На кровати нам днем лежать не разрешают. Сидеть – можно, а лежать – только если ты болеешь. Есть, конечно, у нас люди, которым нельзя что-то запретить. Ну как воспитатель поднимет Веселухина, если тот ляжет и не захочет вставать? Она будет кричать, угрожать, назначать наказание одно за другим – и самому Паше, и остальным заодно. Но Паша тогда нарочно не встанет. Поэтому законы есть, например – не лежать на кровати, не курить на территории, не воровать, – но соблюдают их те, у кого внутри есть какой-то свой закон.
Я вспомнила про Анну Михайловну, когда ушла Лерка. Как раз мой шеф спрашивала меня в последнем письме, чем я занимаюсь в свободное время. Она спрашивает это всегда, а я всегда отвечаю почти одно и то же: читаю, думаю, гуляю со своими товарищами. Про Веселухина я ей не рассказывала. Да и как это было рассказать? О чем-то я бы ни за что не стала откровенничать с Анной Михайловной, я могла бы рассказать лишь, как он всегда смотрел на меня и мне становилось приятно и как-то тревожно от его взгляда, как он приносил мне конфеты, всегда садился рядом со мной, когда мы смотрели телевизор, как он взял меня однажды за руку, и я никогда не забуду тот день.
Мы шли гулять, была осень, как сейчас, но с тех пор прошло уже два года. Было солнечно и холодно. У меня замерзли руки. А Веселухин взял обе мои руки, подул на них, сам засмеялся, и дальше мы пошли за руку. Но ему тогда было тринадцать лет, он был маленький, даже ниже меня ростом. А через год у него начали расти усы, не настоящие, просто появились темные волосы над верхней губой. И он весь как-то изменился. Заговорил смешным ломким голосом, вытянулся, стал неловким и как-то… поглупел, что ли. И вот тогда в Новый год произошло одно событие, о котором я очень не люблю вспоминать, и… все временно закончилось. Паша через некоторое время стал везде ходить с Алёхиной, а однажды девчонки увидели, как он целовался с ней за забором, и так целовался, что всем всё стало ясно. И они, конечно, сразу прибежали ко мне и заставили пойти посмотреть. Я пошла не потому, что меня так легко заставить что-то сделать. А потому, что я хотела убедиться – все, эта история закончена. Через месяц или два Веселухин снова стал смотреть на меня, пару раз подходил, приносил шоколад, но у меня как будто что-то пропало внутри. Раньше было что-то, что вздрагивало и теплело при виде его, а теперь исчезло.
Я достала последнее письмо Анны Михайловны. «И обязательно напиши, о чем ты думаешь сейчас, прямо в ту минуту, когда будешь писать мне ответ» – так заканчивалось ее письмо.
«Я думаю о том, что мне нужно накопить как можно больше денег к тому моменту, когда меня выпустят из детского дома, – начала писать я. – Потому что я знаю, что у меня будет стипендия пять тысяч рублей. И начнут платить ее только в сентябре. А мне нужно будет как-то жить целое лето. И на пять тысяч прожить очень трудно. Я знаю, мне рассказывала Вера. Вера – это моя подружка, кажется, я писала… Я могу ей рассказать все, так же, как и вам…»
Некоторые зовут своих шефов на «ты», как будто это их родственники, ведь родственников зовут на «ты», как я своего папу, но я Анну Михайловну не считаю своей родственницей.
«Вера выпустилась два года назад, и сначала у нее было все хорошо, а потом пошло как-то не так…»
Я подумала и зачеркнула последнюю фразу. Потом подумала еще и разорвала письмо. Зачем шефу знать о Вере? И не думаю, что стоит писать ей о деньгах. Она же не может никак мне помочь. Не имеет права. Мне вообще никто не может помочь. У папы денег нет совсем. Он прислал мне телефон полгода назад в подарок на день рождения, вот это был сюрприз! Завидовали все – и те, у кого нет телефонов, и те, у кого есть, потому что они привыкли быть исключительными. А тут еще у кого-то появился телефон! И папа кладет мне каждый месяц сто рублей на телефон, но их ненадолго хватает. Если я продам на рынке грибы или ягоды, я сама себе кладу деньги. Но зимой приходится просто ждать, когда придет долгожданное сообщение о том, что и у меня теперь есть связь с внешним миром. Мне звонит Анна Михайловна, иногда звонит Вера из города, даже однажды звонила папина жена, когда он болел, и предупреждала, чтобы я ничем его не тревожила, у него болит голова и сердце. Хотя я и так стараюсь ничего плохого ему не говорить.
