на цѣпь англійскую собаку Діану. Петръ Михайлычъ надѣвалъ патронташъ и кряхтѣлъ. Василій Тихонычъ осматривалъ бутылки въ ларцѣ.
— Ну, скажите на милость, весь мой запасъ спотыкаловокъ вчера высосали! Нечего и въ фляжку налить, чтобъ адмиральскій часъ въ лѣсу справить. Четыре бутылки были полныя — и въ лоскъ… Ни рябиновой, ни мадеры, ни хересу. Только коньяку на донышкѣ. Съ чѣмъ мы поѣдемъ?
— Насчетъ этого не безпокойтесь, — отвѣчалъ егерь. — У кабатчика нынче отличная водка. Даже самая очищенная московская есть. Рябиновый настой тоже прелесть. Пойдемъ мимо кабака, зайдемъ и наполнимъ охотничьи фляжки.
— А сыръ гдѣ? Гдѣ сыръ? Я вѣдь большой кусокъ сыру и колбасу привезъ. Фу, ты пропасть! Ни колбасы, ни сыру. А съ вечера все на столѣ было.
— А это ужъ у вашей собачки-англичанки спросите. Не слѣдовало ее на ночь въ избѣ оставлять.
— Да неужто Діана сожрала?
— Она-съ. Собственноручно видѣлъ, когда въ пять часовъ утра пришелъ сюда будить васъ. Она еще доѣдала тогда вашу закуску. Вонъ огрызокъ сыра подъ диваномъ валяется. Не въ моготу ужъ и дожрать-то было, подлой.
— Ну, за это драть! Немилосердно надо драть… — говорилъ Василій Тихонычъ, сжимая кулаки. — Ахъ, мерзавка! Да что это въ Англіи нарочно собакъ къ воровству пріучаютъ, что-ли! И вѣдь что обидно: безъ закуски, анаѳема, охотниковъ оставила. Ну, чѣмъ мы теперь въ лѣсу на привалѣ будемъ закусывать? Въ здѣшней лавочкѣ колбаса изъ кошатины. Развѣ сардинокъ коробку взять?
— Въ кабакѣ яицъ крутыхъ захватимъ, въ лавкѣ ситнику — вотъ намъ и закуска. Сбирайтесь только, ваша милость, скорѣй. Вѣдь ужъ скоро девять часовъ…
Всѣ засуетились. Егерь началъ выносить изъ избы ружья. Петръ Михайлычъ кряхтѣлъ и еле переставлялъ ноги, выходя на улицу деревни.
Черезъ минуту охотники, егерь и собака ѣхали въ телѣгѣ по деревнѣ.
— Легче, Стаканъ, легче! Животъ у меня дрожитъ очень и подъ сердце стрѣляетъ. Вѣдь ужъ ежели выѣхали, то куда теперь торопиться! Успѣемъ… — говорилъ Петръ Михайлычъ мужику и держался за животъ.
XII.Доѣхали до кабака, находящагося на концѣ деревни; онъ-же постоялый дворъ и штофная лавочка. Вывѣска гласила: «Постоялый дворъ лучшихъ водокъ и наливокъ».
— Прикажете остановиться, ваша честь? — спросилъ мужикъ Степанъ, все время ѣхавшій по деревнѣ шагомъ по приказанію Петра Михайлыча.
— Да ужъ брать-ли водки-то съ закуской съ собой? — перебилъ его Василій Тихонычъ, обращаясь къ Петру Михайлычу. — Ты весь расклеился, еле сидишь на телѣгѣ.
— А то какъ-же? Обязательно надо брать. Чѣмъ-же мы подкрѣпимся-то въ лѣсу? Я изъ-за того только и расклеился, что не подкрѣпился съ утра, какъ слѣдуетъ.
— А подкрѣпишься, перекалишь и опять сдѣлаешься разварной судакъ — соусъ провансаль.
— Надо въ умѣренности. Я по малости. Зачѣмъ перекаливать?
— Возьмите, ваша милость, подкрѣпленія. Какая-же это будетъ охота, ежели безъ подкрѣпленія! — замѣтилъ Степанъ.
