Вдруг он заметил какое-то шевеление, и губы Сеймура сложились в довольную улыбку, когда он увидел маленькую фигурку, поднявшуюся из травы, одетую в алое бархатное платье и расшитый жемчугом чепец, из-под которого выбивались рыжие волосы.
Сеймур быстро подошел к принцессе Елизавете.
Он поклонился и взял ее за руку.
— Я любовался цветами, — сказал он, — но потом понял, что напрасно терял время.
— Я рада, что вы осознали эту потерю, — отметила она, — ибо знаю вас как человека, который любит тратить попусту свои таланты. Но что-то стало холодать.
— Я с радостью отдам вам свой плащ. Нельзя допустить, чтобы леди Елизавета замерзла.
— Я пойду побыстрее во дворец и согреюсь на ходу.
— Мне бы хотелось, чтобы вы ненадолго задержались и поболтали со мной.
— Вы многого хотите, сэр Томас. Даже слишком многого.
— Никогда нельзя хотеть слишком многого. Если мы хотим многого, то что-то получаем, а если не хотим ничего, то ничего и не получаем. Л это, согласитесь, очень глупо.
— Вы слишком умны для меня, милорд.
— Увы! Порой я огорчаюсь, понимая, что недостаточно умен.
— Вы говорите загадками — я их не понимаю, милорд... — Принцесса отвесила ему реверанс и хотела уже уйти, но он не собирался отпускать ее.
— Мы с вами здесь одни, так давайте забудем о церемониях.
— Одни? Разве можно уединиться при дворе? Такие люди, как мы с вами, мой адмирал, никогда не смогут остаться одни, ибо за ними всегда следят невидимые глаза, а невидимые уши слушают, что они говорят. Всегда найдутся люди, которые, услышав какую-нибудь вашу — и мою — невинную фразу, поспешат использовать ее против нас.
— Елизавета... прекраснейшая из принцесс... Она вспыхнула. Несмотря на весь свой ум, она была падка на лесть, как и ее царственный отец, но она еще не научилась это скрывать. Теперь когда она заняла приличествующее ей положение при дворе и стала играть в политике страны определенную роль, что ей очень нравилось, она с гораздо большим удовольствием выслушивала слова о своей красоте, чем когда жила в неизвестности и нужде.
Сеймур поспешил закрепить успех:
— Не лишайте меня удовольствия... не лишайте удовольствия любоваться вами.
— Я слышала, как придворные дамы говорили, что глупо принимать комплименты лорда-верховного адмирала всерьез.
— Придворные дамы? — Сеймур пожал плечами. — При чем здесь они? Вы отличаетесь от всех, как солнце от луны.
— Луна, — отпарировала она, — очень красива, а если смотреть на солнце, то можно ослепнуть.
— Когда я смотрю на вас, то чувствую, что сгораю от страсти.
Елизавета звонко рассмеялась:
— Я слышала, вы собираетесь жениться, милорд. Могу я вас поздравить?
— Я бы принял поздравления, если бы мог жениться на одной очень дорогой мне женщине.
— Ну так женитесь. Я слышала, что ни один мужчина при дворе не пользуется таким успехом у женщин, как вы.
— Та, на которой я хотел бы жениться, гораздо выше меня по положению.
Елизавета удивленно подняла брови:
— Я не ослышалась? Неужели лорд-верховный адмирал потерял уверенность в себе?
— Елизавета... моя прекрасная Елизавета...
Она уклонилась от его объятий и бросилась бежать, но на секунду задержалась и обернулась, бросив хитрый кокетливый взгляд на Томаса, словно приглашая и в то же время запрещая ему догонять ее.
Елизавета знала, что за ними могли наблюдать из окон дворца. Как бы она ни обожала флиртовать с этим человеком, который нравился ей больше всех других мужчин, она не хотела потерять свое положение при дворе.
Как и у Сеймура, у нее были свои мечты и честолюбивые планы. Однако мечтам и планам Сеймура было далеко до ее замыслов; они были головокружительными, а оттого и более опасными.
Сеймур бросился было за ней, но Елизавета неожиданно напустила на себя надменный вид.
— Я хочу остаться одна, — холодно произнесла она и покинула сад, отчаянно борясь со своим желанием остаться с Сеймуром, наслаждаться его нежными взглядами и, быть может, ласками, которыми он хотел осыпать ее и которые она не смогла бы отвергнуть.
Елизавета была кокетлива и мечтала о том, чтобы ею все восхищались. Флирт был ее любимым развлечением, но за пристрастием к легкомысленным удовольствиям скрывалось ее неистребимое честолюбие.
Глядя ей вслед, Сеймур был уверен, что эта женщина создана для него.
* * *
Нэн тайком выбралась из Гринвичского дворца. Она с головы до ног укуталась в темную накидку, а под юбку надела несколько теплых нижних юбок, которых на ней не будет, если ей этой ночью удастся целой и невредимой вернуться во дворец.