Когда однажды мне разбили голову, случайно, целились не в меня, а я просто попала под руку, полезла куда не надо, и он мне позвонил, я только рассказала ему новый анекдот про евреев – он почему-то очень любит анекдоты про евреев, хотя сам совершенно русский человек, и они к нему отношения не имеют. Он смеялся, а я сидела и смотрела на себя в окно, как в зеркало, и было видно, как намокает и намокает кровью повязка на голове. Я хотела ему сказать, но не нашла слов, слишком много пришлось бы объяснять и рассказывать. К тому же, если подумает, что у меня плохой детский дом, он переведет меня в другой, как родственники перевели мою лучшую подругу Тасю, и мы потеряли связь, у меня тогда еще не было телефона, и я теперь не знаю, как ее найти. Может быть, она есть ВКонтакте, но наверняка под каким-то вымышленным именем, как делают все у нас.
Кому охота писать, что ты никому не нужный Илья Сироткин, да еще из заброшенного детского дома! Худой, некрасивый, прыщавый, с клочками бороды на лице, которую брить неохота и больно, – кожа и так воспалена. Сироткин ненавидит свою фамилию – ведь она настоящая, его родителей, которые так пили, что Илюху у них забрали и отправили в детский дом, чтобы мальчик не сгорел случайно или не погиб от голода у родителей-алкоголиков. Но ведь у них уже была такая фамилия! Значит, сироты и раньше были у них в роду. И поэтому Илья в Сети – Джонни Дэпп. А моя подружка Тася, полненькая, милая, не очень уверенная в себе, может быть, Анжелина Джоли или Натали Пфайффер.
Когда папа приезжал, он много рассказывал о том, как выплачивает кредит, как зимой в самый холод работал на бензоколонке заправщиком и ему ничего не заплатили, как много денег нужно на лечение моего младшего брата, которого я никогда не видела.
Я верю папе, потому что он плохо выглядит, невысокий, бледный, не худой, но не крепкий, а просто полноватый, с редкими волосами, и совершенно не похож на богатого человека, каких показывают по телевизору. Да и в городе мы иногда видим хорошо одетых людей на чистых сверкающих машинах, которые зачем-то приезжают в такую даль, может быть, на экскурсию, рядом есть старинный монастырь с чудотворной иконой. Надежда Сергеевна говорила нам, что, если у кого есть тайная мечта или надежда, нужно попросить у этой иконы, и мечта исполнится.
Все, разумеется, стали просить, чтобы нас туда отвезли в ближайшее воскресенье, я помню, как мы обсуждали, кто что попросит: чтобы родители нашлись или сбежали бы из тюрьмы и резко разбогатели, или вдруг появились бы хорошие, добрые и богатые опекуны или приемные родители. Но пока до того монастыря мы так и не доехали. Я бы, наверно, не стала просить о приемных родителях. Я бы попросила коротко: «Помогите мне не пропасть». Я думаю, если кто-то действительно слышит наши просьбы, он поймет, что я имею в виду.
До обеда оставалось три часа. Я сделала два номера по алгебре, самых сложных, просмотрела остальное и закрыла тетрадку. Хорошо бы найти быстро грибы, добежать до города, и если их сразу купят, то я бегом успевала к обеду. А пропустить обед, тем более в воскресенье, когда могут дать даже курицу, я бы не хотела. Поэтому я отложила письмо, которое начала писать второй раз – закончить можно и вечером, – как раз в голове появятся какие-то еще мысли, другие, не только про деньги.
Грибы нашлись быстро, пять подберезовиков и, на мое счастье, несколько крепких, не червивых белых. Однажды мы набрали с ребятами белых грибов и принесли их в столовую, целую корзину. Наша повариха дала нам три ножа и показала, как чистить ножки. Ножи дали не всем, только двум старшим девочкам и мне, потому что я ответственная и спокойная. И я помню, как начала счищать ножку у корешка, а бело-коричневая мякоть гриба на моих глазах стала розоветь, зеленеть, пошла красивыми фиолетовыми, красными, синими полосками… У других девочек в руках тоже, как по волшебству, самые обычные грибы стали преображаться в фантастические, словно из сказки.
Мы сравнивали, у кого грибы красивее, всё почистили и принесли кастрюлю тете Тане, нашей поварихе. Та увидела грибы и всплеснула руками: «Да вы что, с ума сошли? Это же сатанинские грибы! Ничего себе!» Она не поленилась сфотографировать их на телефон и потом выбросила все в помойку, приговаривая: «Ничего себе! Вот отравились бы, было бы весело!»
Она говорила совсем не такими словами. Но когда-то давно Надежда Сергеевна научила меня:
– Ты переводи в голове всю ругань на обычный, хороший язык. Как будто они говорят на каком-то другом языке, а тебе обязательно нужно это перевести на нормальный. Не оставляй в голове эти слова.
– Почему? – удивилась я.
– Чтобы не привыкать к ним. Иначе потом просто не сможешь по-другому говорить.
