Я уже успела забыть об этом разговоре, как в пять часов вечера неожиданно услышала в трубке ее голос.
Она ответила, что Михаил Петрович как раз занимается решением вопросов в нашем городе, у него еще две встречи и послезавтра он уезжает. Но готов выслушать меня завтра в семь вечера. Я сразу же согласилась. Мне продиктовали адрес ресторана, где меня будут ждать, и я, окрыленная успехом, побежала докладывать своей начальнице.
Дома была видимость обычной семейной жизни. Влад молчал, но к моему приходу приготовил ужин. Вернее, просто разогрел то, что я сделала вчера.
Я не подала виду, что удивилась. Хотя меня это не тронуло.
Он продолжал спать на диване в зале. Что ж, так даже удобнее. Мы разговаривали на какие-то хозяйственные темы: покупка продуктов, необходимость ремонта машины, Женины подготовительные курсы.
Не понимаю, неужели его устраивает такая жизнь? Не хочется все или к черту послать, или сделать попытку вернуть на прежнее место? Хотя последний вариант меня бы не обрадовал. У нас просто не получилось бы. Я смотрела на ситуацию будто со стороны. На меня напала апатия. Но я не хотела быть инициатором развода. Мысль о том, что произойдет, если кто-то из нас решится на такой шаг, пугала. Женино счастье было важнее, чем моя убогая жизнь.
Я предупредила Влада, что завтра у меня встреча. Он ответил, что Женю забросит моим родителям.
Я приготовила ему сэндвичи на завтра и ушла спать.
На следующий день после работы сразу поехала в «Аристократъ». Этот ресторан я хорошо знала – там проходили банкеты для городских чиновников.
В мраморном фойе за стойкой стоял администратор – стройная женщина около тридцати, холеная и слегка надменная. Наверное, она считала, что именно так должны себя вести администраторы в подобных заведениях.
Я справилась о столике, зарезервированном на господина Лаврова. Она ответила, что меня уже ожидают.
Я быстро поправила прическу и макияж в дамской комнате, вымыла руки и прошла в зал.
Михаил Петрович оказался ниже, чем я предполагала. Он встал, приветствуя меня, и протянул руку.
Здравствуйте. Ирина Горенко, - представилась я.
Лавров Михаил Петрович.
Его пожатие было довольно крепким, но быстрым. Ладонь показалась мне теплой и жесткой. Странно, что у человека с его положением натруженные рабочие руки.
Мой референт обрисовал мне в общих чертах суть нашей встречи, - сразу перешел он к делу. – Я предлагаю сделать заказ и начать обсуждать это прямо сейчас, потому что у меня есть всего полтора часа.
Подошел официант. Я заказала зеленый салат с грушами и сыром. И бокал легкого вина, чтобы не опьянеть. Он же взял каре ягненка, овощи гриль и мясной салат без зеленых листьев и прочей низкокалорийной ерунды.
С самого утра ничего не ел, - усмехнулся он и я заметила, как сетка морщин лучиками расползлась от глаз по щекам.
Этот мужчина был весьма привлекательным. Седеющие, но густые каштановые волосы, мягкие карие глаза, в которых таилось что-то печальное, иногда проскальзывающее в то время, когда он пристально всматривался в мое лицо. Он был коренастым, но в форме. Лет пятьдесят, может, немного больше. Я смутилась под его взглядом. Он будто выискивал что-то в моих чертах.
Итак, рассказывайте! – приказал он.
Я вкратце изложила суть проблемы. Он слушал внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы. Поинтересовался суммой, в какую обходилось содержание Дома престарелых городской казне. И кивал головой, когда ему все было ясно, и мой рассказ не вызывал вопросов.
Ну что же, я преимущественно занимаюсь помощью онкоцентрам.
Да, я знаю. Но если бы ваш фонд смог хотя бы частично помочь и старикам, было бы великолепно. Возможно, и им понадобиться такая помощь, хотя сейчас дело не в этом.
Я понимаю. Что же, я подумаю, что можно сделать.
Я немного расстроилась. Мне показалось, что предложение его не заинтересовало. Он неожиданно взял меня за руку.
Мне просто нужно будет просмотреть цифры и сказать вам точно, на какую сумму вы сможете рассчитывать.
Так вы поможете?
Помогу.
Я улыбнулась ему и немного сжала руку в ответ.
Я здесь родился. И вырос. Здесь много знакомых осталось. Может быть, кто-то из тех стариков дружил с моими родителями или родителями жены. Она тоже родом отсюда. Умерла десять лет назад. Рак.
Мне очень жаль.
Мне тоже. Она была прекрасной женщиной, родила мне дочь. Вы напоминаете мне о ней.
О вашей жене?
О дочери. Она тоже была такая голубоглазая и светленькая.