Она уже не в первый раз совершала подобное путешествие, прихватив с собой еду и теплую одежду, но всякий раз ее глаза наполнялись слезами, когда она представляла себе, какие опасности ожидают ее.
Леди Херберт сказала ей:
— Если тебя схватят, ни в коем случае не выдавай, кто тебя послал.
— Не выдам, миледи.
— Ну, Нэн... крепись... и не теряй мужества.
Они обе прекрасно понимали, что если Нэн схватят, то узнают в ней служанку королевы. Но ни за что па свете, уверяла себя Нэн, она не проговорится, что королева имеет какое-либо отношение к ее действиям.
— Боже, дай мне мужества, — постоянно молилась Нэн.
Слабый отблеск ущербной луны сиял на речной воде, и в тени, отбрасываемой кустами, Нэн увидела ожидавшую ее лодку.
Лодочник произнес условленную фразу:
— Эй, привет! Тебя послала миледи?
— Да, — прошептала Нэн. — Миледи.
Она шагнула в лодку, и та медленно поплыла. Нэн вслушивалась в скрип весел и продолжала молить Бога даровать ей мужество.
Лодочник греб и тихонько напевал себе под нос. Не то чтобы ему очень хотелось петь — он нервничал не меньше, чем Нэн, — но он, как и она, должен был, хотя бы внешне, сохранять спокойствие, чтобы никто не догадался, что королева послала свою служанку навестить одну из самых главных узниц Тауэра.
— Ты готова? — наконец прошептал лодочник.
— Да, я готова.
Она выбралась на скользкий берег; ей показалось, что в тени серых стен, нависавших над ней, царит могильный холод.
Человек из Тауэра уже ждал ее, и она молча пошла за ним. Он отпер дверь, Нэн вошла в Тауэр и поежилась. Ее спутник держал свой фонарь высоко, и она увидела сырые степы и ямы в полу, заполненные грязной речной водой; под ногами у нее шмыгали крысы. Нэн ужасно хотелось закричать, но она крепилась.
— Поторопись, — прошептал человек с фонарем, — ты должна вернуться до того, как здесь пройдет стража.
Он отпер дверь, и Нэн вошла в камеру.
Здесь было очень холодно, но Нэн чуть не стало плохо от спертого воздуха, пахнувшего грязью и гнилью. Прошло несколько секунд, прежде чем ее глаза привыкли к темноте — человек с фонарем закрыл дверь и запер ее на ключ. Когда он вернется — а это будет очень скоро, — она услышит звук поворачиваемого в замке ключа и выйдет отсюда.
Нэн с трудом разглядела фигуру, лежавшую на соломе.
— Госпожа Эскью? — прошептала она.
— Нэн! Это ты?
— Да, госпожа. Я принесла еду и одежду. Это приободрит вас.
— Ты добрая и храбрая женщина, раз приходишь ко мне, — произнесла Анна. — Тебе велели что-нибудь мне передать?
— Только то, что мы делаем для вас все, что можно сделать.
— Спасибо.
Нэн увидела исхудавшее лицо; в темноте оно было похоже на лицо призрака. — Тогда передай от меня, — сказала Анна, — чтобы те, кто посылает тебя, перестали подвергать себя опасности и больше не передавали мне еду и одежду. Мне не страшен голод, мне не страшны холод и неудобства.
— Нам в радость помочь вам — мы хотим, чтобы вы знали, что, хотя вы в тюрьме, а мы на свободе, о вас не забывают.
— Спасибо вам всем, — сказала Анна и, невзирая на свои мужественные слова, набросилась на еду, которую принесла Нэн, и стала с жадностью поглощать ее. Нэн тем временем снимала с себя нижние юбки, а Анна надевала их, не переставая есть.
Руки Анны были холодны как лед, зубы выбивали дробь. На ее костях почти не осталось мяса, и она никак не могла согреться.
«Да, — подумала Нэн, — легко мечтать об участи мученика, а как жадно она ест и как благодарна за теплую одежду!»
Тюремщик уже отпирал дверь.
— Поторопитесь, госпожа, — проговорил он. — Вам нельзя задерживаться. Я не видел стражника на его обычном месте. Поторопитесь, говорю вам. Если нас схватят, то помните наш уговор — я вас не знаю и мне неведомо, как вы проникли в крепость.
— Я помню, — ответила Нэн.
Он торопливо запер камеру, и Нэн двинулась по темным проходам, стараясь не касаться осклизлых стен и молясь о том, чтобы не наступить на крысу.
Когда же она, наконец, растянулась на скамейке в лодке, то почувствовала себя совершенно разбитой от переживаний. Она слушала скрип весел, которые уносили ее от мрачной крепости — лондонского Тауэра — назад, в Гринвич.