И я научилась слышать то, что хотели сказать, а не то, что сказали. Постепенно это даже стало интересно. Я часто понимаю не только то, что хотел сказать человек, который ругается, но и что хотел скрыть человек, который врет или специально говорит не то. Вот мне Веселухин говорил недавно, когда я отказалась идти с ним гулять за территорию: «Пошла ты вон! Ты никому больше не нужна!» И даже не так говорил, а грубее, гораздо грубее. Но я видела по его глазам, по тому, как побелели его губы и как он злился, – он хотел сказать, как ему обидно, что я отказываюсь и отказываюсь.
Например, Алёхина не отказывается с ним целоваться и оставаться долго вечером вдвоем в подсобке с инструментами, куда обычно ходят все наши парочки, даже, бывает, очередь устанавливают. Я сама не видела его там, но Лерка всем трепала, что точно знает. А теперь и еще одна малявка лезет с ним целоваться (вот это все уж видели), хотя ей только двенадцать исполнилось. И вот Веселухин то с одной, то с другой, а другая в то время или плачет, или всем рассказывает, какой он придурок, а потом снова бежит к нему.
А я не хочу идти с ним в подсобку и напоказ целоваться, да и вообще, я, что, буду по очереди с Алёхиной и малявкой? Поэтому он пытается сказать что-то обидное, не думая о том, что через неделю снова придет ко мне и начнет с веселых слов, анекдотов, принесет сухарики, шоколад… Тем более что завтра я его увижу в школе, как обычно.
Сейчас я набрала настоящих белых грибов, я научилась отличать их от сатанинских, тем более те растут только в одном месте, ближе к заброшенной делянке. Когда-то здесь жили староверы, как рассказывала нам Надежда Сергеевна, и у них было целое хозяйство. Они жили в лесу, прятались от людей и вырубали потихоньку деревья. Там низкое болотистое место, и растут эти красивые и страшные грибы.
Когда я шла в поселок, то впереди увидела наших, возвращающихся обратно. Хотела сначала спрятаться, но потом передумала. Лерка, завидев меня, дико захохотала:
– А вот и ВДВ! Что, отдохнула? С нами не пошла, теперь одна поперлась, крысятница?
Она так смело говорила, потому что шла не одна и хотела выпендриться. На самом деле у нас нормальные отношения, просто она стала такая грубая, когда ее бросил парень. Он выпустился в мае, уехал в город и ни разу не позвонил Лерке, не приехал и даже не отвечает на сообщения. И она как будто озверела. Девчонки говорят, что так бывает, когда привыкаешь жить с парнем, а он тебя бросает. Девчонки, как правило, говорят больше всего о таком. И еще бывает с такими подробностями, которые мне неприятно слушать. Ведь к некоторым вещам очень трудно подобрать слова. Получается грубо и отвратно, и потом противно смотреть на мальчиков. Но это мне. Некоторые девочки, наоборот, краснеют от удовольствия, смеются без остановки и начинают сами липнуть к ребятам.
Я на «крысятницу» ничего не ответила. Зато Веселухин, который шел рядом с Леркой и смотрел на меня, как обычно в последнее время, прищурившись и сжав губы, неожиданно толкнул Лерку, да так, что она чуть не упала в кусты, и сказал:
– Заткнись, Баярова!
У Лерки такая странная фамилия, потому что ее привезли откуда-то из Средней Азии, только она не помнит, откуда. Длинное название города и нерусское.
– Чё? – полезла на него Лерка, но как-то быстро успокоилась.
– Грибов полно, – спокойно объяснила я. – Хочу продать по-быстрому и денег на телефон положить. – Я вполне могла бы Баяровой ничего не объяснять, но я сказала это не для нее, а для остальных, мне из-за Лерки портить отношения со всеми не нужно.
– А чё ж тебе отец денег разве не положил? – тут же задралась Лерка.
– Нет, у меня телефон второй месяц не работает. Ты же знаешь. Сама ко мне прибегала, просила… Помнишь?
Лерка все бегала ко мне звонить своему парню. Мой номер почему-то у него не определялся. И он отвечал «Ало», а услышав Леркин голос, бросал трубку, но она успевала ему что-то крикнуть. Или «Козел!», или «Лёша, послушай, я тебя люблю!».
– Ладно! Не продолжай! – махнула она рукой.
– Я к обеду приду! – сказала я. – Тетя Таня сказала, сегодня курица будет.
Я прибавила шагу и услышала, как меня кто-то догоняет. Кто-то! Кто мог меня догонять, если не Паша Веселухин. Я посмотрела на его раскрасневшееся лицо.
– Ты как-то похорошел, – сказала я. – Бриться стал, что ли?
Веселухин вспыхнул еще больше.
– Да, а что? Плохо?
– Да нет, я же говорю, лучше стало.
