— Боги, Алтонгирел, что там ещё произошло?
— Ничего, — выдавливает сине-зелёный духовник. — Она его вылечила. Но, м-мать-устрица, могла бы и не показывать…
— Ну что ты, это очень познавательно, я считаю, — лучезарно улыбаюсь я. — Солнце, закажи нам ужин, а то я с утра так ничего и не ела…
— Не нам, — быстро поправляет меня духовник. — Я ничего не буду!
Я ржу, Азамат недоумевает, но подзывает трактирщика. Тот немедленно предлагает местный деликатес.
— Только не сырую рыбу! Надеюсь, ты её не ел? — быстро говорит Алтонгирел. Азамат недоумевает ещё больше.
— Нет, а что?..
— Ты не переживай, Алтоша, — успокоительно говорю я. — Это не только в рыбе, и не только в местной. Это в любом сыром мясе может быть. Ну, немного другой формы или цвета…
Алтонгирел вытаращивает глаза, машет на меня руками и убегает в кусты. Азамат начинает смеяться. Когда озадаченный трактирщик уходит с заказом, я в мягкой форме пересказываю мужу, в чём было дело. Ему-то я про глистов рассказывала, надо же было объяснить, почему я сырое не ем.
— С ума сойти, — качает он головой. — Чего только в природе не бывает…
Меня страшно радует его философское отношение к миру.
Возвращается Алтоша, бледный, но живой. Тут мне приносят огромную миску дымящейся лапши с морепродуктами, и ему опять становится плохо. Правда, не настолько, чтобы бежать в кусты.
— Теперь я всё понимаю, — стонет он, стараясь не смотреть, как я уплетаю креветок. — Если она после такого может есть, то не удивительно, что ей плевать на твою внешность.
Азамат смеётся, а я вот резко вспоминаю, с чего всё началось.
— Да, кстати, — говорю. — Что это было за… — тут я вставляю пару словечек, которые Азамат меня специально просил никогда не употреблять, — насчёт непускания в машину? Ты что, серьёзно собирался ему это спустить с рук? Алтонгирел, ты тоже хорош друг, хоть бы возмутился!
— А чего тут возмущаться, — пожимает плечами духовник.
— Лиза, ты не понимаешь, — перебивает его Азамат. — Это нормальное отношение к таким, как я. Я же тебе говорил, семья Изинботора очень традиционная, они бы меня и на порог не пустили. Ну или в машину, какая разница. В столице народ разный, всякое повидали, а тут глухая деревня, хоть и богатая. Чего ты от них хочешь…
— Я хочу, чтобы они тебя уважали, это довольно очевидно, по-моему. Но ты, видимо, считаешь, что их надо поддерживать в их дикарстве?
— Нет, я просто боялся, что ты и ему влепишь по лицу, а это был бы чудовищный скандал.
— А я похожа на человека, которого можно напугать перспективой скандала? — интересуюсь я.
— Нет, но я похож, — угрюмо отвечает он. — Ты зря думаешь, что если весь Муданг узнает, как ты меня защищаешь, ко мне станут лучше относиться. Скорее уж наоборот.
— Значит, ты предпочитаешь топать тридцать километров по солнцепёку в неизвестном направлении, но не поставить подонка на место? Азамат, да ты ж его пальцем перешибить можешь! Почему ты должен терпеть от него оскорбления?
— Это не оскорбления, — он пожимает плечами. Потом вздыхает. — Боюсь, ты никогда не поймёшь.
— А я и не пытаюсь. Я состою в законном браке с благополучным человеком, и если кого-то что-то не устраивает, это их проблемы, а не мои. И не твои. Если не хочешь, чтобы я тебя защищала, то защищай себя сам. У тебя получится, стоит только попробовать, — я подмигиваю.
Азамат трёт лоб.
— Да, я уже понял, что это единственный выход. В дальнейшем учту. Только пожалуйста, не надо так больше делать.
— Как «так»? Я же его не тронула.
