Джейн улыбнулась ему. Она испытывала трепет перед обеими принцессами. Она их побаивалась, правда по разным причинам. В присутствии Елизаветы Джейн всегда чувствовала себя неловко, а Мария казалась ей ужасно старой, торжественной и солидной.
— Это очень добродетельная женщина, — сказала Мария, — она может принести нашему отцу счастье.
Елизавета кинула на нее лукавый взгляд. Неужели она не знает, что леди Латимер заинтересовалась реформатской верой? Наверное, не знает, ибо Мария никогда не назвала бы добродетельным того, кто не остался верен католицизму.
Мария, в отличие от Елизаветы, плохо знала, что происходит при дворе. Она проводила большую часть времени на коленях, прося Господа наставить ее на путь истинный и даровать мужество вынести то, что назначено ей судьбою. Елизавета же смотрела во все глаза, прислушиваясь ко всему, и научилась хитростью выведывать секреты у окружавших ее женщин. Что касается мужества, то она не была уверена, что наделена им в полной мере, но надеялась, что ум поможет ей избежать ситуаций, в которых оно ей потребуется.
— Еще одна мачеха, — сказала она. — Я рада, сестра, что король выбрал женщину, с которой вы большие друзья.
— Мне будет приятно видеть ее, — ответила Мария, подумав: «Быть может, Катарина Латимер попросит отца, чтобы он разрешил нам появляться при дворе?»
Ей везло с мачехами — все они были добры к ней, за исключением, быть может, Анны Болейн, да и та перед смертью пыталась помириться с Марией. Мария отказывалась понимать, что у Анны Болейн не было другого выхода — она игнорировала и всячески принижала ее только потому, что любая почесть, оказанная Марии, умаляла значение ее собственной дочери, Елизаветы. Мария признавала только те взгляды, которые диктовала ее религия, требования которой она скрупулезно выполняла; других точек зрения для нее не существовало. Зато Джейн Сеймур, Анна Клевская и Екатерина Ховард были очень добры к принцессам. Но Мария, как и Елизавета с Эдуардом, были уверены, что свою новую мачеху полюбят сильнее всех остальных.
Мария решила переменить тему разговора — отец еще не объявил о своем решении жениться на леди Латимер, а пока он не сделает этого, глупо и совершенно бестактно обсуждать этот вопрос. Следует отучить Елизавету от ее вульгарной привычки интересоваться сплетнями, унаследованной от матери низкого происхождения; Мария не должна позволять ей передавать Эдуарду слухи, ходившие при дворе.
Поэтому Мария обратила взгляд на Эдуарда и принялась серьезно разговаривать с ним, а Елизавета, присоединившись к их беседе, тут же превратилась в чопорную девочку девяти лет, хорошо образованную для ее возраста, ибо учителя тоже заставляли ее много работать, а поскольку она все схватывала на лету, то, как и Эдуард, часто удостаивалась похвалы.
Наконец леди Мария ушла; Елизавета тут же завладела разговором, и атмосфера в детской изменилась. Совсем не удивительно, что Эдуард восхищался своей сестрой. Его поражало не только ее несокрушимое здоровье, но и ее способность изменять, казалось, даже сам характер, если ей нужно было заинтересовать или привлечь тех или иных людей.
Это был поистине счастливый день для принца, ибо, в довершение ко всему, его посетил дядя Томас. Если бы мальчик не стремился всегда поступать как надо, он любил бы своего дядю Томаса сильнее, чем отца. Как сильно они отличались друг от друга! И король, и Томас были яркими личностями, но король внушал сыну страх, а Томас Сеймур — любовь. Когда дядя Томас появлялся в комнате Эдуарда, ему казалось, что вместе с ним в нее врывался морской ветер. Он был отличным моряком, не без удовольствия вспоминал Эдуард, очень важным человеком в государстве, однако не таким важным, чтобы не уделить немного времени своему маленькому племяннику.