И прыщей меньше. Но этого я говорить не стала. Не то чтобы мне жалко Веселухина, но я точно знаю, что есть вещи, которые лучше не произносить вслух. Иногда это довольно неожиданные вещи. Например, вот сейчас – про усы и бороду, которые явно еще не выросли, но мешали Веселухину, когда клочками пробивались на лице. Он стал их брить, я похвалила его, а он растерялся. Значит, про это тоже не нужно говорить.
– Давай понесу грибы, – он взял у меня пакет.
– Неси, но он легкий.
– Ты можешь меня свободной рукой обнять, – хотел пошутить Веселухин.
Я посмотрела на него так, чтобы он понял, что шутка его не очень удалась.
– Ну, как дела? – спросил Паша.
– В смысле? – улыбнулась я.
– Ну-у… вообще… как живешь?
– Веселухин, ты что? Мы с тобой каждый день сто раз видимся. И в школе, и так. Живу нормально, хорошо.
– А-а… Ясно…
Мы немножко прошли молча. Я заодно смотрела на обочину – вдруг еще увижу грибы, но останавливаться, искать времени уже не было, только если на ходу.
– Хочешь анекдот? – спросил Веселухин.
– Давай.
– Пришел один мужик в магазин. А там водки нет… Вот он и говорит: «И паленой тоже нет?» Продавщица говорит: «Нет». А он спрашивает… – Веселухин замолчал. – Ну, в общем…
– Паш, ты чего? Забыл, что дальше, что ли?
– Ага… – Веселухин остановился, довольно небрежно бросив на землю мой пакет с грибами, и неожиданно подступился ко мне, пытаясь обнять.
– Тебе гормоны в голову ударили, да? – я негрубо, но решительно отодвинула его руки. – Ты же вчера в подсобке с Алёхиной куролесил.
– Откуда ты знаешь? – красный то ли от ярости, то ли еще от чего-то, Веселухин тяжело дышал и снова тянулся ко мне с распахнутыми руками.
– Паша, успокойся. Ничего не будет, понятно? Ты за этим за мной в поселок увязался? – Я спокойно подняла пакет, заглянула в него. – Вот ты дурак, а! Я грибы собирала, а теперь половина сломанная!
– Я тебе положу денег на телефон, – быстро заговорил Веселухин, – положу!
– Да? А откуда у тебя деньги?
– Не важно! Есть! Сопру! Сейчас хочешь, на спор?
– Ой! – Я отмахнулась. – Уж с воришкой я точно обниматься не буду, ясно? Так, все. Или ты спокойно со мной идешь, анекдоты рассказываешь, или я иду одна. Я хочу к обеду вернуться. А ты возвращаешься в свой гарем и выбираешь, с кем ты сегодня будешь кувыркаться.
– Да я… Да мы просто…
– В шахматы в подсобке играете, да? – засмеялась я.
– И чё, ты вообще не ревнуешь? – удивился Паша.
– Мальчикам лучше не вдаваться в такие нюансы психологии. Все равно не поймешь. У вас мозги тупее. Ревную – не ревную… Паш, не останавливайся на каждом шагу, что ты смотришь, не видел меня никогда, что ли?
– Нет. Не замечал, что ты такая…
– Паша! – Я даже подтолкнула слегка Веселухина, который опять столбом встал на тропинке. – Пойдем быстрее, пожалуйста!
Мне, конечно, по-прежнему немножко нравился Веселухин, но еще больше он меня теперь раздражал. Или даже не раздражал, а вызывал такое чувство, какое бывает, когда тебя угощают старыми конфетами. Так бывает иногда. Берег-берег человек свои конфеты, прятал где-то, а они стали старые и затхлые. И есть их больше невозможно. Откусишь один раз, потом долго во рту этот привкус.
Но говорить о таких сложных своих чувствах я Веселухину не стала. Мне кажется, мальчики вообще примитивнее и в чувствах ничего не понимают. Иначе они бы так странно себя не вели.
Веселухин притих и шел молча, только недовольно сопел и пару раз сказал:
– Зачем я только с тобой пошел?
– Вот именно, – пожала я плечами.
Но он продолжал идти рядом.
Грибы мы продали быстро и все, даже несмотря на то, что несколько самых больших и лучших грибов сломались, когда Веселухин швырнул пакет в лесу. Мы разделили их на несколько кучек, и половину почти сразу купила женщина из города. Я вижу этих людей, они чем-то отличаются от наших поселковых. Вроде и одеваются все похоже… Похоже, да не так. Она была с девочкой, наверно, моего возраста.
Веселухин быстро оглядел их и пробурчал:
– Зачем им наши грибы? Буржуи…
Сказал он не так, а очень грубо, поэтому я сильно пихнула его локтем.
– Ты чё? – удивился Веселухин. – Больно же.