дорогая. Ничего тебе нельзя, пока я, Джейана, правлю кланом. И если я дрогну — Твердиславичам не устоять. Каждый начнет одеяло на себя тянуть. Сильный захочет обидеть слабого. Слабый отыграется на слабейшем, и Ведунам останется только взять озверевшую толпу — именно толпу, уже и не клан даже! — голыми руками.
— Хорошо. Как с Лиззи?
Обладательница сотни чёрных, как древесный уголь, косичек нахмурилась.
— А вот с нею плохо, Джей. Совсем-совсем плохо. — Она по-девчоночьи зажмурилась, вновь потрясла головой — косички вразлет.
— Что значит плохо? Ох, Фатима, Фатима! И когда же ты начнешь четко и понятно вести доносить? Дышит? В сознании? Жар есть? Ведун тебя возьми, Фати! Сама из Лечащих, а толково сказать, в чём дело, не можешь!
— Да, да, прости, Джей, — Фатима смиренно потупилась. — Горит она вся. Лихорадка почище чем при болотной немочи. Первый день бредила, а теперь и бредить перестала. Дышит редко, с трудом. Хрипит. Девчонки чередуются, искусственное дыхание делают. А больше ни у кого ничего не выходит. Иринка, правда, варит ещё какие-то отвары, да только я в них не сильно верю. Нам, похоже, это чародейство неподвластно.
— Короче, пора яму копать, — жестко подытожила Джейана.
— Ой, Джей, ну зачем ты так. — Фатима даже покраснела. — Можно ж ведь еще…
— …попросить Учителя, -закончила Неистовая. — Но ты ведь знаешь — это потом против нас же и обернётся, не может Учитель по закону Великого Духа нам все время безвозмездно помогать. Расплачиваться придется! И кто знает, сколькими жизнями. Вон, Твердислава до сих пор нет.
Фатима вздохнула и опустила голову.
— Придётся без него решать, если Лиззи совсем
плохо станет. Сейчас, Фати, сейчас пойдем её посмотрим.
Домик травниц напоминал разворошённый улей. Всегда аккуратный, чистенький, опрятный, сейчас он являл собой наглядную иллюстрацию к расхожему выражению “Ведун войной прошелся”. На полу в беспорядке валялись пучки трав, искрошенные коренья, раздёрнутые связки коры, вязанки сушеных водорослей. Во дворе горели оба летних очага, и на каждом булькало по котелку с какими-то варевами. Иринка, травница, маленькая, быстрая, остролицая, носилась взад-вперёд то в кладовку, то к большой колоде — рубить принесённое, то к большой же ступке — растирать разрубленное. От обоих котлов валил пахучий пар; трав было намешано столько, что даже Джейана не сумела понять, чего же именно Ирка набросала в бурлящую воду.
Внутри, возле лежащей Лиззи, суетились Джен-нифер, Сигрид и Фируз. Завидев Фатиму с Джейа-ной, разом приумолкли, раздались в стороны, давая дорогу.
С первого взгляда Джейана поняла — дело и впрямь плохо. Причём куда хуже, чем казалось тем же лекаркам и травницам. Лиззи уже почти рассталась со своим телом; её чистая душа, не оглядываясь, уже спешила прямо к порогу Великого Духа. Малышка уходила легко и радостно, не чувствуя ни боли, ни страха; и на миг Джейане стало до омерзения стыдно — вот, всё, девчушка счастлива. Таких, как она, очень любит Великий Дух, для них специально построил он на небесах особую страну, где нет ни зла, ни смерти, и куда, устав от повседневных тяжких трудов, порой удаляется передохнуть сам Всеотец-Создатель — а мы её, Лиззи, хотим выдернуть обратно к крови, нечистотам, страданиям, болезням. Лиззи, маленькая, прости нас, если сможешь. Я не могу тебя отпустить. Ты нужна клану. В тебе ведь такая Сила.
