- Я буду звонить, не волнуйся. И приезжать не надо, есть же телефон. По мобильнику я всегда доступен.
- Не вздумай и его тоже отключить, - пригрозила Самка Гепарда на прощание.
Ночью мне не удалось проспать и десяти минут. Мысли беспорядочно роились в голове, предпринимая отчаянные попытки выстроиться в какую-нибудь более или менее устойчивую конструкцию. Конструкции не получалось, вернее, она получалась хромой и кособокой, то без окон, то без крыши, то без дверей. Да, к системному анализу мои мозги не очень-то приспособлены, наверное, именно поэтому я и не пишу детективы. Я то ложился в постель, то вставал и бродил по дому, впервые за все годы показавшемуся мне огромным и страшным, пил чай, пиво, кофе, жевал безвкусные бутерброды и ждал утра.
Выехал, едва рассвело, и в начале девятого уже нажимал кнопку звонка на знакомой двери. Торопливые шаги, щелчок замка, теплый запах шампуня, исходящий от мокрых, только что вымытых волос. И еще запах корицы, которую она добавляла в кофе.
- Ты вернулся... Господи, какое счастье! Ты вспомнил, да?
Дрожащие губы, глаза, полные слез. Только сейчас это никак не связывалось в моем восприятии с трясущимися шариками мимозы. Елена, родная моя, любимая... Я потерял бы тебя навсегда, если бы не вспомнил. Если бы память не вернулась, я жил бы долго и счастливо, не ведая, что на свете есть ты и что есть этот кошмар. Но она вернулась, и теперь я буду с тобой. И со всем этим. Что лучше?
- Когда?
Я всегда понимал ее с полуслова, впрочем, как и она меня. Вопрос не нужно было задавать целиком.
- Вчера. Ехал на дачу, собирался поработать над книгой. Притормозил у придорожного киоска, нужно было купить воды. А тут двое алконавтов привязались, полезли в машину, хотели продукты забрать, - я говорил короткими рублеными фразами, прижимая Елену к себе и глубоко вдыхая родные запахи. - И тут случилось такое... неожиданное. Ты помнишь Гришу, который сидел с нами за столом?
- Ну конечно, помню.
- Он немного учил меня. В общем, я ударил сначала одного, потом второго. Я не герой. Лялька, парни были настолько пьяны, что с ними любой справился бы, если бы набрался смелости ударить. Не то удивительно, что я с ними справился, а то, что поднял руку на них, смелости набрался, понимаешь? Они валялись на земле, и я еще пнул их ногой. Зачем? Зачем я это сделал? Неужели поглумиться захотел? Откуда во мне это низкое, отвратительное желание? Я же никогда в жизни не дрался. Я ехал и думал об этом. И вдруг вспомнил.
Она отстранилась, погладила меня по щеке.
- Экзистенциальная ситуация, - тихонько проговорила Елена. - Точно так же, как тогда. Ты оказался в ситуации, когда твоей жизни угрожала реальная опасность. Ты мог погибнуть. И ситуация длилась достаточно долго, чтобы сработать. Мгновенного страха бывает недостаточно, а вот если ситуация длится хотя бы несколько десятков секунд, в психике происходят значительные перемены.
Как тогда...
...Я валялся на влажной от дождя земле, обмочившийся и обгадившийся от страха, а они глумились надо мной, пинали ногами. Все мало-мальски ценное содержимое моих карманов и сумки уже перекочевало к ним. Это были не настоящие бандиты, возможность забрать мою машину их не вдохновила, хотя ключи торчали в замке зажигания. Их интересовало что попроще, то есть то, что можно быстро скинуть за полцены, и, разумеется, наличные. Четверо молодых шакалов, лет по восемнадцать, здоровенные амбалы, злобные, агрессивные, тупые, они налетели на меня точно так же, как те, вчерашние, вынырнув из-за палатки, возле которой я остановился, чтобы купить ментоловые леденцы "Холле" - у меня в дороге начало саднить горло, было больно глотать.
Я сперва пытался сопротивляться, но они быстро сломали меня, толстого, неуклюжего, неспортивного, немолодого. Потащили в глубь лесопосадки, подальше от дороги, но могли бы этого и не делать, было уже совсем темно, а наши водители - не камикадзе, они не остановятся, если увидят на обочине драку. Сначала, пока я еще мог говорить, я пытался договориться с ублюдками, взывал к здравому смыслу, к совести, плел какую-то чушь, на которую, как я понимаю, такого рода типы не реагируют, а если и реагируют, то совсем не так, как ожидаешь. Они свирепели прямо на глазах, с каждым новым ударом делаясь все злее и страшнее. Не знаю, в какой момент они остановились и почему, я потерял сознание, а когда пришел в себя, их уже не было.