— Ты жестом показала. Ну, как я тогда в магазине…
Я с трудом вспоминаю, что действительно, когда мы ходили за пряжей, Азамат очень эффективно припугнул продавца какой-то особенной кривой ухмылкой. Хотите сказать, я сделала то же самое? Потому парень так и сбледнул?
— Вообще я не нарочно, — признаюсь я. — А что это значит?
Азамат и Алтонгирел переглядываются и тяжело вздыхают.
— Это значит «не надоедай, убью», и подразумевает, что ты физически или духовно сильнее того, кому ты это сообщаешь, и действительно можешь его убить. Такими вещами не разбрасываются. Тем более, ты — не духовник, не знающая и вообще слабая женщина. Осторожнее надо быть. Бедный парень наверняка тоже решил, что ты ниспослана Укун-Танив навести тут порядок. Небось уже побежал к духовнику возносить дары.
Глава 12
Собственно говоря, делать нам тут больше нечего, но дело к ночи, а мы все устали. По разным причинам. Азамат вёл унгуц, я работала и маялась долгие часы в не слишком приятном доме, донимаемая целителем. А Алтоша переживал, как бы я не наделала ещё глупостей. Теперь, бедняга, еле на ногах держится.
Азамат снял на постоялом дворе три номера, потому что так положено. Этот самый двор располагается на самом краю деревни, и практически сразу за ним метрах в двухстах море. С востока пролив, отделяющий Орл от континента, усеян островами и островочками, между многими из которых в отлив можно пройти вброд. Да и пролив — не открытое море, мелкий. В результате вода здесь очень тёплая. Все эти сведения, часть из которых я знала и раньше, а часть только что выудила из бездны Азаматовых знаний о родной планете, приводят меня к довольно очевидному выводу.
— Пошли купаться!
Мужики смотрят на меня несколько озадаченно, а потом одновременно высказываются.
Алтонгирел:
— Так темно уже!
Азамат:
— Я не взял с собой никакой подходящей одежды…
Я начинаю ржать.
— Совместите свои ответы, и получится универсальное решение. Чем же плохо, что темно?
— Понятно, чем. Не видно, куда ныряешь, — хмурится Алтоша.
— Да тут наверняка есть какое-нибудь место, где все купаются. Там и дно расчищено, ни во что не врежешься.
Алтоша хмурится ещё сильнее, но всё-таки подходит к хозяину двора спросить, где тут купаются.
— А зачем тебе ночью одежда? — тем временем интересуюсь я у Азамата. — Не видно ведь ничего.
— Это тебе не видно. Ты, уж извини, несколько хуже видишь, чем мы, — вздыхает он.
Я пожимаю плечами.
— Если уж так стесняешься, ну надень трусы, и вперёд.
— Да трусы-то ладно, там стесняться нечего. Мне наоборот футболку надо, шрамы прикрыть. А я набрал с собой приличных рубашек, в них плавать неудобно.
Вопрос «зачем?» задавать бессмысленно. Азамат почему-то считает, что в рубашке на пуговицах он выглядит лучше, чем в рубашке без пуговиц. Поскольку моё мнение по данному вопросу (что лучше всего он выглядит совсем без рубашки) считается предвзятым, я давно перестала поднимать эту тему.
— В конце концов, у вас всё-таки не инфракрасные камеры в глазу. А ночи тут должны быть темнее, чем в Ахмадхоте. Никто тебя не разглядит. А если специально присматриваться будут, сами виноваты. И вообще, я надеюсь, мы найдём уединённое местечко, где больше никого не будет.
— Это вполне вероятно, — сообщает вернувшийся Алтонгирел. — Трактирщик говорит, что здесь весь берег пологий и песчаный, а в километре вправо есть дамские заливчики.
— Это что значит?
— Мелкие. Для тех, кто плавать не умеет.
— А что, неужели у вас бывает, что кто-то не умеет плавать? — поражаюсь я. У диких муданжцев это, по-моему, должно быть врождённым.