Человек с фонарем вернулся в Тауэр, но не успел он пройти и трех шагов, как по обе стороны от него выросли два человека.
— Куда это вы идете? — спросил один из них.
— Куда я иду? — с негодованием воскликнул он, и ему показалось, что его облили ледяной водой, от страха его прошиб холодный пот. — Что за вопрос?! На свой пост, разумеется.
— А кто была та прекрасная дама, с которой вы только что распрощались? — спросил другой.
— Прекрасная дама? Я...
— Вы отводили ее в чью-то камеру, не так ли?
— Вы ошибаетесь.
Тут из его рук неожиданно выхватили фонарь, а самого связали.
— Иди за нами, — велел один из мужчин. — У нас к тебе есть несколько вопросов.
Они потащили его за собой по мрачным проходам. Ужас обуял его. Всего несколько минут назад Тауэр был тюрьмой для других, теперь он стал тюрьмой для него.
— Я... я ни в чем не виноват.
— Позже, позже, — произнес прямо в ухо ему тихий голос, — оправдываться будешь потом.
Они вели его по незнакомым коридорам. До его слуха долетали яростные крики крыс, нападавших на людей, сидевших в камерах; он слышал вопли несчастных узников, цепями прикованных к стенам, которые, услышав шаги в коридоре, принимались взывать о помощи, безо всякой надежды получить ее. Его провели мимо ям, в которых по колено в грязной воде сидели прикованные люди — фонарь высветил их лица с совершенно дикими глазами и нечесаными волосами, лица, по терявшие свое человеческое выражение в борьбе с голодными насекомыми, которые не могли дождаться их смерти.
— Куда... куда вы меня ведете?
— Терпение, дружище, терпение, — проговорил ему в ухо тот же голос.
Наконец его ввели в комнату, и, хотя он до этого здесь никогда не был, он сразу понял, куда попал. Он много слышал об этой комнате. Тусклый свет лампы, висевшей под потолком, подтвердил его ужасную догадку.
Он почувствовал смешанный запах крови и уксуса, — он знал, что в пыточных камерах пахло именно так; и, когда его глаза начали видеть сквозь туман страха, он заметил человека, сидящего за столом, на котором лежали письменные принадлежности. Хоть ему не хотелось в это верить, но он попал в камеру пыток.
Человек, сидевший за столом, встал и подошел к нему, как будто желая дружески поприветствовать. На лице его играла улыбка, а по одежде тюремщик догадался, что это был человек знатного происхождения. Теперь он горько корил себя за то, что прельстился взяткой и связался с людьми, желавшими помочь Анне Эскью. Тюремщик был закоренелым взяточником — он брал немного у одних, немного у других. Но теперь он жалел, что впутался в дело Анны Эскью.
— Ты знаешь, почему ты попал сюда, друг мой, — сказал незнакомец.
— Да... да, милорд. Но я ни в чем не виноват.
— Ничего не бойся. Ответишь на пару вопросов, только и всего.
«Всемогущий Бог, — подумал тюремщик, покрывшись потом, — все они так говорят — ответишь на пару вопросов и свободен!»
— Давай я покажу тебе камеру, — сказал хозяин комнаты. — Здесь у нас батоги, тиски для больших пальцев, испанский воротник... а это — «дочь мусорщика». Ты ведь служил королю как тюремщик и прекрасно знаешь, для чего используются эти игрушки.
— Знаю, милорд. Но я ни в чем не виноват.
— А вот и дыба. Самая интересная штука из всех. Друг мой, те, кто доводит дело до дыбы, — большие глупцы. Этого можно избежать. Ни один мудрый человек не доведет дело до того, чтобы ему вывернули па дыбе все суставы. Но ты побледнел. Уж не собираешься ли упасть в обморок? Ну ничего, тебя быстро приведут в чувство. Понюхаешь уксуса и очухаешься... как говорят.
— Что... что вам от меня нужно? Человек схватил его за руку.
— Ответь на мои вопросы и возвращайся к своим делам. Это все, что мне от тебя нужно. Скажи мне правду и получишь свободу.
— Я скажу все, что вы захотите узнать.
— Хорошо. Я знал, что ты благоразумный человек. Садись сюда... вот на этот табурет. Ну, как... пришел в себя? Покончим с этим побыстрее, сам ведь знаешь — чем быстрее, тем лучше. Давай простые ответы на мои вопросы и вернешься к своей работе и никогда, поверь мне, никогда не войдешь больше в эту комнату.
— Спрашивайте, — взмолился тюремщик, — спрашивайте побыстрее.
— Так ты готов?
— Да, сэр.
— Ты отводил сегодня женщину к узнику?
— Да, сэр.