Была?
Ее не стало через шесть лет после смерти жены.
Я не решилась спрашивать, что случилось. Но в его глазах увидела боль и тоску. Видимо, мы действительно были очень похожи, потому что он словно пытался сохранить в своей памяти черты моего лица, с жадностью и какой-то безысходностью разглядывая меня.
Нам принесли еду. Михаил Петрович продолжал спрашивать о Доме престарелых, их нуждах, коммунальных расходах. А я иногда ловила этот его особый взгляд, хотя он уже и взял себя в руки.
Когда я попыталась отказаться от десерта, он засмеялся и ответил, что кусок торта поднимет ему настроение, что повлияет на благоприятный исход дела. А мне не стоит отказываться от того, что доставит удовольствие спонсору.
Поэтому за чашкой кофе и чизкейком мы уже улыбались друг другу. Этот мужчина нравился мне. Такой уверенный, целеустремленный, несломленный. Я поняла, что, пожалуй, именно эти черты делают его таким привлекательным. Особая энергетика, которая есть у сильных людей. К таким тянешься, жаждешь общения, будто подпитываешься их оптимизмом и позитивным отношением к жизни.
Мы почти закончили, когда через два столика от нас официант стал устраивать новую компанию.
Мой взгляд остановился на знакомых фигурах двух мужчин и женщины. Она уселась лицом ко мне. Молодая красавица, блестящие темные волосы, надменно запрокинутое лицо. Но когда мужчина сбоку от нее повернулся и что-то сказал ей, она растаяла, кокетливо стреляя глазами, и зазывно улыбнулась.
А мое сердце ухнуло куда-то вниз. Голова закружилась, и я неловко звякнула кофейной чашкой о блюдце.
Темноволосая голова и удивительные сине-зеленые глаза, чуть смугловатая кожа, резко контрастирующая с белоснежной рубашкой и темно-синим костюмом. Роскошный мужчина, который два дня назад целовал меня до потери рассудка.
Вронский улыбнулся ей и обратил свой взгляд на другого мужчину. В нем я скорее угадала, чем узнала Валентина Петровича, генерального директора «ИнтерАктива». Он пришел вместе с одним из своих директором и дочкой.
Вронский кладет свою руку на тонкую девичью ручку, всю в кольцах и браслетах. Она смеется и смотрит на него так, как, наверное, смотрю я.
Они изучают меню. А я не в силах отвести глаз. Словно вижу его настоящую жизнь, ту, что идет без меня. Когда ему не приходится скрываться с чужой женой у себя в квартире, где никто не увидит нас. Ногти до боли врезаются в ладони, и я каким-то нечеловеческим усилием перевожу взгляд на своего собеседника.
Мы уже оговорили все, что нужно.
Если вы дадите мне свою визитку и скажете, когда позвонить, я буду очень признательна, - выдавливаю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Конечно, - говорит Михаил Петрович, пристально глядя на мое, наверняка, побелевшее лицо.
Я тянусь к кошельку, но он галантно просит меня убрать деньги.
Протягивает мне визитку, я кладу ее в сумочку и говорю, что мне уже пора. Если он не против, то я пойду.
Конечно, Ирина. Я еще пару рюмок коньячку хочу пропустить, а вас, наверное, семья ждет.
Я молча киваю. Бросаю последний взгляд через столики и пытаюсь справится с болью, взрывающейся внутри, пульсирующей в висках, заставляющей грудь болезненно сжиматься.
Я не думала, что так будет. Я ведь знала, на что соглашалась. Но и предположить не могла, что тот человек, которого я целовала, к кому чувствовала непреодолимое притяжение, которого хотела до дрожи, будет спокойно встречаться с другими женщинами, водить их в ресторан, касаться их… И в то же время он присылает мне цветы.
Вронский почувствовал мой взгляд и замер, заметив меня. Я резко обернулась и почти побежала к выходу. По пути задела сумочкой стул, он покачнулся, но я не слышала грохота за спиной.
Прохладный ветер растрепал волосы, дыхание перехватило. Я побежала по улице, не разбирая дороги, спотыкаясь о бордюры.
Его улыбающееся лицо, обращенное к ней, его рука на ее руке… Господи, я что, надеялась, что наши с ним отношения заставят его отказаться от других женщин? С какой стати? Тем более, дочь генерального…
Мысли мечутся в голове, словно стайка испуганных птиц. Меня шатает, будто пьяную. Вспоминаю его слова о том ,что эту субботу мы проведем вместе. Истерично смеюсь и тут же захлебываюсь собственным смехом, ставшим посреди горла.
Останавливаюсь у столба, опираясь на него плечом. Воздуха не хватает, но дышать совсем не хочется. Взять бы сейчас и умереть, прямо здесь, от своей глупости и наивности.