— Женщины, — пожимает плечами духовник. — Если они, конечно, не рыбачки. А что, хочешь сказать, что ты умеешь?
— Умею! — гордо сообщаю я. Эти муданжские женщины — просто идолы какие-то. И даже не деревянные. — Правда, небыстро, но далеко.
Духовник поджимает губы, а вот Азамат приободряется. Видимо, думал, что придётся со мной в лягушатнике плюхаться.
В общем, купаться мы всё-таки идём. Чуть вбок от деревни, но не доходя «дамских заливчиков». Ночь влажная, горячая, правда с запада подувает свежий ветерок. У Азамата есть фонарик, но когда мы выходим на пляж, он его выключает. Воду находим на ощупь — и правда ужасно темно. Она совсем тёплая, даже теплее воздуха. Людей вокруг ни души. Видимо, работает принцип, что местные жители курортных местечек не купаются. Мы оставляем одежду в кустах на берегу и шлёпаем в воду, Алтонгирел чуть поодаль — батюшки, неужели догадался Азамата не смущать? Азамат заходит едва-едва по колено и сразу ложится, а дальше уже по-крокодильи.
Через некоторое время мои глаза привыкают к темноте достаточно, чтобы отличать, где берег, а где горизонт. При некотором напряжении я вижу на фоне горизонта стройную фигуру Алтонгирела, который всё никак не окунётся — бредёт примерно по пояс, шипит, чертыхается… Я-то уже примкнула к дорогому супругу в ползучем способе передвижения, поскольку в воде существенно приятнее, чем на воздухе — ей-то положено быть мокрой и горячей.
Чуть поглубже мои руки начинают то и дело натыкаться на что-то, а вернее, что-то начинает натыкаться на меня. Не камни, не коряги, не водоросли…
— Азамат, а что это такое на дне, тычется всё время?
— А это рыбки. Ты их вспугиваешь, а они от большого ума пытаются у тебя под руками спрятаться. Если хочешь, могу поймать…
— Да я всё равно не увижу, — я подползаю к нему поближе и говорю в самое ухо так тихо, как только могу: — Давай Алтошу обрызгаем!
Азамат кивает — его волосы провозят мне по носу. Потом он тянет меня за руку, и мы бесшумно ползём вперёд. Примерно за метр до цели Азамат меня мягко останавливает, а потом отсчитывает пальцем по моей руке: раз, два, три! И мы устраиваем локальное цунами.
Боже, какой Алтоша поднимает визг! Я так не хохотала с тех пор, как он меня опоил на корабле.
— Смотри не захлебнись, — мрачно комментирует он, успокоившись. Зато наконец пускается вплавь, хоть и со вздохом.
И тут всходит луна, о которой я благополучно забыла, планируя ночное купание. Это Вторая луна, в Ахмадхоте она появляется чуток заполночь, а здесь не знаю… Перелёты сбивают меня с толку. По идее, мы сейчас на пару меридианов к востоку от столицы, но я не знаю, сколько их на Муданге всего, а официальных часовых поясов тут никто не вводил. Между Первой и Второй луной есть зазор часа в два, потому я и забыла про ночное светило. А вот Вторая и Третья луны пересекаются на небе минут на пятнадцать, и садится Третья луна на самом рассвете. Так что темно теперь уже не будет. Ладно, притворяемся, что так и было задумано. В конце концов, Азамат сам должен был сообразить, я-то что…
Оборачиваюсь на него — рожа довольно кислая.
— М-да, я думал, луна позже взойдёт. Не рассчитал…
Он поглубже вдыхает и ныряет. Мы уже довольно далеко отплыли, я едва достаю до дна. В свете луны стали видны острова, и по-моему, они не очень далеко. Азамат выныривает и гулко отфыркивается, как кит. Я решаю последовать его примеру, ныряю до самого дна, а когда возвращаюсь на поверхность, мужики страшно ржут.
— Вы чего?
— Зачем ты так щёки надуваешь?
