Он на мгновение наклонился над шкатулкой, и та заговорила хорошо знакомым Шертону голосом ректора Императорского университета:
– «Шестой день месяца Стрелы. Керлоний, этот негодяй из Высшей Палаты, пальцем не шевельнул, чтобы пробить новый закон о торговой надбавке на манглазийскую шерсть, а ведь все у нас было обговорено, и я обещал Вазениусу, что закон пройдет! Подвел Керлоний… Итак, чтобы не забыть: завалить на вступительных отпрыска Керлония, а Вазениусу придется вернуть те эсиприанские статуэтки… Да, и завтра же попробовать новый порошок для освежения памяти. А, вот еще: жену Зуптана из умеренного крыла Палаты видели на балконе голой. Не забыть бы послать к его дворцу смышленого раба с запоминающим зеркалом. Авось еще покажется, пригодится потом против Зуптана. Ох, тяжела ты, жизнь… Конец записи».
Шкатулка умолкла. В зале царила мертвая благоговейная тишина. А Шертон смотрел на жреца с невольным уважением: надо же, каков мастер, сумел взломать магический пароль!
– Что хотел сказать этим Господь наш? – сверкая глазами, вопросил жрец. – Профаны подумают, что в Его послании речь идет о мелочном и суетном, потому и нуждаются речи сии в посвященных толкователях! Ибо манглазийская шерсть – это благодать, и пробьет она сердца наши, как стрела пробивает натянутое полотно. А кто встанет на пути благодати, того завалит Господь каменьями своего гнева, и не только его самого, но и отпрысков его недостойных до десятого колена! И это есть Божий закон. А новый порошок для освежения памяти суть преклонение и послушание! Чьи уши открыты, тот и помнит. Возвращает Господь праведнику Вазениусу его эсиприанские статуэтки, и так любому щедрому за его щедрость воздастся сторицей. А голая жена – это бесчинство, и всегда она против мужа своего и рода, потому надлежит бесстыдно оголившуюся на людях жену оставить на равнине одну без воды и пищи. Тяжкое бремя наша жизнь – вот заповедь Господа. Внемлите же Его безмерной мудрости!
Стискивая зубы, чтобы не расхохотаться, Шертон оглядывал храм, запоминал местоположение колонн, проемов, алтаря, двух малых алтарей справа и слева… Между тем жрец, проявив редкостную даже для жреца находчивость, закончил истолковывать запись профессора Ламсеария от шестого дня месяца Стрелы, и начались хоровые песнопения.
– Что за дар принес Господу нашему Матиций из Высшей Палаты? – вопрошал другой священнослужитель, безбородый, с богатым мелодичным тенором (скорее всего, кастрат). И сам же отвечал: – Средство от спины и средство для живота, и еще лампаду-цветок, испускающую золотой свет, коя открывается и закрывается…
– От спины и от живота… золотой свет… открывается и закрывается, открывается и закрывается… – нестройным хором подхватили паломники.
– А что даровал за это Господь наш Матицию? Дочку его Миэйлу протащил на вступительных, хоть она и дуреха…
– Протащил, хоть она и дуреха… – воодушевленно вторил хор.
– Трудно человеку войти в рай, дети Божии! – прокомментировал это жрец-проповедник. – Однако безгрешных Господь наш собственноручно туда протаскивает, а грешных еще на подступах к раю заваливает каменьями своего гнева. Будьте же послушными детьми Господа и не забудьте сделать приношение храму! Не скупитесь перед лицом Бога!
Прислужник с глиняной чашей начал обходить паломников. Когда подошла их очередь, Шертон и Бирвот тоже бросили туда по горсти грубо отчеканенных окрапосских медяков. После прощального благословения они вместе с толпой вышли в темноту, на продуваемую ветром равнину.
«Надо поскорее изъять шкатулку, – подумал Шертон, – а то местные жрецы состряпают на этом материале феноменально уродливое вероучение!»
На следующий вечер он проник в храм один. Забрался через окно и, миновав несколько сильно разрушенных пыльных коридоров, оказался на пороге задрапированного коврами полутемного помещения, освещенного единственной масляной плошкой. Прямоугольный проем вел отсюда в зал с алтарем и приглушенно гудящей толпой паломников.
На полу, на подушках, отдыхало шестеро жрецов, в том числе проповедник с алым лицом. Шертон не издавал ни звука, не смотрел на них, не ощущал ни беспокойства, ни нетерпения, ни заинтересованности – ничего, что могло бы выдать его присутствие. Благодаря этому приему он благополучно миновал ловушки, установленные в заброшенной части здания (скорее всего, жрецы кочевников унаследовали их от древних строителей каменного колосса), – те реагировали на человеческие эмоции, но Шертон двигался к цели, не испытывая эмоций. Заурядный вор не прошел бы дальше первого коридора.