— Амфилотей! Брать? — спросилъ Василій Тихонычъ егеря. — Я боюсь, что какъ-бы намъ…
— Да ужъ возьмите. Что тутъ…
— Тпрр…
Степанъ остановилъ лошадь. Петръ Михайлычъ и Василій Тихонычъ слѣзли съ телѣги и вошли на крыльцо кабака, постоялаго двора тожъ. Хотѣлъ слѣзать и егерь, но Василій Тихонычъ остановилъ его.
— А ты покарауль собаку. Пусть она въ телѣгѣ останется. Я боюсь взять ее съ собой. Какъ-бы она не вскочила тамъ на буфетную стойку да не сожрала что-нибудь.
Въ кабакѣ толпились мужики. Были проѣзжіе, были и мѣстные. Тутъ-же присутствовалъ и кривой мужикъ, продавшій вчера Петру Михайлычу форель и потомъ бражничавшій съ нимъ. Онъ былъ пьянъ.
— Петръ Михайлычъ! Создатель! Словно солнце засіяло, когда вы вошли! — воскликнулъ онъ. — А я изъ-за васъ, ваша честь, сегодня гуляю, потому такъ какъ вы меня вчера попотчивали, а человѣкъ слабъ. Бабій платокъ, ваша честь, пропиваю, право слово. Денегъ нѣтъ, за деньгами я къ вамъ сегодня утречкомъ являлся, чтобы за вчерашнюю рыбу получить, а вы изволили сказать: «приходи потомъ».
— На деньги. Подавись.
Петръ Михайлычъ расплатился за рыбу.
— Вотъ за это спасибо! Вотъ благодаримъ покорно! — воскликнулъ мужикъ. — А теперь ужъ будьте, ваша честь, благородны и опохмелите меня стаканчикомъ… Дозвольте вашу милость съ здоровьемъ поздравить. Сами вы виноваты, что спутали меня вчера, такъ ужъ должны-же вы…
— Ну, налейте ему стаканъ!
Лѣзъ въ кабакъ и мужикъ Степанъ.
— Дозвольте, Петръ Михайлычъ, стаканчикомъ поруководствоваться, — заговорилъ онъ. — Ей-ей, поправка нужна. Цѣлый день я изъ-за вашей милости вчера прогулялъ. Отойти невозможно отъ васъ, потому жду, что вотъ-вотъ поѣдете…
— Еще стаканъ! — скомандовалъ Петръ Михаилычъ.
Мужики пили, сплевывали длинной слюной и обтирались полами.
— А вы, господа, пожалуйте на чистую половину. У насъ есть чистая половина на отличку для господъ, — приглашалъ кабатчикъ охотниковъ.
— Нѣтъ, нѣтъ… — отвѣчалъ Василій Тихонычъ. — Мы заѣхали только въ посудѣ водки съ собой взять, чтобъ на охотѣ при себѣ было. Да дайте намъ десятокъ яицъ въ крутую.
— Вася! Да выпьемъ здѣсь по рюмкѣ, - шепнулъ Петръ Михайлычъ Василію Тихонычу. — Ежели я теперь малость поправлюсь — ей-ей, я сейчасъ человѣкомъ стану.
— Да вѣдь перекалишь и на охоту не попадешь. Лучше ужъ тамъ выпьемъ.
— Тамъ особь статья, а здѣсь по одной… Только по одной.
Выпили и закусили кусочками рубца, лежавшаго на стойкѣ. Кабатчикъ налилъ охотникамъ въ двѣ фляги водки, снабдилъ яйцами и хлѣбомъ и они начали уходить изъ кабака.
— Ваша милость! Утромбуйте меня вторымъ стаканчикомъ, чтобы не хромать! Вѣдь изъ-за васъ сегодня загулялъ! — кричалъ имъ вслѣдъ кривой мужикъ, но они не оборачивались.
Опять въ телѣгѣ. Опять поѣхали.
— Ну, что? Какъ твое брюхо? — спрашивалъ Василій Тихонычъ Петра Михайлыча.