— Ну как, воздуху-то надо набрать!
— А почему в щёки? — покатывается Азамат.
— Потому что в глотке он у меня не держится, и стоит чуть поглубже нырнуть, сразу выходит весь!
Они хохочут, как дети. Алтоша откидывается на спину и колотит ладонями по воде, Азамат наоборот по максимуму погружается, и булькает оттуда. Я хмыкаю, задираю нос и гребу к острову.
Поскольку плаваю я и правда медленно, мужики не сразу понимают, что я куда-то направилась, а когда догоняют, до острова и до берега уже примерно одинаково.
— Лиза, ты куда? Ты что, обиделась? — Азамат, как всегда, закладывается на худший вариант. Между прочим, неплохая стратегия: от его виноватого взгляда я растаю, даже если в самом деле обижусь.
— Нет, я просто на остров плыву.
— Зачем?
— Просто так. Остров. Прикольно.
Смотрит подозрительно.
— Ты точно не обиделась?
Понятно, теперь пока его не потрогаешь, не отстанет. Азамат вообще очень падок на прикосновения. Муданжцы в большинстве своём недотроги, у них очень мало физических контактов в культуре. Рукопожатий нет, похлопывание по плечу унизительно, обнимаются раз в сто реже, чем у нас, целуются вообще только женатые или близкие к тому, за руку водят только детей, ну и так далее. Я до сих пор считала, что не люблю, когда меня трогают без нужды. С подругами обычно не целуюсь, от бабушки в детстве уворачивалась… Однако местные порядки даже для меня чересчур прохладные. А Азамат ужасно ласковый. Если бы он вырос на Земле, он бы, наверное, был из тех людей, которые во время разговора вцепляются собеседнику в коленку и гладят по плечу. К счастью (а я этого терпеть не могу), он вырос не на Земле… Впрочем, он-то мне всегда приятен, это я так.
Так вот, обнаружив, что меня можно в любой момент развести на погладить, пообнимать и поцеловать, он тут же принялся этим пользоваться в качестве ободрения. Если он не уверен, в каком я настроении, то единственный способ его успокоить — это как-нибудь потрогать. Мне нетрудно, конечно. Но забавно.
Вот и сейчас приходится перестать грести и повиснуть у него на шее, чтобы развеять подозрения.
— Я на такую фигню не обижаюсь, просто захотела на остров сплавать, — говорю и целую его в подбородок. Мне кажется, шрамы чуток сгладились. На вид всё так же, а вот под губами месяц назад по-другому ощущалось…
— А что тебе делать на острове? — спрашивает он, уткнувшись мне в самое ухо. — Там просто лысые камни.
— Не знаю, привычка. Когда купаюсь где-нибудь, если близко остров, надо до него доплыть. А то, чего, по кругу плавать, что ли?
Вот сейчас я его поглажу по голове, и он начнёт меня отпускать. Не сразу. Потихоньку-полегоньку. Ага, руку передвигает с дальней лопатки на ближнее плечо, выпутывает нос из моих кудряшек… А кто сказал, что я хочу, чтоб он меня отпустил, кстати говоря? Я, может, плыть устала, повисеть хочу. Да и вообще. Тёплое море, луна, любимый человек… и нафига мне этот остров?
— Ну вы тут ещё сексом займитесь, — раздаётся над ухом ворчливый голос духовника. — Лиза, понятно, бесстыжая, но ты-то бы хоть постеснялся.
Азамат несколько смущается, но отвечает насмешливо.
— Что ж я буду отказываться, если дают? Я не так уж избалован вниманием, знаешь ли.
Я кусаю его за нос. Он принимается смешно выворачиваться, стараясь меня не оттолкнуть. В итоге я сама отпускаю, потому что хохот разбирает. Алтоша ворчит и отворачивается.
Мы доплываем до острова, на котором и правда лысые камни да пустые чаячьи гнёзда, немного отдыхаем и отправляемся обратно. У берега Алтонгирел демонстративно нас обгоняет и выходит из воды первым, не оборачиваясь и сильно виляя задом.