Жрецы встали, проповедник направился к алтарю. Бесшумно отступив во тьму, Шертон распахнул плащ – на груди у него висело на цепочке запоминающее зеркало. Сохраняя полную бесстрастность, он дождался, когда жрец, особым образом дотронувшись до грубой каменной резьбы, заставил верхнюю плиту сдвинуться, а нижнюю, на которой покоилась шкатулка, занять ее место, – и тем же путем покинул руины.
В машине он внимательно просмотрел запечатленную зеркалом сценку: жрец с лоснящимся от краски лицом, с угловато очерченным горбоносым профилем, трижды касается резьбы в одном и том же месте. Его губы остаются сомкнутыми – значит, слова-ключа нет.
После полуночи Шертон снова посетил храм. Проскользнул, как тень, в опустевший зал; три раза, строго выдерживая интервалы, дотронулся до середины пятого справа каменного завитка – верхняя плита отошла в сторону, шкатулка поднялась из недр алтаря. Шертон сунул ее в карман. Вдоль неровной стены, иссеченной трещинами и нишами, добрался до выхода, занавешенного потрепанным окрапосским ковром. Снаружи по-прежнему бесился ветер – Окрапос не знал, что такое безветренная погода.
Столько хлопот из-за ерунды… Но он обещал, что Венцлав получит назад свое сокровище.
Два часа спустя машина поднялась в воздух. Шертон набрал комбинацию Окрапоса, а потом, когда безлунная, проколотая лучами редких звезд ночь сменилась неподвижной золотой мглой междумирья, – комбинацию Панадара.
Манящий сиреневый простор, море ярко освещенных крыш внизу. В Панадаре был день.
Шертон снова нырнул в междумирье: разумнее будет совершить посадку в темноте.
– Боже мой, что это там было? – спросил Бирвот.
– Что? – повернулся к нему Шертон.
– Это белое пламя в небе!
– Это солнце, – подсказал Лаймо.
– Солнце?.. Я видел одно в Окрапосе и думал, что они похожи друг на друга… Ваше в десять раз крупнее!
Пока тянулось ожидание, Лаймодий и Роми рассказывали магу, что он увидит в Нижнем Городе. Говорил в основном Лаймо, у Роми впечатлений было немного – и она тоже с интересом слушала.
– Раз мы сядем в квартале Стеклянных Куполов, мы выйдем на длинную такую улицу с торговыми павильонами и кафе. У павильонов купола стеклянные, и по ночам они иногда светятся, а уж по праздникам обязательно! Вдоль всей улицы стоят статуи великих богов в их любимых обликах. Из белого мрамора. Музыка играет, народу полно…
И Роми, и магу не терпелось на это посмотреть.
– Пора, – сказал наконец Шертон, взглянув на часы.
На этот раз их встретило темно-лиловое вечернее небо. Только на западе все еще тлела у самой земли розово-желтая кайма, на ее фоне чернели выведенные угольным карандашом шпили и крыши.
Стеклянные Купола, излюбленный контрабандистами ориентир, почему-то не светились, да и вообще оба города, и Нижний, и Верхний, были до странного скудно освещены. Шертона это в первый момент удивило, во второй насторожило, но сейчас для него главным было сориентироваться и найти нужный квартал. С этой задачей он все-таки справился. Было двойное полнолуние, лучи Омаха и Сийис омывали купола павильонов прохладным серебряным сиянием.
Машина скользнула над домами к заросшему акацией и бурьяном пустырю с единственным сараем-развалюхой, Шертон сжал в пальцах амулет в виде глиняного осколка на золотой цепочке и прошептал заклинание-пароль. Крышу сарая расколола щель, половинки разошлись, как дверные створки, – и машина ухнула вниз. В катакомбы Нижнего Города.
Не сказать, чтобы власти Панадара не знали, где находятся базы контрабандистов. Знали. Но власти – это, в конечном счете, конкретные люди, а конкретные люди предпочитали улаживать дела с контрабандистами к обоюдному удовольствию, не следуя букве закона.
Попетляв по подземным туннелям, Шертон оставил машину в одном из боковых закутков и запечатал вход. Вчетвером, никого по дороге не встретив, путешественники дошли до главной шахты, поднялись по металлической винтовой лестнице, через лаз выбрались в сарай.
– Здесь пол! – удивилась Роми. На ней была легкая светлая рубашка с воротом-стойкой, шаровары из такой же ткани, боевые браслеты и черный медолийский парик с двадцатью четырьмя косичками – его Шертон тоже приобрел на рынке в Жафе. На шее висела ладанка с обломком кристалла Сойон. – А как мы провалились вниз?
– Пол тоже раскрывается, – отозвался Шертон. – Не задерживайтесь.