В тех редких случаях, когда они оставались вдвоем, дядя Томас бывал веселее обычного. Он поднимал мальчика на вытянутых руках, и тот радостно вскрикивал. Томас помогал ему на какое-то время забыть, что он наследник престола, будущий король, и к тому же Тюдор! У дяди Томаса был редкий дар в присутствии детей превращаться в мальчишку, давая им возможность почувствовать себя его ровесниками.
Это чувствовал не только Эдуард. И стоило только дяде Томасу появиться, как настроение в комнате переменилось.
Джейн в присутствии этого великолепного дядюшки всегда чувствовала себя спокойнее. Елизавета становилась еще надменнее, не скрывая, однако, своего возбуждения и радости. Что касается Эдуарда, то он чувствовал себя мужчиной, таким же веселым и важным, как дядя Томас, сбросив на время тяжелое бремя ответственности, лежавшее на плечах этого пятилетнего мальчика, готовившегося стать королем.
— Всем добрый день! — вскричал веселый сэр Томас, и его сиявшие глаза оглядели всех собравшихся. — Ваше высочество, принц. — Он церемонно поцеловал Эдуарду руку, но Эдуард хорошо знал, что это игра и ее не надо принимать всерьез. — Моя дорогая принцесса. — Глаза принцессы вспыхнули, ибо моряк особенно подчеркнул слово «дорогая». — И моя милая леди Джейн, — нежным голосом произнес Томас, целуя руку тихой девочке, поднявшейся ему навстречу. — А что это у вас вид как у заговорщиков? Что вы затеяли?
Они рассмеялись в ответ, как маленькие дети... как обычные счастливые дети, которым не нужно постоянно следить за своими словами и поступками, опасаясь сделать что-нибудь не то.
— Секреты, да? Секреты? Тайны, которые нельзя доверить даже дядюшке Тому? — Нет, дорогой дядя, — ответил Эдуард. — У нас от тебя нет тайн.
— Все ты врешь. — Голубые глаза Томаса вспыхнули; потеребив свою бороду, сэр Томас придал лицу преувеличенно сердитый вид и оглядел детей. — Мне кажется, я должен раскрыть эту ужасную тайну, — прорычал он сквозь зубы.
Он подумал о них. Бедный Эдуард, он совсем еще малыш! Его большая голова была так набита знаниями, что тщедушное тело едва могло удержать ее. Маленькая леди Джейн, поднявшая на него свои грустные глаза, забыла на мгновение свою обычную серьезность и превратилась, как и Эдуард, под влиянием магического обаяния жизнерадостного сэра Томаса, в обычного ребенка.
А Елизавета?.. О, Елизавета уже не ребенок. Вот она стоит перед ним на фоне занавесей с рисунком зеленого цвета, который так красиво оттеняет ее огненные волосы. Она опустила глаза, но на ее губах играет лукавая улыбка. Елизавета не хочет, чтобы он считал ее ребенком, ей хочется казаться в его глазах женщиной. И... ей больше всех нравится их шутливая беседа.
— Клянусь бесценной душой нашего Господа! — вскричал Сеймур. — Да это заговор против меня! Но я раскрою его, я вырву у вас признание. Так кто же расскажет мне? Вы, милорд?
Он схватил Эдуарда на руки и поднял его высоко над головой. Мальчик громко засмеялся, что бывало с ним очень редко.
— Согласны ли ваше высочество рассказать мне ужасную тайну?
Рука Эдуарда, только недавно потерявшая младенческую пухлость, вцепилась в роскошные каштановые кудри сэра Томаса.
— Опусти меня, дядя Томас. Опусти, говорю. Я выдеру тебе все волосы, если не опустишь.
— Я весь трепещу. Я умираю от страха. Значит, ваше высочество отказывается сообщить мне эту свою тайну?
— Это совсем не тайна.