Только теперь, когда великая похитчица тайн — Смерть на краткий миг распахнула перед Джейаной все тайники детской души, подруга Твердислава, первая Ворожея клана, смогла понять, насколько же грандиозный дар Великого Духа достался крошке Лиззи. Когда она вырастет, по её слову скалы будут послушно, как стадо, переходить с места на место. Лесные чащобы расступятся, чтобы дать ей дорогу; болота пересохнут, чтобы, упаси Великий Дух, не осквернить стопы Лиззи своей застоялой, нечистой водой; словно буря, пронесётся она из конца в конец людских владений, круша и предавая огню логова Ведунов, — и тогда эта бесконечная война наконец будет убита.
Джейана даже застонала сквозь стиснутые зубы.
— Фатима, помогай!
Небывалый случай: Джей попросила помощи!
Вслед за летящей душой в погоню рванулись крылатые огненные драконы. К ним присоединились стремительные голубые птицы — посланцы Фатимы. Остановить! Вернуть! Только если душа сама захочет вернуться, смогут что-то сделать трав-ницы.
Джейана никогда не думала, что это может оказаться настолько больно. Свирепые когти неведомого зверя прошлись про хребту от затылка к копчику, раздирая плоть, выламывая, вышелушивая позвонки; по лицу дождём заструились слезы, которые не остановишь силой воли — это просто инстинкт, крик тела, элементарный, как пот в жару.
Рядом — знала Джейана — точно так же корчится сейчас Фатима. И всё же драконы, посланные ею, обогнали крохотную, жемчужно-мерцающую фигурку. Обогнали — и Джейана, насилуя собственное естество, заставила их обернуться волнами ужаса, свирепо покатившимися на Лиззи. В ход пошли все ночные кошмары, какие только Неистовая оказалась способна извлечь из глубины памяти. Все детские страхи, вся горечь и весь страх первых лет, когда они были ещё не кланом Твердиславичей, а крошечной кучкой зверенышей, только-только обучившихся отстаивать самодельными копьями жалкую пищу перед грозным натиском хищного зверья (про Ведунов тогда никто и слыхом не слыхивал!) — все давным-давно преодоленные кошмары Джейана теперь гнала в бой.
“Я не могу дать тебе умереть, Лиззи. Меня не станет. Ворожеей сделается Фатима. А потом или Олеся, или Гилви, если эту стерву я не прибью раньше. А там, глядишь, подойдёт и твоё время! Клан не может без Ворожеи! И он не может позволить самой сильной из всех, что когда-либо рождались, вот так запросто умереть от какой-то там хворобы!”
Голубые птицы Фатимы, огромные, прекрасные, с ясными, лучистыми, как и у самой Фати, глазами несколько запоздали. Оно и понятно — Джейана гнала своих драконов кнутом ненависти, распаляя собственное воображение картинами грядущей победы над ведуньиным отродьем, Фатима же, напротив, вложила в нежных, цвета неба, созданий всю прелесть и красоту того жестокого, но в чём-то и прекрасного мира, твердь которого служила домом для всех родовичей клана. В послании Фатимы смешалось всё — радости духа и радости плоти, любовь и дружба, неведомое пока ни самой Фатиме, ни Джейане материнство, единство клана, счастье ощущать себя его частицей, знание того, что ты не одинок на этой земле. Никакие иные силы не подействовали бы сейчас на стремительно уносящуюся к пределам Великого Духа Лиззи. Вся сила Джейаны Неистовой не стоила тут ничего.
И крошечная фигурка заколебалась. Первым чувством, остановившим её, был страх — уж больно натурально получились у Джейаны кошмары, могущие ожидать Лиззи впереди, решись-таки она покинуть своё тело окончательно.
Джейана солгала.
“А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня…”— вспомнились слова из Заповедей
Великого Духа, оставленные Иссой, Учителем Учителей.
Но так нужно для клана! Нужно, чтобы Ворожея жила! Великий Дух, несомненно, поймёт и простит её, Джейану, нарушившую Его установления, но ведь исключительно с добрыми намерениями!