Дверь со скрипом отворилась, выпустив их в теплую, насыщенную цветочными ароматами ночь.
– Странно, что так тихо, – прошептал Лаймо. – Новый год ведь…
Они пересекли пустырь, обогнули несколько ветхих построек и вышли на знаменитую улицу с павильонами. Пустую, безлюдную. В сиянии двух лун на стеклянных куполах чернели зигзагообразные трещины. Из окошек светилось разве что по одному на дюжину. Вдоль улицы двумя цепочками выстроились тумбы с останками разбитых статуй, на тротуаре белела россыпь обломков. Было очень тихо, лишь где-то за домами время от времени выли собаки.
– Может быть, уже полночь и все позапирались? – охрипшим от внезапного страха голосом высказала догадку Роми.
Шертон молча указал на механические часы на стене одного из павильонов: до полуночи еще далеко.
– Или мы не в Панадар попали, а в какой-то другой мир, просто очень похожий, – предположил Лаймо.
– Это Панадар, – возразил Шертон. – Мы вернулись домой. Но за время нашего отсутствия что-то здесь изменилось…
Часть третья КОНЕЦ СВЕТА
Глава 1
Четверо людей шли по тротуарам, освещенным двумя полными лунами. Над улицами плыл многоголосый вой невидимых собак. Редкие прохожие выглядели апатичными или подавленными. Даже зильды присмирели – не шумели, не проявляли обычного для зильдов нахальства, тихо сидели на крышах и карнизах, словно несчастные скрюченные изваяния.
Расспрашивая встречных, Шертон выяснил, что комендантского часа, как он предположил вначале, в Нижнем Городе нет. И в правительстве никаких перемен, и законы все те же, и морового поветрия не было. И в расчетах он не ошибся: сегодня третий день месяца Серебряной Змеи, и полагалось бы вовсю веселиться, отмечая наступление Нового года. Но никто почему-то не веселился.
Услыхав доносившийся из-за угла шум гулянки, Шертон сделал знак спутникам и направился в ту сторону. Хоть кто-то здесь празднует Новый год… Нет, не то. По-свински безобразная оргия, ее участники не производили впечатления беззаботных людей. Так ведут себя те, кто хочет любой ценой забыться, хотя бы ненадолго отвлечься от чего-то очень страшного.
– С праздником вас! – поздравил Шертон, мягко отстранив от себя голую красотку, которая попыталась повиснуть у него на шее.
– С праздничком! – Женщина пьяно усмехнулась. – В этом году конец света будет, забыл? Все мы чтим светлую Омфариолу… Присоединяйся к нам, парень, растрясемся напоследок!
Вернувшись к своим, ожидавшим за углом, Шертон сказал:
– Ничего я пока не понял… Тут неподалеку есть гостиница, ее содержит моя знакомая. Пошли туда.
Гостиница «У Тиборы» помещалась в двухэтажном доме, оплетенном диким виноградом. За путаницей стеблей проглядывали на стенах цветные пятна – остатки старых-престарых фресок, смытых дождями.
Тибора, статная полная медолийка с проседью в черных как смоль волосах, в далеком прошлом – подружка Арса Шертона, встретила гостей в небольшом зале на первом этаже. С последнего раза, когда Шертон сюда заглядывал, зал не изменился: все те же рассохшиеся, покрытые рыжим лаком панели, та же плетеная мебель, только в стенной нише, где раньше висела позолоченная рогатая маска Шеатавы, покровителя Тиборы, теперь появилась фарфоровая маска Омфариолы. Странно, ведь люди обычно не меняют богов-покровителей… Тем более что Шеатаву Тибора искренне чтила, считая его лучшим среди великих богов Панадара.
– Арс! – Она шагнула навстречу, выдавив усталую, несчастливую улыбку. – Кого это ты привел?
– Это мои друзья. Лаймодий, Бирвот, Мирана. – Они решили, что Роми лучше называться другим именем. – Нам бы поужинать и переночевать.
– Это можно. Клиентов почти нет… Все мы чтим светлую Омфариолу, единственную истинную богиню!
– Все мы чтим Омфариолу, а также остальных богов, – поправил Шертон, в первый миг растерявшийся.
Пусть Тибора переметнулась к Омфариоле, это ее личное дело, но сейчас она сморозила непростительную для здравомыслящего панадарца глупость: а ну как кто-нибудь из других великих услышит…
– Нет иных богов, кроме доброй Омфариолы, – глядя на Шертона с непонятным страдальческим выражением, возразила Тибора. – Ты только что из междумирья, бродяга?
– Да. Послушай…
– Видимо, ты долго отсутствовал. Отныне светлая Омфариола – единственная богиня Панадара. Остальные, ложные боги, ушли. Она их изгнала, дабы уберечь наши души от их тлетворного влияния.