Почему-то вспоминается Влад. Его угасающие глаза, когда дала понять, что не люблю, что никогда не любила. Вот так и во мне что-то сейчас умирало, затухало, словно слабый огонек, брошенный на ветру.
В памяти резко появился другой образ. Властные губы на моих губах, на моей коже, этот жаркий взгляд, словно пронизывающий насквозь. Тепло его тела, когда мы отдыхаем, лежа в объятиях друг друга, невыносимое удовольствие от чувства обладания.
Сейчас он повезет к себе домой эту Настю, станет раздевать ее так же, как раздевал меня, нетерпеливо срывая одежду, приникая ртом к открывшимся участкам белой кожи.
Меня тошнит от этой картины, нарисованной агонизирующим сознанием. И я не сразу слышу звук мобильного.
Когда достаю телефон, вижу пропущенный вызов. Не успеваю посмотреть, кто это был, как устройство снова вибрирует в руках.
Вронский. Смотрю, не в силах сделать даже движение пальцем. Просто наблюдаю, как мигает телефонная трубка в одном ритме с моим лихорадочным пульсом. И когда вибрация в моей руке прекращается, кажется, что и мое сердце больше не бьется.
Кладу в сумку телефон. Начинаю слышать шум автомобилей, проносящихся в метре от меня. Наконец, замечаю, что люди заинтересовано поглядывают на мою жавшуюся к столбу фигурку.
Чего я ожидала с самого начала? Любви, невероятной, фантастической любви? Предложения руки и сердца, обязательств по поводу моей дочери? Да кому я нужна?
Тысячи женщин, красивых, молодых, свободных и богатых, составят компанию этому преуспевающему дельцу. Он будет спать с ними так же, как спал со мной. И его глаза будут зажигаться при виде их обнаженных тел. Все это было не для меня, не ради меня.
Я была очередной прихотью, легко свалившейся в его постель. Глупой женщиной, возомнившей себя кем-то, кем на самом деле не являюсь. Неужели я не знала, что никогда не потерплю таких свободных отношений? Никогда не смогу закрыть глаза на другую или, может быть, других? Не знала, что он не изменит своего образа жизни, легкого, ни к чему не обязывающего?
Телефон зазвонил еще раз, но я даже не обращаю на это внимания. Иду, медленно переставляя ноги. Я думала, что в следующий раз прижмусь к нему чуть дольше, чем обычно, чуть сильнее обниму, потому что он – мое дыхание, потому что мое сердце уже бьется в его руках, само того не желая. Потому что я живу отражением в его бирюзовых глазах.
Дома Женя радостно бросается в мои объятия. Говорит, что бабушка сегодня сделала ей блинчики, а папа забрал с собой еще порцию для меня. Я вдыхаю ее нежный запах. Она пахнет наивностью и радугой. Именно так должна пахнуть радуга – мечтами, смехом и радостью. Моя маленькая девочка, моя радуга после грозы. Держусь за нее, как утопающий за плот в штормовом море. Она вертится и пытается вырваться из моих объятий, чтобы убежать досматривать мультик. Нехотя отпускаю и опять чувствую пустоту.
С тобой все в порядке?
Да.
Ира, что-то случилось?
Нет, просто устала и, по-моему, испортила новые туфли.
Влад непонимающе смотрит на действительно ободранные итальянские лодочки на шпильке.
Поедем завтра купим другие, - говорит он.
Хорошо.
Я начинаю плакать. Тихо, чтобы никто не услышал. Зажимаю рот рукой, чтобы предательские всхлипы на срывались с губ. Но Влад словно чувствует, что со мной. Молча подходит сзади и обнимает за плечи. Меня утешает нелюбимый мужчина, когда я плачу из-за того, кого люблю. Действительно люблю. Всем сердцем, свей душой.
Никогда бы не подумала, что одного взгляда хватило, чтобы разжечь во мне такую страсть, такое глубокой чувство. Я бы летела к нему по первому зову, по незаметному движению губ. Я бы была с ним, предавая мужа, предавая саму себя. Я поклонялась ему своими губами, руками, я положила ему под ноги свою душу, а он не заметил и прошелся по ней, как по коврику в прихожей. Я бы осталась подле него столько, сколько ему было бы угодно. Если бы была для него единственной, хотя бы на то время, что мы были вместе.
Отворачиваюсь от Влада и отхожу, чувствуя, как его руки бессильно падают с моих плеч. Иду в ванну, умываюсь. Выключаю телефон. Вот все и разрешилось. Моя непродолжительная интрижка была ошибкой. Огромной ошибкой. Прислоняюсь лбом к окну и сморю вниз. Там еще видны разноцветные лепестки. Но скоро ветер разнесет и их. Как и мои глупые надежды.