Нет, прочь колебания, прочь, прочь, прочь! Джейана никогда не отступала. Не отступит и на сей раз. Она не спасует перед Смертушкой!
Остановленная драконами, зовимая птицами душа Лиззи медленно-медленно побрела обратно.
С губ Джейаны сорвался хриплый возглас — не то торжества, не то боли.
Однако обратно в измученное лихорадкой тело душа Лиззи так и не вернулась. Замерла на полдороге, словно в колебаниях. И, быть может, Джейане с Фатимой ещё бы и удалось добиться успеха — если б не боль. Терпеть под конец стало совершенно немыслимо; Фати просто лишилась чувств, Джейана была близка к тому же.
И всё-таки главного они добились. Душа Лиззи уже не рвалась прочь. Теплилась надежда, что, одолев болезнь тела, можно будет вернуть и душу.
Глава восьмая
В первые же мгновения боя Твердислав чётко и хладнокровно осознал, что надежды н-а спасение нет. Ведунья собрала самую гибельную, самую смертоносную нечисть. Всё оказалось хуже, намного хуже, чем мнилось вожаку клана в тот момент, когда он только вглядывался в чёрный след там, на Косом Увале.
Саламандры тут были, и кособрюхи-оборотни, и душители, крылатые ящеры, что запросто могут утащить ребенка, а взрослому — выбить глаз стращным клювом или располосовать лицо когтями, и плевки-прыгунки, чья ядовитая слюна запросто прожигает деревянный, обитый железными полосами щит, и летающие — притом без крыльев — толстые круглые твари, шары-шарами, только посредине, как щель, — здоровенная пасть с тремя рядами зубов. Вынырнули и какие-то совсем невиданные Чфестии, с какими ни разу не встречался даже сам Твердислав.
Пошли, называется, за Ведуньей. Саламандры, здоровенные, мерзкого вида лягушки, вторично распахнули уродливые рты, окаймлённые чёрными, как будто бы обугленными, губами. Первая их попытка пропала даром — твари поторопились, выдохнули пламя далековато от изготовившихся к бою Твердислава и его спутников; теперь они готовились ударить вторично. Никогда ещё этих бестий не собиралось больше двух — а тут, гляди-ка, аж целых семь.
Ведунья вновь расхохоталась скрипучим, торжествующим смехом.
— Прикройте меня! — Твердислав рванулся вперёд. — Делай, как я!
Все решали эти короткие мгновения. Если он их не упустит, то шанс ещё есть.
Упереться колом прямо перед самой мордой са-^ламандры. Оттолкнуться. И, перелетев через кольцо галдящих, вопящих, хохочущих, воющих, визжащих существ, Твердислав со всего размаха врезался в воду. На миг окунулся с головой, вынырнул — и поплыл прямо к тому островку, на котором застыла Ведунья.
Злодейка вскинула руки, затрясла ими, точно безумная, — верно, призывала назад свою свиту. Твердислав слышал, как за спиной внезапно и коротко вскрикнул кто-то из близнецов; тотчас же ему самому обожгло левый бок, однако отродье Ведунов опоздало. Чёрная разбойница слишком уверовала в собственную хитрость. И слишком сильно хотелось ей увидеть свой триумф. Ради этого она пожертвовала осторожностью, оказавшись чересчур близко к окруженным, хотя уж ей-то, искушенной в злобном ведовстве, следовало бы знать — нет опаснее зверя, чем окружённый, загнанный в угол человек.
Чьи-то зубы, или клешни, или когти ещё раз задели Твердислава, чьи — ему было уже всё равно. Он видел перед собой одну-единственную цель; поразить её, поразить во что бы то ни стало; потратить последние отпущенные ему Великим Духом мгновения на то, чтобы увидеть, как умирает враг. И совершенно неважно уже, что будет потом с самим Твердиславом.
Вот под ногами и дно.