Сэр Томас опустил принца и дважды горячо поцеловал его. Эдуард обвил шею дяди руками.
«Ну почему, — подумал он, — не все мужчины такие, как мой дядя Томас?»
Сэр Томас поставил его на пол и подошел к леди Джейн Грей.
— А вы, миледи, неужели и вы не расскажете мне, что это за тайна?
— Нет никакой тайны, сэр Томас.
— Я бы вытряс ее из вас, — вскричал он, — если бы вы не были так прекрасны! У меня рука не поднимется сделать вам больно.
Он позволил себе погладить мягкие золотые кудряшки прекрасного ребенка, но сделал это задумчиво и грустно — она еще так мала и юна, и пройдет еще немало времени, прежде чем она превратится в женщину.
— Я должен выведать эту тайну у одного из вас, обязательно должен... а поскольку пи вы, мой дорогой принц, ни вы, миледи Джейн, не хотите рассказать мне о ней, значит, я узнаю все от леди Елизаветы.
Она ждала, когда же очередь дойдет до нее, надменная и одновременно зовущая, глядя на него из-под опущенных светлых ресниц, опасаясь, что выдаст себя, если будет смотреть ему прямо в лицо. Томас отметил про себя, какая нежная у нее кожа, усыпанная кокетливыми веснушками.
«Ей не хватает красоты Джейн, но, клянусь Богом, — подумал сэр Томас, — она как раз из тех, что мне нравятся». Он положил руки ей на плечи.
Елизавета надменно посмотрела сначала на одну руку, потом на другую:
— Уберите ваши руки, сэр. — Она держалась очень гордо — настоящая дочь короля.
Он взял девочку за подбородок и поднял ее лицо к себе. Теперь он мог видеть ее глаза. Он заметил излом ее губ, выдававший волнение и удовольствие от этой словесной игры, которая — как они оба прекрасно понимали — была игрой не взрослого с ребенком, а мужчины и женщины.
«Ей всего девять лет, — подумал он. — Неужели это возможно?»
Его рука дотронулась до ее горла. Она была еще слишком неопытна и не умела скрывать свои чувства. Ей нравилось его внимание. Она хорошо понимала, что его заигрывание с Эдуардом и Джейн был всего лишь вступлением, главным была беседа с ней.
Он наклонился к ее лицу:
— Откроет ли мне тайну леди Елизавета?
— Как я могу это сделать, сэр, если нет никакой тайны?
— Вы уверены, что ничего от меня не скрываете?
— Если бы я хотела что-нибудь скрыть от вас сэр Томас, я бы это сделала.
Как она хороша! Девятилетняя принцесса стол же честолюбивая, что и он. Разве ее взгляд не говорил ему: «Как ты смеешь глядеть на меня так? Не забывай, что я — королевская дочь!»
И его глаза ответили: «Я не забываю. Но ты от этого становишься еще очаровательней. Однако я прошу тебя не забывать, что король называет тебя своей незаконнорожденной дочерью, а я — дядя будущего короля. Дочь Анны Болейн и брат Джейн Сеймур — какая милая парочка! Как бы посмеялись призраки Анны и Джейн, если бы умели смеяться!
— Что же мне делать? — спросил он. — Как выведать вашу тайну?
— Успокойтесь, — ответила Елизавета. — Я думаю, что то, о чем идет речь, никакая не тайна. Мы слыхали, что наш отец собрался жениться. Это вы называете тайной?
Неужели она знает о его планах? Он мог поклясться, что в ее голосе прозвучала насмешка, когда она произнесла:
— Выбор короля пал на леди Латимер.
Томас опустил руки — он не мог глядеть ей в глаза. До нее, должно быть, дошли слухи о его ухаживании за леди Латимер. Эта юная кокетка ведет себя дерзко — она упрекает его, как будто он ее любовник!
— Мы все этому очень рады, — произнес Эдуард, — поскольку мы знаем ее и очень любим.