Лучше. Колетъ-то колетъ отъ тряски, но ужъ куда меньше. Рюмка поправки великое дѣло! Оттого я и мужикамъ въ поправкѣ не отказываю, что самъ понимаю, какъ это пользительно.
— Погоняй, Степанъ! Погоняй!.
Телѣга заскакала по дорогѣ. Петръ Михайлычъ опять схватился за животъ. Свернули въ сторону и потянулись по берегу рѣчки. У дороги показалась опушка лѣса, съ другой стороны но прежнему шла извилиной рѣка.
— Стой! Стой! Утка! — кричалъ Василій Тихонычъ, указывая на рѣку. — Надо сейчасъ Діану попробовать. Гдѣ ружье? Вынимай изъ чехла ружье! сказалъ онъ егерю.
— Позвольте, Василій Тихонычъ. Да это домашняя утка. Это сторожихинъ селезень, — отвѣчалъ егерь.
— Ну, что ты врешь! Дикая.
— Ахъ, ты, Боже мой! Да развѣ не видите, что у него павлиній отливъ на головѣ. Домашній селезень.
— Такъ и есть селезень. Но вѣдь Діанку-то, я думаю, можно и на домашнемъ селезнѣ попробовать, а сторожихѣ за него заплотимъ. Когда еще тутъ дикихъ-то утокъ дождешься! Давай, я выстрѣлю.
— Оставьте. Безпокойная баба эта сторожиха. Еще привяжется, подниметъ скандалъ. Вотъ ихъ сторожка стоитъ. Тутъ они съ мужемъ и караулятъ лѣсъ. Бросьте. Теперь мы на куропатокъ ѣдемъ, а послѣ куропатокъ я васъ на такихъ дикихъ утокъ наведу, что однимъ выстрѣломъ по три. штуки укладывать будете.
— Эхъ, селезень-то какъ на водѣ прелестно сидитъ! Хлопъ — и на мѣстѣ. Жалко. Пошелъ, Степанъ!
Опять поѣхали. Дорога отклонилась отъ рѣки. Показался лѣсъ и направо. Телѣга прыгала по корнямъ, стелящимся по дорогѣ. Петръ Михайлычъ, кряхтѣлъ и держался за животъ.
— Скоро привалъ? — спрашивалъ онъ егеря.
— Да какой-же, ваша милость, привалъ, ежели еще и по лѣсу не побродили.
— Нѣтъ, я спрашиваю, долго-ли еще намъ на телѣгѣ-то ѣхать?
— До Антроповой караулки. Какъ караулка Антропа покажется — тутъ ужъ надо влѣво брать и проѣзда нѣтъ. Степана мы у караулки оставимъ, а сами въ лѣсъ пѣшкомъ пойдемъ.
— Да вѣдь это еще версты двѣ будетъ.
— Ну, двѣ не двѣ, а полторы пожалуй…
— Трясетъ ужъ очень. Василій Тихонычъ, сдѣлаемъ привалъ и съѣдимъ по яичку. И мѣсто-то какое здѣсь приглядное! Вонъ и бугорокъ, вонъ и пенекъ. Словно нарочно для привала.
— Ваша милость! Петръ Михайлычъ! Да вѣдь ежели мы эти привалы на каждой верстѣ будемъ дѣлать, ей-ей, мы и до куропатокъ не доберемся, сказалъ егерь. — Дайте сначала хоть по выстрѣлу-то изъ ружей выпустить.
— Выстрѣлъ выстрѣломъ, а яичко ничкомъ… — отвѣчалъ Петръ Михайлычъ.
— Да вѣдь вы яичко-то пропускать въ себя будете съ прилагательнымъ.
— Ну, до Антроповой избы. Хорошо. А ужъ у Антроповой избы — привалъ. На тощій желудокъ какіе-же выстрѣлы, какая-же охота!
— Эхъ, не добраться намъ до куропаточныхъ выводковъ! — вздохнулъ егерь. — Вѣдь третій день сбираемся.
— Доберемся. Вѣдь ужъ поѣхали, такъ какъ-же не добраться? — отвѣчалъ Василій Тихонычъ.