Ведунья перестала смеяться. Между её сошедшимися перед лицом руками потрескивали первые искорки. Сколько осталось времени, прежде чем злодеица метнёт в него, Твердислава, испепеляющий огненный шар, от которого нет ни защиты, ни спасения?
Друзья отстали. Где они и что с ними — сейчас уже тоже неважно. Он, Твердислав, сейчас не больше, чем придаток грубо выломанного кола.
Разбрызгивая воду, невиданный человекозверь, ещё совсем недавно прозывавшийся Твердиславом и вожаком целого клана, рванулся на берег. Воздух перед ним внезапно сгустился; дохнуло жаром. Между рук Ведуньи плясал небольшой огненный мячик, не больше детской игрушки, что делали для малышей из затвердевшего сока упружников. Сейчас, сейчас, сейчас.
Они ударили одновременно — Твердислав и Ведунья, которой тоже было некуда отступать. Человек оказался хитрее. Он отбросил собственную жизнь, сжигая себя ради одной-единственной атаки.
Кое-как ошкуренный стволик красноплодки встретил на своём пути сгусток гибельного магического пламени. Дерево вспыхнуло, но прежде чем обратиться в пепел, оно достигло цели.
Твердислав метил, как и положено, Ведунье в горло, под сгиб капюшона. Горящее древко пробило тощую, костлявую плоть, а в следующий миг Твердиславу в грудь ударило нечто пружинистое, злое и очень, очень, очень горячее. Прежде чем волна боли докатилась до мозга, он сам поспешил послать себя в глубокое забытье.
Джейана внезапно и резко схватилась за грудь. Ещё не до конца отпустила та, пережитая с Лиззи боль, а тут вдруг ударила новая. Да и как ударила — света белого не взвидеть, в глазах почернело, дыхание пресеклось.
И сразу же вспышкой, молнией — Твердь. Что-то случилось. Что-то страшное, непоправимое, после чего только и останется — выйти на берег Ветёлы да головой в омут.
Джейана сжала зубы. До хруста, до судороги. Погоди, оглашенная. Может, именно сейчас ты ему нужна, как никогда раньше. Неужели вся твоя сила — лишь зряшнее баловство? Ну-ка, ну-ка, где там наш Лимпидоклий-Летавец?
Травяной щелкунчик не замедлил явиться на зов.
— Вот теперь всё как следует, — не без самодовольства заметил он, вальяжно устраиваясь на листке мухогона и закидывая ногу на ногу. — Все заклятия как положено, с толком и тактом. Готов служить, о повелительница Джейана!
— Ты найдёшь Твердислава. — Глаза девушки лихорадочно горели. — Найдешь и передашь от меня силу.
— Силу? — изумился Летавец. — Но… Меня же могут…
— Мы с Фатимой тебя прикроем. Не медли, Лимпидоклий, лети стрелой!
Когда случалась беда, лучшая Ворожея клана могла послать часть своей Силы тому, кто в ней
нуждался. Посыльными могли служить разные волшебные создания — хотя бы и щелкунчики-летав-цы. Другое дело, что, поделившись Силой, Ворожея после этого дня три, не меньше, обычно лежала пластом, не в состоянии пошевелить и пальцем.
Но ради Твердислава Джейана сделала бы и не такое.
Фатима только схватилась за голову, услыхав горячечную просьбу-приказ. Но возражать, конечно же, не стала. Есть, есть все же сердце у Неистовой, и зря девчонки её холоднюкой прозывают.
— На тебя клан оставляю! — Джейана крепко, до боли, впилась пальцами в плечи Фатиме, даже встряхнула. — Парней отправь Буяна с его мальчишками искать. Пусть все прочешут. Щелкунчиков на разведку погони.
— Ох, да ведь не умею я с ними, с Летавцем и то не умею, Джей, ты же знаешь.