— Я уверен, что это не входит в твои обязанности. — Нет, не входит... — Он забыл самые простые слова, и говорить быстро у него не получалось. Мне дали взятку. Я плохо сделал, что взял ее. Я раскаиваюсь в этом. Не надо было ее брать.
— И большая была взятка?
— Да, сэр.
— От человека с положением, несомненно. А как зовут узника, в чью камеру явилась гостья. Смотри не пытайся обмануть меня, ибо я тут же велю испробовать на тебе все эти игрушки, и уж тогда ты скажешь правду.
— Не буду. Клянусь, не буду вас обманывать. Этим узником была госпожа Анна Эскью.
— Хорошо. Ты не обманываешь меня, значит, мы сумеем сегодня обойтись без этих штучек. А как звали женщину, которую ты проводил Анне Эскью?
— Это была дама... но я не знаю ее имени.
— Не знаешь? Напряги память.
— Клянусь, я не знаю, как ее зовут. Она принесла еду и теплую одежду для заключенной. Я знаю, кто ее послал, хотя и не ведаю ее имени. Мне его никогда не называли.
— Значит, ты знаешь, кто ее послал?
— Да, знаю. Ее послали еретики — друзья Анны Эскью.
— А как зовут этих друзей?
— Мне не называли их имен.
— Так дело не пойдет. Мне нужны имена.
— Это придворные дамы.
— И ты не можешь никого назвать... хотя бы нескольких?
Он подал знак двум мужчинам со злобными лицами; они подошли поближе.
— Ни единого имени? — спросил допрашивающий.
— Я не знаю, кто послал ее. Мне говорил человек, который привозил ее... я знаю...
— Так ты знаешь?
— Да, милорд. Я знаю, что женщина, приезжавшая к Анне Эскью, — посланница королевы.
— Королевы! Это хорошо. Ты мне очень помог. Можешь идти. Возвращайся к своей работе. Но смотри, никому ни слова о сегодняшнем приключении, дружище, а не то...
— Клянусь, что буду молчать. Клянусь...
— За тобой будут следить. Пусть все останется, как и было. Бери свою взятку. Веди леди в камеру Анны Эскью. Твое сегодняшнее посещение этой камеры и осмотр этих штучек ничего не меняют. А теперь иди, мой милый. Ты отвечал правдиво и очень мне помог.
В ответ на это тюремщик грохнулся в обморок, растянувшись на земляном полу.
Райотесли с улыбкой посмотрел на него. Этот человек ему понравился — он дал именно тот ответ, который был ему нужен.
* * *
Добравшись до Гринвичского дворца, Нэн, как обычно, отправилась прямо в покои леди Херберт. Сестра королевы за время ее отсутствия то молилась, чтобы она вернулась живой и невредимой, то стояла у окна, высматривая, не идет ли она.
— Нэн, — спросила леди Херберт, — ну как, все сложилось удачно?
— Да, как и раньше, миледи.
— Мне показалось, сегодня ты вернулась немного раньше. — Да, миледи. Я едва успела снять юбки, как тюремщик велел мне поскорее уходить.
— С чего бы это? — спросила леди Херберт, побледнев.
— Он сказал, что не видел стражника на обычном месте.
Леди Херберт нервно теребила пальцами драгоценности на своей шее.
— Это неспроста. Они что-то заподозрили.
Нэн упала на колени. Пообщавшись с Анной Эскью, она заражалась ее фанатизмом, ее стремлением обрести мученический венец.
— Миледи, если потребуется, я готова умереть за дело королевы и за ее веру.
Леди Херберт принялась ходить взад и вперед по комнате.
— Женщин не подвергают пыткам. Меня могут послать на костер, но поскольку я женщина, то меня задушат, чтобы я не чувствовала боли, когда загорится мое тело.
Леди Херберт поняла, что Нэн находится на грани истерики. Напряжение было слишком велико — его могли вынести только такие фанатики, как Анна Эскью. Надо прекратить эти опасные посещения Тауэра. Надо убедить королеву, чтобы она отказалась от них.
— Иди в свою комнату, — сказала она. — Я пришлю тебе успокоительное питье. Выпей его и задвинь полог кровати, а потом спи... спи, пока не проснешься освеженной.
Нэн сделала реверанс и отправилась в свою комнату.
Когда она проснулась, ее вчерашнее возбуждение прошло. Она снова стала самой собой. Она с ужасом вспоминала свои походы в Тауэр, и мученическая смерть уже не казалась ей такой прекрасной, как вчера. Смерть ужасна, и воспоминание о холодной мрачной громаде Тауэра только усиливало эту мысль.
* * *
Войдя в спальню королевы, леди Херберт закрыла дверь и прислонилась к ней.
— Мне страшно, — сказала она.
— Почему? — спросила королева.
— Сегодня она вернулась раньше обычного. Стражника не было на его месте.
— А почему его там не было?
— Потому что что-то случилось.