Настя липнет ко мне, как пиявка в ногам рыбака. Ее гибкое тело, запах ее духов и мимолетные ласки, когда отец не видит, сегодня вызывают во мне глухое раздражение. Я устал, и мне хочется немного отдохнуть, чтоб никто не донимал.
Она очень мила и в постели просто чертовка, но слишком навязчива. После сегодняшней встречи генеральный решил, что самое время расслабиться за вкусной едой и бокалом хорошего виски. Я только за. Присутствие Насти не стало неожиданностью. А ее новое платье – это нечто. Я точно знаю, что будь разрез на спине чуть поглубже, то показалась бы крохотная родинка. И я бы не прочь стянуть это тряпье и вздернуть эти стройные ноги вверх. Если бы она молчала и так сильно не напирала. Мою довольную ухмылку она принимает за сигнал и касается ширинки, слегка нажимая.
Но те сальности, что она тайком шепчет мне на ухо, не вызывают привычного напряжения в члене.
Смотрю в это красивое лицо. Во взгляде плещется похоть и призыв. Это именно то, что я люблю наблюдать в глазах своих женщин. Но почему-то сегодня я ищу в ней нечто другое. Трогательно-доверчивое, мягкое, нежное. И вспоминаю удивленные голубые глаза Иры. Когда она смотрела на меня в то время, когда я двигался в ней, я видел, что она шокирована, что потрясена. Она отзывалась на мои прикосновения так, словно была с мужчиной впервые. Я чувствовал, что в то мгновение я был всем ее миром, и это ощущение потрясло меня. Она отдавалась мне без остатка. Ничего не оставляла скрытым. И мне казалось, что на дне ее прозрачных глаз я вижу ее душу.
Та нежность, с которой она проводила по моему лицу после, как неуверенно прижималась ко мне…
Я трясу головой, отгоняя эти образы. Настя соскучилась. Мне не стоит быть с ней грубым. Особенно при ее отце, хотя он мне не указ и в наши отношения никогда не лез. Умный мужик. Хотя мне кажется, что он был бы рад выдать за меня свою дочь. Вроде красивая и неглупая, но есть в ней что-то поверхностное, что бывает у детей богатых родителей, выросших в достатке и вседозволенности.
Меня-то уж отец держал в строгости. Пока был совсем пацаном, еще как-то баловал, компенсируя отсутствие матери. А потом и порол, когда совсем зарывался, и из дому выгнал, когда я в шестнадцать лет послал его к черту с его нравоучениями. Но принял без слов, когда спустя неделю скитаний по друзьям, а потом и по улице, вернулся домой. Прямо как мать…
Неприятный вкус во рту запиваю виски. Настя заказала какую-то сладкую белиберду, которую обычно пьет на вечеринках. Ее рука ложится на мои пальцы, и она шепчет о том, что папа сегодня слишком словоохотлив, а она хотела бы, чтобы он побыстрее заткнулся и уехал домой. Она мечтает опрокинуть меня на подушку и ….
Машинально улыбаюсь ей и вспоминаю, что моя подушка все еще хранит едва уловимый запах Иры, что-то свежее и летнее, будто цветочный луг после грозы.
И мне еще больше не хочется привозить туда Настю. Может, к ней поехать? Все-равно не отстанет. Да и ее шаловливые ручки под столом уже начинают пробуждать мой интерес.
Я машинально поднимаю глаза, чтобы посмотреть на движение в зале, и вижу ее глаза. Широко открытые, застывшие, словно льдинки. Она встает из-за столика, где сидит какой-то мужик. Еще одно мгновение смотрит на меня, уголок губ дергается низ, и она уходит так быстро, что едва не опрокидывает стул, вовремя подхваченный проходившим мимо официантом.
У меня в груди неприятно ноет. Я не ожидал, что она будет здесь. Наверняка, узнала, с кем я сижу. Ее побледневшее лицо до сих пор перед глазами. Мои руки начинают зудеть. Хочу взять телефон и объяснить ей.. Что ей объяснить? Что я трахаю Настю, когда не трахаю ее? Сама должна бы понимать, что у наших отношений есть только одна плоскость, и никто ничего никому не должен.
Однако мысль, что она вряд ли еще когда-нибудь согласится на встречу, неприятно бьет в виски, словно шарик от пинг-понга, ударяется снова и снова, не желая вылететь.
Извиняюсь и иду в мужской туалет. Набираю ее и думаю, что ей сказать. Тысячи слов приходят на ум, но я понимаю, что все это будет выглядеть как невнятное блеяние. По хр*ен, лишь бы взяла трубку. Когда услышу ее голос, пойму, что нужно, чтобы успокоить ее.
Но она упорно не отвечает. Трижды набираю ее и слушаю унылые гудки. При этом внутри словно образуется какая-то дыра, куда проваливаются все внутренности.