— Она хорошая женщина, — сказал сэр Томас; неожиданно ему стало грустно, по он тут же взял себя в руки, ибо свято верил в свою судьбу. Но Кейт ему так нравилась — он представлял себе, как счастливо они заживут.
Принц потребовал, чтобы его любимый дядюшка сел рядом с ним и рассказал какую-нибудь захватывающую морскую историю, и сэр Томас с радостью согласился. Вскоре все трое уже слушали его, забыв обо всем на свете, и в эту минуту стали похожими на самых обычных детей, все, даже Елизавета, обожавшая его рассказы о приключениях на море. Дети не сводили глаз с его лица — он был их кумиром. Никто не мог остаться равнодушным к его обаянию.
Перед уходом он притянул к себе Эдуарда и прошептал:
— В каком состоянии находится кошелек вашего высочества?
— Боюсь, что в ужасном, дядя. — Как не стыдно содержать тебя в такой бедности! Ты знаешь, что кошелек твоего любимого дядюшки всегда в твоем распоряжении.
— Дядя Томас, ты самый лучший человек на свете!
— Мне достаточно того, что я твой любимый дядя. Так не желаешь ли ты запустить свои королевские ручки в мой кошелек?
Эдуард заколебался:
— Мне хотелось бы кое-что купить...
— Я знаю! Я знаю это!
— Я скажу тебе, — прошептал мальчик. — Я хочу купить зеленую ленту.
— Зеленую ленту? Зачем тебе нужна зеленая; лента, мой принц?
— Я хочу подарить ее Елизавете. Она мечтает приобрести зеленую ленту, чтобы украсить свои волосы. Ей это очень пойдет. Но Елизавете совсем не дают денег.
— Бедная маленькая принцесса! Мы купим ей зеленую ленту для волос, но пусть это останется между нами, племянник.
Сэр Томас уже не в первый раз давал своему племяннику денег. Он был уверен, что это хорошее вложение капитала. Эдуард был по природе своей очень благодарным ребенком, а когда он станет королем Англии, он не забудет своего любимого дядюшку.
Когда все уходили, Томас прошептал на ухо Елизавете:
— Я хотел бы видеть в вашей прическе зеленые изумруды. Но пока пусть их заменят зеленые ленты.
Теперь она будет знать, получив в подарок от брата ленты, что деньги на их покупку дал он. Это хитрое создание прекрасно знает, что делается при дворе, в том числе, конечно, и то, что дядя время от времени дает принцу деньги.
Возвращаясь в свои покои, сэр Томас был задумчив. Он считал себя любимцем богов. Их милости так и сыпались на него, и ему было нетрудно завоевать любовь своего племянника. Но он и вправду любил детей. Да, он тщеславен, и не остановился бы перед подлостью, если бы ему это было выгодно, но при этом он с большим удовольствием общался с детьми. Томас любил их всех — Джейн, Эдуарда и Елизавету... больше всех Елизавету. Он был влюблен в нее. Он был влюблен в Катарину. Ему нравились принц и Джейн. Когда он говорил нежные слова Катарине, он верил в то, что говорит; но когда он смотрел на Елизавету с молчаливым восхищением, это восхищение тоже было совершенно искренним. И когда Томас Сеймур ублажал мальчика, который однажды станет королем, он сам, не меньше чем племянник, радовался общению с ним.
Он считал себя баловнем судьбы, создавшей его для великих дел. Он был уверен, что в конце концов женится на принцессе Елизавете; однажды она станет королевой Англии, и он не понимал, отчего бы ее мужу не сделаться королем.
На свете и не такое случалось. Достаточно вспомнить перст судьбы, указавший на его застенчивую сестру Джейн и сделавший ее королевой.
Судьба, несомненно, благоволила к Сеймурам. И если она отказала ему в тихом счастье с Кейт, то, возможно, потому, что берегла для блестящей совместной жизни с принцессой.