— Конечно-же доберемся, — прибавилъ Петръ Михайлычъ. — Скоро караулка-то, Амфилотей?
— А вотъ большой лѣсъ проѣдемъ — тутъ она и будетъ.
Проѣхали большой лѣсъ, начался мелкій олешникъ.
— Вонъ караулка стоитъ! — указывалъ егерь.
— Погоняй, Стаканъ! Погоняй! — сказалъ Петръ Михайлычъ, оживившись.
Телѣга запрыгала и черезъ пять минутъ остановилась около ветхой избушки. Изъ трубы избушки валилъ дымъ, у крылечка лаяла, привязанная на цѣпь, кудластая черная собака. Степанъ остановилъ лошадь. Петръ Михайлычъ первый вылѣзъ изъ телѣги и радостно закричалъ:
— Привалъ! Амфилотей! Доставай провизію.
XIII.Охотники располагались на бугоркѣ около лѣсной сторожки. Степанъ вытащилъ изъ телѣги рогожу и разостлалъ ее на травѣ около пня. Петръ Михайлычъ тотчасъ-же грузно опустился на нее и сталъ отвинчивать горлышко отъ охотничьей фляжки, дѣлая изъ нея стаканчикъ и торопилъ Василья Тихоныча, говоря:
— Лупи, Вася, скорѣй яичко на закуску, лупи.
Изъ сторожки вышелъ сторожъ Антропъ, пожилой приземистый мужикъ въ линючей ситцевой рубахѣ и безъ шапки. Онъ поклонился.
— Съ приваломъ, ваше здоровье, честь имѣю поздравить, — сказалъ онъ. — Можетъ быть самоварчикъ вашему здоровью потребуется, яишенку, такъ въ лучшемъ видѣ?
— Да неужто можно? — воскликнулъ Петръ Михайлычъ.
— Дичину моя баба даже изжаритъ, ежели при васъ есть дичина. Она въ Питерѣ въ старые годы у господъ въ кухаркахъ живала.
— Какая дичина, коли мы еще только на охоту пріѣхали, а вотъ яишенку вели сварганить.
— И самоваръ, и яишенку, и грибковъ поджарить можно. Бѣлые грибы есть на отличку…
— Петръ Михайлычъ, ваша милость, да вѣдь эдакъ засидимся, такъ ужъ какая-же потомъ будетъ охота, — сказалъ егерь. — Вотъ по стаканчику выпить, ничкомъ закусить и въ путь надо.
— На скору руку, мы на скору руку… Самовара намъ не надо. Что теплую сырость въ животѣ разводить! Грибовъ тоже не надо. А вотъ хорошенькую яишенку давай… Тепленькимъ пріятно закусить.
— Настасья! Господа пріѣхали! Жарь скорѣй господамъ яичницу! — крикнулъ сторожъ женѣ и, возвратясь къ охотникамъ, прибавилъ:- А васъ позвольте стаканчикомъ съ пріѣздомъ поздравить.
— Да неужто пьешь? — улыбнулся Петръ Михайлычъ.
— Господи Боже мой! Въ лѣсу живемъ, да чтобы не пить! Неужто на землю льемъ?
И заходили по рукамъ два мельхіоровые стаканчика, привезенные охотниками. Всѣ выпили. Петръ Михайлычъ жевалъ крутое яйцо и говорилъ:
— Вотъ водки-то, пожалуй, мы и мало съ собой захватили. Вѣдь насъ ужъ пять душъ теперь очутилось.
— Насчетъ водки, ваше здоровье, не безпокойтесь. У меня полъ-четверти къ Успеньеву дню на черникѣ настаивается. Поставили ее съ женой въ укромное мѣсто, чтобы и не смотрѣть на нее до праздника, а для вашего здоровья почнемъ, коли потребуется.
— Въ лѣсу и водка! Отлично. Ну, пей второй стаканчикъ, коли такъ. И мы выпьемъ по второму, чтобы не хромать, — сказалъ Петръ Михайлычъ, налилъ стаканчикъ и препроводилъ его себѣ въ ротъ,
— Петръ Михаилычъ, не накаливай! Ослабнешь передъ куропатками-то, — замѣтилъ ему Василій Тихонычъ.