— Молчи! Молчи! И слышать ничего не желаю! Не умеет она! Клану надо — значит, сумеешь! Я, когда Ворожеей стала, тоже много чего не умела. Ничего, выучилась! И тебе того же не миновать. Уж сколько тебе про то говорено — меня не станет, кто в клане управит-распорядится? Ну всё, нет у меня времени с тобой рассусоливать! Действуй! Лимпи-доклия прикрой, это-то ты умеешь, Ведун тебя побери?!
Как Джейана выдержала ещё и это, она сама не могла понять. Губы уже искусала в кровь; верная Фати со слезами на глазах уговаривала свою неумолимую подругу-командиршу:
— Джей, да что ты молчишь, чего делаешь, ну закричи же ты, легче ведь станет, я-то знаю. Закричи, не могу я смотреть, как ты мучаешься!
Лимпидоклий и тот не выдержал церемонно-надменной позы, сорвался с места. Закружился по крошечной комнатенке в жилище Фатимы, где на узкой лежанке металась и рычала Джейана, словно
сойдясь в смертельной схватке с невидимым врагом.
Джейана не отвечала. Это было хуже, чем с Лиззи. Намного хуже. Дурящая, гасящая сознание животная боль — тебя словно раздирают изнутри, а сверху одновременно полосуют остро отточенными ножами.
Однако она так и не закричала. Даже когда Фа-шма разревелась в голос и чуть не выскочила на улицу.
Вокруг присмиревшего Лимпидоклия мало-помалу соткался голубовато-переливчатый кокон. Ле-тавец, уже не пытаясь сохранить напускную серьезность, ошалело вертел головой, ощупывая руками новую обновку, словно и впрямь примерял только что сшитый какой-нибудь Таныыей или Марьяшей камзольчик.
— Все. Лети! — вырвалось наконец у Джейаны. Она сама не думала, что выдержит это. Никогда доселе ей такого делать не приходилось; нужные заклятия в свое время подсказал Учитель, и долго распространялся на ту тему, что, мол, в такие моменты и проверяются чувства, истинные, непоказные. Эти рассуждения Учителя Джейана не слишком любила. Что значит — истинные, не истинные? Она б сделала это ради любого из Твердиславичей. Просто беду с тем, кто всегда рядом, и днем и ночью, кто один способен заставить её стонать не от боли, а от счастья, просто его беду чувствуешь, как бы далеко она ни приключилась. А что же, когда она Лиззи вытаскивала, — она тоже чувства к ней проверяла?
Лимпидоклий рванулся к предусмотрительно раскрытому Фатимой окну, и только тогда Джейана позволила себе разжаться. Глаза защипало. Слезы. Как некстати. Ну да ладно, пусть будут они, не падать же в обморок, как тогда, возле Ближнего Вала.
нуждался. Посыльными могли служить разные волшебные создания — хотя бы и щелкунчики-л етав-цы. Другое дело, что, поделившись Силой, Ворожея после этого дня три, не меньше, обычно лежала пластом, не в состоянии пошевелить и пальцем.
Но ради Твердислава Джейана сделала бы и не такое.
Фатима только схватилась за голову, услыхав горячечную просьбу-приказ. Но возражать, конечно же, не стала. Есть, есть все же сердце у Неистовой, и зря девчонки её холоднюкой прозывают.
— На тебя клан оставляю! — Джейана крепко, до боли, впилась пальцами в плечи Фатиме, даже встряхнула. — Парней отправь Буяна с его мальчишками искать. Пусть все прочешут. Щелкунчиков на разведку погони.
— Ох, да ведь не умею я с ними, с Летавцем и то не умею, Джей, ты же знаешь.
— Молчи! Молчи! И слышать ничего не желаю! Не умеет она! Клану надо — значит, сумеешь! Я, когда Ворожеей стала, тоже много чего не умела. Ничего, выучилась! И тебе того же не миновать. Уж сколько тебе про то говорено — меня не станет, кто в клане управит-распорядится? Ну всё, нет у меня времени с тобой рассусоливать! Действуй! Лимпи-доклия прикрой, это-то ты умеешь, Ведун тебя побери?!