Так думал Сеймур, и мысли Елизаветы тоже были о нем.
* * *
Король хорошо пообедал, и его разморило от сытной еды. На обед ему подали жареную говядину, оленину и пироги с самыми разными начинками; он много выпил, слушал музыку и на какое-то время успокоился.
Нога в этот день почти не беспокоила, и он был готов поверить, что новые лекарства избавят его, наконец, от язвы, хотя здравый смысл подсказывал, что он уже много лет пробует новые способы лечения, и все без толку. Бывали моменты, когда боль в ноге становилась такой сильной, что лицо его сначала багровело, потом серело, и он не мог сдержать крика.
Но сегодня повязка не доставляла королю неудобств, и устал он не так сильно. Он дохромал до музыкальной комнаты, чтобы послушать стихи Сюррея; но еще до того, как этот наглый молодой человек открыл рот, чтобы прочитать их, король уже знал, что они ему не понравятся. Генриху вообще не нравилась поэзия Сюррея, потому что поэт был для него источником постоянной тревоги.
«Клянусь Богом, — думал король, наблюдая за Сюрреем, — если он позволит себе что-нибудь лишнее, я тут же упеку его в Тауэр. Какое самомнение! Какие манеры! И некоторые, несомненно, добавят — как красив! Сколько я настрадался из-за этих Ховардов! Анна была из этого рода — эта ведьма, колдунья, которая обманула меня, заставив поверить, что сможет родить мне сына, — и обманывала меня другими! А потом... юная Екатерина...»
Но мысль о Екатерине была невыносима. После ее смерти прошло слишком мало времени, он не успел еще разлюбить ее. Но она тоже носила имя Ховардов. Она тоже принадлежала к этому проклятому роду.
Он не должен распалять себя. Доктора запретили ему сердиться, иначе снова придется ставить пиявки. Нет! Надо думать о более приятных вещах. Например, о леди Латимер, которая выглядела весьма привлекательно, но сидела слишком далеко от него.
И король прорычал:
— Пододвиньте стул леди Латимер поближе ко мне. Я хочу поговорить с ней.
Слуги перетащили ее стул поближе к королю, и она медленно подошла вслед за ними. Отодвинув стул немного назад, Катарина спросила:
— Позволит ли мне ваше величество сесть?
— Разумеется, — ответил король, схватив ее стул и пододвигая его поближе. — Забудьте о церемониях, леди Латимер, мы хотим поговорить с вами.
— Постараюсь, ваше величество.
— Я понимаю ваши чувства и аплодирую им. Я ценю скромность в женщинах.
Он сидел очень близко и обратил внимание на ее прекрасную кожу — свидетельство цветущего здоровья. Король решил, что никто не даст ей ее тридцати лет.
«Как хороша эта женщина! — подумал он. — Мне нравится ее несокрушимое спокойствие. Мне нравится уважение, которое она демонстрирует своему королю. Это не легкомысленная девчонка. Она не похожа ни на Анну Болейн, ни на Екатерину Ховард. Может быть, она не так красива, как они, но она добрая и скромная женщина. Именно таких женщин я и хотел бы видеть при своем дворе».
— Поверьте мне, леди Латимер, — произнес король, — мое доброе отношение к вам не знает границ.
— Ваше величество так милостивы ко мне.
— Я всегда милостив к тем, кто радует нас. А теперь, Сюррей, послушаем стихи, о которых так много говорят.
Сюррей с небрежной грацией вышел вперед. Его наряд был продуман до мелочей и великолепием мало отличался от королевского. Его голубой бархатный берет сверкал золотом, а камзол был расшит белыми и голубыми лентами, синие чулки по цвету гармонировали с беретом и камзолом, весь он сиял алмазами и сапфирами. Молодой поэт держал себя с поистине королевским величием; поговаривали, будто бы Сюррей хвалился, что его семья имеет больше прав на престол Англии, чем Тюдоры.