Я отлежался, пока не почувствовал, что могу приподняться на колени. Потом еще невыносимо долго собирался с силами, чтобы встать и постоять, прислонившись к дереву. Рубашка на груди была мокрой насквозь, я провел по ней рукой, и в нос шибанул запах мочи. Я понял, что последним их актом глумления было еще и это... Представил, как валялся в мокрых и грязных вонючих штанах, а эти подонки мочились на меня, и заплакал от отвращения и унижения. Все тело болело, но я этого даже не чувствовал, над всеми ощущениями главенствовали слабость и душевная боль. Еле-еле, по шажочку, от дерева к дереву добрался до машины, которую почему-то никто не угнал. Впрочем, спустя минуту я понял почему.
Заметив меня, застывшего, почти лежащего на капоте, из окошка палатки выглянул продавец, пожилой щуплый кавказец.
- Я за машиной присмотрел, - сообщил он, - а то мало ли что.
- Что ж вы милицию не вызвали? - сквозь стон протянул я. - Вы же видели, что они меня бьют.
- Как вызовешь? Телефона нет, сигнализации нет. Я тут один, ночь, сам понимаешь. А их четверо. Они местные, постоянно здесь отираются. Я жить хочу, мне семью кормить надо. Мы с ними договорились, они меня не трогают, а я - их. Ты сам-то как? Машину вести сможешь?
- Не знаю, не уверен.
- Хочешь, я лавку закрою и довезу тебя до больницы? На обратном пути попутку поймаю, здесь наших много ездит.
- Не надо...
- Почему не надо? Зачем не надо? - всполошился вдруг продавец ни с того ни с сего, наверное, вид у меня был такой, что он испугался, как бы я не помер прямо перед его витриной с бутылками и сигаретами, и решил увезти меня подальше. - Тебе доктора надо...
- Не надо, - оборвал я его уже увереннее. Мне стало чуть полегче, и я уже мог вдыхать полной грудью. - Мне тут недалеко, ты меня до дома довези, а там я уж как-нибудь.
Кавказец шустро прикрыл лавочку, навесив на закрытое окошко картонку с корявой надписью: "Технический перерыв 20 минут", и помог мне влезть в салон. Почему-то в этот момент мне даже в голову не пришло, что я сажаю за руль собственной машины совершенно незнакомого человека, который к тому же ясно дал понять и всем своим поведением, и словами, что он мне не защитник и не помощник. После пережитой боли, страха и унижения мне было все равно. Когда же до меня дошло, что происходит, я решил, что даже если он завезет меня в глухомань и убьет, чтобы завладеть машиной, - так и черт с ним.
Но он никуда не пытался меня завезти, вел машину строго в соответствии с указаниями, которые я ему давал с пассажирского сиденья: направо, прямо, налево, опять направо. Вот и мой дом, до него метров двести осталось. Внезапно я переменил решение и велел остановиться. Палаточник вылез из-за руля, попрощался и исчез.
Машина стояла перед домом Степана Федоровича, и свет во всех окнах на втором этаже горел. Стало быть, Степан с женой не спят. Увидев свет, я внезапно подумал, что у меня совсем нет лекарств, и если мне дома станет плохо, то перспективы мои выглядят весьма туманными. Степан был хорошим мужиком, по договоренности, скрепленной материальным вознаграждением, он присматривал за нашим домом и участком, когда на даче никого не было. Зачем он это делал - я никогда не мог понять. У Степана и его жены сын-бизнесмен, отгрохал родителям двухэтажный кирпичный коттедж со всеми удобствами вместо деревянной развалюхи, денег дает, продукты возит, а они за любые приработки хватаются, как в голодные годы. То комнаты дачникам сдают, то вот за домом берутся приглядывать.
Я посигналил, не вылезая с пассажирского места. Ни Степан, ни его жена из дома не вышли. Я посигналил снова, более настойчиво. Наконец дверь открылась, на крыльце сначала появилась нечеткая фигура, потом вспыхнул фонарь, висящий у входа, и я разглядел незнакомую женщину. Очередная дачница.
- Это вы сигналите? - донесся до меня ее голос. Женщина так и стояла на крыльце, от машины ее отделяло метров двадцать, и говорила она громко. Мне, наверное, так не суметь, она вряд ли меня услышит. Я высунулся из окошка и постарался напрячь голос, как только смог.
- Я. Мне нужен Степан Федорович.
- Он в Москве.
- А жена его?
- Тоже. Их сын забрал на две недели городскую квартиру караулить, пока он с семейством будет отдыхать. Может быть, я могу вам помочь?
- Да, пожалуйста...
Моя способность говорить громко и четко иссякала с каждым произнесенным словом, и я испугался, что сейчас хлопнусь в обморок прямо здесь, в машине. Женщина, видно, почуяла, что я нездоров, потому что сошла с крыльца и быстро подошла к калитке.