— По-моему, он всё ещё пытается тебя соблазнить, — хихикаю я. Азамат делает страшные глаза.
— Или тебя. Примерно столь же вероятно.
Духовник одевается и уходит прочь по тропинке к деревне. Мы восстаём из воды, распугивая мальков. Одежду мы повесили на ветку дерева у края пляжа. В лунном свете мне мерещится в развилке какая-то белёсая дымка. Пока мы купались, поднялся ветер, и теперь завывает и скрипит деревьями. В общем, пора идти в номер и ложиться спать, пока не напридумывала себе пугалок. Впрочем, при наличии Азамата под боком ничего мне не страшно. Да и он утверждает, что спать стал гораздо лучше с моим участием — то ли устаёт сильнее, то ли во сне его тоже ощущение другого тела рядом успокаивает, а может, просто регулярный секс положительно действует на нервную систему.
Номера у нас идут подряд вдоль коридора, так что мы оставляем пустым средний и заселяемся в крайний, чтобы не дай бог не нарушить Алтошин сладкий сон. Ополоснувшись от соли, мы с комфортом усаживаемся на напольном лежбище, заменяющем тут кровать, чтобы расчесать Азамата, а то наутро это уже будет невозможно. Я быстро проверяю телефон — не звонил ли кто — и кидаю его рядом, по привычке. Азамат мурлычет что-то себе под нос на землетрясущих частотах и послушно поворачивает голову то так, то эдак, чтобы мне было удобнее.
— Завтра утром ещё искупаемся? — спрашиваю для шума.
— Так мне не в чем.
Я закатываю глаза, хотя он меня и не видит.
— Да что ж ты так стесняешься? Ну подумаешь, увидит тебя кто-нибудь. Ты сюда, может, ещё пятнадцать лет не приедешь, чего дёргаться-то?
— Они будут меня презирать. А мне этого и так хватает…
— По-моему, им для этого не обязательно заглядывать тебе под рубашку, судя по сегодняшнему прецеденту.
— Да. Но если ещё и под рубашку заглянут, то будут презирать вдвое больше. Удивительно, но мне это будет вдвое больнее.
— А я думала, ты считаешь, что это в порядке вещей.
— Это в порядке вещей, да, я не рассчитываю на другое отношение. Но это не значит, что мне приятно или даже всё равно.
Я потихоньку жму пару кнопок на телефоне.
— То есть, внутренне ты вовсе не смирился с тем, что они тебя считают уродом?
— А что, с этим можно смириться? Если б я таким родился, ещё был бы шанс, а так это смешно.
— И тем не менее, ты считаешь нормальным, когда твои приятели тебя так называют? Как Алтоша это любит, громко и возмущённо. И стыдит тебя всё время.
— А что мне остаётся? — он пожимает плечами. — Я не могу себе позволить выбирать друзей или ссориться с ними. Если они меня терпят, хотя и считают уродом, я должен быть за это благодарным.
— А что ты чувствуешь, когда твои друзья называют тебя уродом?
Он некоторое время молчит, обдумывая.
— Одиночество. Я чувствую, что все люди связаны между собой, а меня как будто отстригли. И я могу на них только через забор смотреть, а близко подойти не могу. Я злюсь на них, и тут же чувствую себя виноватым, что навязываюсь, и мне стыдно за злость. Но с другой стороны… главное, тут… они… — он некоторое время путается в словах, и я чувствую, что его вот-вот прорвёт. — Алтонгирел и Эцаган, Ахамба, Эндан, Убуржгун, Онхновч, даже Арон — мне иногда кажется, что им доставляет удовольствие меня унижать, как будто если они лишний раз мне напомнят, что я хуже их, им самим станет лучше! Я не понимаю, неужели трудно иной раз просто промолчать? Конечно ничего требовать от них я не могу, но просто интересно даже, неужели приятно человеку в лицо плюнуть?