— Поди ты! Теперь-то только у меня подкрѣпленіе чувствъ и выходитъ.
Егерь махнулъ рукой и отвернулся, пробормотавъ:
— Опять никакого толку съ куропатками не будетъ. Помилуйте, нуженъ вѣрный глазъ, а тутъ…
— Чудакъ-человѣкъ, да ежели ты хочешь знать, такъ у меня вѣрный-то глазъ только послѣ пятой рюмки дѣлается, — отвѣчалъ Петръ Михайлычъ. — На-ка, выпей.
— Я-то выпью, потому мнѣ не вредитъ. А вы вотъ лучше посмотрите-ка, который теперь часъ, да и положимъ пункту, сколько намъ времени здѣсь сидѣть.
— Что часъ! Счастливые часовъ не наблюдаютъ, а несчастные ихъ закладываютъ. Эдакое здѣсь мѣсто прелестное, благораствореніе воздуховъ, изобиліе грибовъ земныхъ, а мы будемъ часъ назначать! Сторожъ! Какъ тебя звать? — Антропомъ-съ.
— Вели-ка, братъ, Антропъ, женѣ и грибковъ зажарить. Выпьемте, братцы…
— Ваша милость! Что-жъ это такое! Неужто намъ здѣсь до полудня сидѣть! — воскликнулъ егерь.
— Да вѣдь въ полдень-то только самый адмиральскій часъ и настанетъ. Пей, Антропъ! выпьемъ, Вася!
Опять стаканчикъ заходилъ по рукамъ. Степанъ крутилъ головой отъ удовольствія и, улыбаясь, говорилъ:
— И что за чудесный купецъ у насъ этотъ Петръ Михайлычъ, такъ просто на удивленіе! Вѣдь вотъ сколько приходится всякихъ охотниковъ возить, а нѣтъ ему равнаго по добротѣ и веселости! Рѣдкость, а не охотникъ.
Появилась шипящая на сковородкѣ яичница. Снова выпивка. У Петра Михайлыча началъ заплетаться языкъ.
Егерь смотрѣлъ на него и тяжело вздыхалъ.
— Съ грибками-то, съ грибками-то только поторапливайся… — говорилъ Петръ Михайлычъ Антропу.
— Да ужъ баба и такъ шаромъ катается. Глазомъ не моргнете — грибы подадутъ. А вы вотъ что… Вы не желаете-ли солененькихъ? Грузди у меня соленые есть.
— Грузди? Свѣжіе грузди? Да вѣдь это одинъ восторгъ! Что-жъ ты раньше-то про нихъ не сказалъ. Тащи скорѣй грузди! Съ груздемъ по чапорушечкѣ! — ликовалъ Петръ Михайлычъ.
Антропъ принесъ глиняную чашку соленыхъ груздей и выпивка продолжалась. Петръ Михайлычъ попробовалъ для чего-то встать, но опять упалъ на рогожу. Ноги отказывались служить. Егерь снова махнулъ рукой и произнесъ:
— Конецъ охотѣ. Мертвое тѣло въ сборную избу повеземъ. Ахъ, Петръ Михайлычъ! Двѣ недѣли берегу ему куропатокъ — и вдругъ эдакое происшествіе!
— Амфилотей! Что ты тамъ бормочешь! Во фрунтъ! Сюда! — заговорилъ Петръ Михайлычъ.
Егерь отошелъ въ сторону.
Солнце поднималось все выше и выше. Запасъ водки въ двухъ охотничьихъ фляжкахъ изсякъ. Антропъ притащилъ четверть съ черничнымъ настоемъ. Появились наконецъ и жареные грибы. Ликованіе было общее. Василій Тихонычъ, отпробовавъ жареныхъ грибовъ, кричалъ:
— Да здѣсь въ лѣсу французскій ресторанъ! Совсѣмъ французскій ресторанъ! Смотри грибы-то состряпаны! Донону въ Петербургѣ только впору такъ подать. А эти соленые грузди! Въ Милютиныхъ лавкахъ такихъ груздей не найти.