- Господи, да вы совсем больны, - с ужасом произнесла она, едва увидев вблизи мою перекошенную физиономию.
И тут я сообразил, что допустил катастрофическую ошибку, позволив незнакомке подойти ко мне так близко. От меня воняло мочой и дерьмом. Боже, какой стыд! Еще одно унижение, как будто мне мало того, что уже случилось.
- Что с вами? Давление? Сердце?
- Ничего, спасибо, - пробормотал я, судорожно соображая, что делать. Если бы я сидел за рулем, то быстро попрощался бы и уехал к своему дому. Но я сидел на пассажирском месте. Выйти? И дать ей увидеть мокрые грязные штаны, чтобы она все поняла? Нет, ни за что! Я стал неловко, превозмогая боль, перемещать свое рыхлое избитое тело влево. Получилось не сразу, но все-таки получилось.
- Извините за беспокойство, - невнятно выговорил я, - до свидания.
Проехал двести метров до ворот, с трудом вылез из машины, открыл их, загнал свой "Форд" на участок и понял, что возиться с гаражной дверью у меня уже нет сил. Ничего, постоит на улице до завтра, не развалится. Голова кружилась, и мне пришлось, прислонившись к двери, долго рыться в сумке, пока я нашел ключи от дома.
- Да вам же совсем плохо.
Голос раздался совсем рядом, настолько близко, что в первый момент я даже решил, будто это слуховая галлюцинация и голос Степановой дачницы звучит у меня в голове.
- Дайте сюда ключи, вы сами в замок не попадете. - Теплые пальцы коснулись моей руки, забрали ключи, дверь открылась, меня заботливо перевели через порог и усадили на первый же подвернувшийся диванчик, благо в доме их было наставлено на каждом шагу. В представлении Лины именно маленький мягкий диван являл собой символ городского комфорта, и, обставляя дачу, она постаралась максимально избегать всего, что напоминало бы атмосферу "скворечника на шести сотках": здесь вообще не было ни одного старого предмета, выживаемого из городского жилища в связи с немодностью или ветхостью, вся мебель, посуда и даже постельное белье покупалось новое, специально для загородного дома.
- Как вы здесь оказались? - спросил я, слегка отдышавшись и разглядывая дачницу, которая оказалась красивой крупной женщиной лет тридцати с небольшим.
- Я вас узнала, Андрей Михайлович. Степан говорил, что вы - его сосед, показывал ваш дом, и я понимала, что вы поехали именно сюда. Я видела, что вы очень больны, и знала, что дома у вас никого нет, и случись что - вам никто не поможет. Вы, наверное, не замечаете, сколько времени у вас уходит на самые простые действия. Я как раз успела одеться, запереть дом и дойти.
Во как! Оказывается, в славе есть и свои плюсы, и свои минусы. Вот уж расскажет она завтра своим московским подружкам, как знаменитый Корин явился домой обоссанный и обгаженный. Интересно, сильно от меня разит? Я-то, похоже, уже принюхался, запаха не чувствую, а как она?
- Как вас зовут? - спросил я слабым голосом.
- Елена.
- Спасибо вам за заботу, Елена, идите домой. Со мной все в порядке.
- Неправда. Почему вы меня прогоняете? Вам нужна помощь, это же очевидно.
- Вы врач?
- Нет, но...
- Тем более. Еще раз спасибо вам за заботу. Идите, пожалуйста, домой. Я хочу остаться один.
Она внимательно посмотрела на меня и внезапно кивнула.
- Хорошо. Если вам станет плохо - сразу же звоните, я прибегу. Не стесняйтесь.
Елена ушла, и, едва за ней закрылась дверь, я тут же пополз в ванную, сорвал с себя грязную одежду, запаковал в полиэтиленовый мешок, чтобы запах не проникал наружу, и сунул в ящик для мусора. Выбросить, выбросить! Даже если это отстирать до стерильной чистоты, я все равно не смогу больше ни видеть эти тряпки, ни тем более их надевать.
Потом я долго, мучительно мылся, борясь с тошнотой и головокружением. Потом рухнул в постель и зарыдал. Потом заснул.
Утром, посмотрев в зеркало, я понял, что дела мои неважные. Спустившись по лестнице на первый этаж, я укрепился в этом мнении. Болело все, даже то, что, кажется, вообще никогда не болит, потому что там нет нервных окончаний. Болели даже волосы и ногти. Я попытался сделать завтрак, но после того, как на приготовление чая потратил почти час, потому что от слабости вынужден был присаживаться и отдыхать каждую минуту, я все-таки решил позвонить Степановой дачнице. Как ее? Елена, кажется.
Она примчалась тут же, трех минут не прошло. В руках у нее не было ничего из того, что я ожидал увидеть: ни коробки с лекарствами, ни аппарата для измерения давления, ни градусника. Интересно, как это она собирается мне помогать? Полы мыть, что ли?