– Но ведь есть установленный самим Создателем Закон Равнове… – начала Роми.
– Значит, все мы чтим светлую Омфариолу, богиню Панадара, – перебил Шертон. – Когда это случилось?
– Давно. В первых числах месяца Малой Рыбы. Добрая Омфариола собирается устроить конец света для исправления грешного рода человеческого. – Тибора тяжело вздохнула. Не чтила она Омфариолу. Втайне, в глубине души, она как была, так и осталась преданной поклонницей Шеатавы. – Идемте, я соберу вам поужинать. Завтра утром, как обычно, образ доброй Омфариолы появится в небесах и она обратится к людям с мудрыми наставлениями. Надо встать пораньше, а то пропустим.
Утром Тибора разбудила постояльцев чуть свет, и все вышли на большой деревянный балкон, затененный листвой дикого винограда. На балконах соседних домов и внизу, возле крылечек, тоже стояли люди. Все смотрели на восток. Внезапно в розовеющем небе вспыхнула звезда, во все стороны ударили лучи, и над крышами появился прекрасный кроткий лик Омфариолы, окруженный сияющим нимбом.
«Эффектно», – оценил Шертон. Поскорее бы разобраться, что здесь произошло в первых числах месяца Малой Рыбы… Что-то доселе небывалое! Насчитывающая десятки тысячелетий история Панадара прецедентов не знала.
Рядом с ним стояла Роми, встревоженная, охваченная противной внутренней дрожью. Она в принципе плохо относилась к богам, но Омфариола, за свои странности прозванная Чокнутой, принадлежала к числу тех, кто ей особенно не нравился. И надо же, чтоб именно она захватила власть в Панадаре! Как это могло получиться? Из древних книг, проштудированных перед вступительными экзаменами, Роми знала, что великие боги уравновешивают друг друга. Значит, и Омфариолу кто-то должен уравновешивать… Но кто? Она никак не могла вспомнить. И почему эти божества до сих пор не вмешались?!
Лаймо рассеянно поглаживал шероховатые занозистые перила. Он пытался разложить все по полочкам, как привык, но ничего не получалось. Возможно, испуг мешал ему думать.
Бирвот щурился: свет был для него слишком ярок. Из реплик своих друзей он уловил, что в Панадаре за то время, пока они странствовали, произошли неприятные для них, почти катастрофические перемены. Однако для него этот мир в любом случае был чужим и непривычным. И он впервые видел воочию настоящую богиню! Оглушенный льющимся с небес светом, маг отступил в тень и приготовился впитывать новые впечатления.
– Я скорблю, взирая на вас, люди! – печально произнесла Омфариола. На ее бледной щеке алмазно блеснула слеза. – И скорбь моя велика! Не ведаете вы своего блага, и потому весть о воцарении моем встретили без истинного ликования. Люди, вы предо мной малы и ничтожны, как козявки перед мирозданием, но я, в своей безмерной милости, научу вас добру! И будете вы, глупые, идти по моим стопам, спотыкаясь и оскальзываясь, и научитесь радоваться своей малости, не мечтая о большем. Реку я вам, люди, внимайте: и грядет конец света, и будет выжжено зло, захватившее ваши души! Радуйтесь!
Никто не обрадовался. Панадарцы внимали в оцепенении.
– А если кто-то из вас, в гордыне своей преступной, мнит, что сие неправильно, то он заслуживает наказания в первую очередь! – Тонкие брови богини гневно дрогнули. – Ибо во грехе вы живете, во грехе погрязли! Все вы жестокие убийцы и гнусные прелюбодеи, чревоугодцы и богохульники! Безмерна ваша вина, и тот из вас, кто дерзнет свою вину пред моим лицом отрицать, станет еще стократ виновней! Вы купаетесь во блевотине греха, вы лжете, насильничаете, предаетесь тщеславию, гадите под стенами чужих домов, крадете у соседа последнюю корку хлеба и выбрасываете на улицу своих домашних животных. Вы пали так низко, что разучились меня чтить! И при этом вы бахвалитесь своим жалким умом и рассуждаете об уважении к человеку! Возглашаю я: человек не может быть уважаем, ибо он грязь под моими стопами, песчинка на моей ладони! Познайте же свое ничтожество, люди!
Омфариола сделала паузу. Ее громадное сияющее лицо взирало с небес на Нижний Город, и панадарцы все больше сникали – даже те, кто ни разу в жизни не гадил под чужими стенами, не крал у соседа последнюю корку и не выбрасывал на улицу домашних животных. Правда, были исключения. Шертон заметил, как напряглись желваки на скулах у Роми, как сузились ее темные глаза.
– Тихо, – шепнул он, дотронувшись до локтя девушки. – Потом. И голову лучше опусти.