- У вас есть массажный стол? - спросила она. А, все понятно, вы, мадам, массажистка и считаете, что все болезни можно излечивать массажем. Не пройдет, дорогая.
- Нет.
- А кушетка без спинки?
- Да зачем? - возмутился я. - Мне не нужен массаж. Мне плохо, понимаете? У меня слабость, у меня кружится голова...
- Вас избили, - ровным голосом продолжила Елена. - Я же вижу. И я не собираюсь делать вам массаж. Вы меня позвали, чтобы я вам помогла. Вы этого хотите?
- Ну, хочу, - недовольно буркнул я, уже сожалея о своем опрометчивом шаге.
- Тогда давайте думать, как мне вас положить, чтобы у меня был доступ к вам хотя бы с двух сторон.
- И что вы будете со мной делать?
- Лечить, - коротко ответила она, оглядывая мебель в комнатах первого этажа.
Наконец она нашла то, что ее устроило, и велела мне лечь.
- Раздеваться? - спросил я, внутренне готовый послать ее подальше, если она потребует обнажиться больше, чем я готов был.
- Не нужно. Просто ложитесь на спину.
Я лег и, как ни странно, расслабился и даже, кажется, задремал. Очнулся я только тогда, когда Елена попросила меня перевернуться на живот.
- А что вы делаете со мной? - задал я очередной умный вопрос.
- Лечу.
- Как?
- Наложением рук.
- Так вы экстрасенс, что ли? - догадался я.
- Ни в коем случае. Это другая методика.
- И как, действует?
- Это вы мне должны сказать. По моим ощущениям - действует, а как по вашим - не знаю.
Я прислушался к себе. Тошноты больше не было. И голова стала ясной, мутный песок, забивший ее, рассеялся. Впрочем, это могло быть результатом того, что я полежал и подремал. Наложение рук! Выдумает тоже. Шарлатанство одно.
Спустя два дня я уже не был так уверен в том, что это шарлатанство. Ужасающего вида синяки и кровоподтеки, которые я без удовольствия лицезрел в зеркале еще вчера, как-то уж очень быстро поблекли и съежились, отбитые места на теле перестали болеть после первого же сеанса, а после четвертого я чувствовал себя бодрым и сильным. Только душа болела. Остро, невыносимо и тягостно.
Елена проводила по два сеанса в день, сказала, что так надо. Сразу после него прощалась и уходила, не пыталась задержаться, не просила налить чайку и вообще ничем не обременяла меня. К концу второго дня я начал испытывать к ней нечто вроде симпатии, густо замешенной на благодарности. И потом, если "эта штука" (так я про себя называл метод лечения, применяемый Степановой дачницей) действует, то надо поподробнее расспросить Елену и использовать материал в очередной книге. Это могло бы стать неплохой "розочкой на торте".
Однако после четвертого сеанса, уже стоя в дверях, Елена сказала:
- Тело ваше мы более или менее привели в порядок. Но душа у вас продолжает болеть. Вам нужно разобраться с тем, что с вами произошло в восемь лет. Это в вас до сих пор сидит и пустило такие глубокие корни, что вы не можете нормально жить.
Я похолодел. Возникло странное чувство нереальности и одновременно совершенно реального пребывания в страшной сказке.
- А по-моему, я живу совершенно нормально, - искусственно бодрым голосом заявил я. - Вы меня полечили, за что я вам бесконечно благодарен, и теперь у меня все в полном порядке.
- Андрей Михайлович, - в ее интонациях появилась незнакомая мне доселе жесткость, - один из смертных грехов - это грех лжи. Не в том смысле, что вы обманываете других, это сколько угодно. А в том, что вы не хотите говорить правду самому себе. У вас не все в порядке, и живете вы не нормально. Перестаньте обманывать себя. Вы боитесь оказаться униженным и отвергнутым. Подумайте об этом. Если захотите, чтобы я вам помогла, - телефон вы знаете. Всего доброго.
Она ушла, а я еще долго сидел в холле на диванчике, ошалевший от услышанного. В восемь лет... Откуда она узнала? Тридцать шесть лет прошло, и я никогда никому не рассказывал об этом, но я и никогда об этом не забывал.
Весь следующий день я промаялся, пытаясь то работать, то что-то сделать на участке. И к вечеру не выдержал и позвонил Елене.
На этот раз она пришла не сразу, я прождал ее почти полчаса.
- Послушайте, - начал я с места в карьер, - я не собираюсь перед вами исповедоваться и изливать душу. Чего я боюсь - это мое личное дело, и делиться с вами я не намерен. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы объяснили мне, как узнали про тот случай, когда мне было восемь лет. Меня интересует только это.