- Ребят одолела жажда, сэр, так что я подал им пива, - шепнул дяде хозяин гостиницы. - Я думаю, вы не против, сэр.
- Конечно, нет, Боб! Как поживаете, ребята? Как дела, Мэддокс? Как дела, Болдуин? А, Белчер, очень рад вас видеть.
Боксеры все разом поднялись и сняли шапки. Только тот, который сидел на столе, так и остался сидеть, по-прежнему болтая ногами, и хладнокровно глядел дяде прямо в лицо.
- Как поживаете, Беркс?
- Не жалуюсь, а вы как?
- Говори "сэр", когда обращаешься к джентльмену, - сказал Белчер и вдруг рывком наклонил стол, так что Беркс соскользнул чуть ли не в объятия дяди.
- Эй-эй, Джем, поосторожней, - хмуро сказал он.
- Я тебя выучу хорошим манерам, Джо, твой-то папаша, видать, тебя мало учил. Ты ведь не на попойке, ты среди благородных джентльменов, так что уж и сам веди себя как джентльмен.
- Меня и так все считают джентльменом, - хрипло ответил Беркс, - а если я чего не так сказал или сделал...
- Ладно, ладно, Беркс, все в порядке, - поспешно сказал дядя, стараясь все сгладить и предотвратить ссору, готовую вспыхнуть в самом начале вечера. - А вон и еще наши друзья... Как поживаете, Эприс? Как поживаете, Полковник? А, Джексон, вы нынче выглядите куда лучше... Добрый вечер, Лейд. Надеюсь, наша приятная поездка пошла на пользу леди Лейд... А, Мендоса, судя по вашему виду, вы готовы сию минуту перебросить шляпу через канаты. Рад вас видеть, сэр Лотиан. Вы встретите здесь кое-кого из старых друзей.
Среди великосветских любителей спорта и боксеров, толпящихся в комнате, я заметил крепко сбитую фигуру и широкое добродушное лицо Чемпиона Гаррисона. Вместе с ним в эту низкую, пропахшую краской комнату словно ворвалась струя свежего воздуха с Южного Даунса, и я кинулся пожать ему руку.
- Мистер Родди... Да нет, видно, вас теперь надо величать мистером Стоуном, вас теперь и не узнать вовсе. Неужто это и впрямь вы приходили к нам да раздували мехи, пока мы с Джимом стучали по наковальне? Да вы просто красавчик стали, вот ей-богу!
- Что нового в Монаховом дубе? - нетерпеливо спросил я.
- Ваш отец навестил меня, мистер Родди; он говорит, быть войне, и думает повидать вас в Лондоне; он собирается к лорду Нельсону - узнать, скоро ли его назначат на корабль. Матушка ваша пребывает в добром здравии, в воскресенье я видел ее в церкви.
- А Джим как?
Добродушное лицо Чемпиона Гаррисона омрачилось.
- Очень он хотел поехать со мной, да я его не взял; есть у меня на то причина, так что считайте, между нами кошка пробежала. В первый раз это у нас с ним, мистер Родди. А я не зря его не пускаю, уж вы мне поверьте; он малый гордый, да еще забрал в голову всякое, а стоит ему разок побывать в Лондоне, он и вовсе покой потеряет. Вот я и велел ему остаться дома да задал разную работу, чтоб хватило, покуда не вернусь.
К нам направлялся высокий, превосходно сложенный человек, одетый весьма элегантно. Он с изумлением взглянул на моего собеседника и протянул ему руку.
- Кого я вижу? Джек Гаррисон! - воскликнул он. - Какими судьбами? Откуда ты взялся?
- Рад тебя видеть, Джексон, - ответил мой собеседник. - Ты все такой же, ни чуточки не постарел.
- Благодарствую, мне грех жаловаться. Я так и ушел с ринга непобитым некому было со мной тягаться, вот и стал тренером.
- А я теперь кузнецом в Суссексе.
- Я все удивлялся, почему это ты ни разу не попытался побить меня. И скажу по чести, как мужчина мужчине, я очень этому рад.
- Приятно слышать такие слова от тебя, Джексон. Я-то, может, и попытался бы, да моя старуха не велела. Она добрая жена, и я не могу идти поперек ее воли. А здесь мне что-то невесело, я этих ребят, почитай, никого и не знаю.
- Ты и сейчас мог бы уложить кое-кого из них, - сказал Джексон, щупая бицепсы моего друга. - На двадцатичетырехфутовом ринге еще не бывало боксера с лучшими данными. Я бы с превеликим удовольствием поглядел, как ты разделался бы кое с кем из этих юнцов. Может, попробуешь, а?
Глаза Гаррисона заблестели, но он покачал головой:
- Нет, Джексон, не пойдет. Я обещал своей старухе. А это Белчер? Вон тот красивый парень в больно ярком сюртуке?
- Да, это Джем. Ты его даже не видал? Ему цены нет.
- Слыхал. А рядом с ним это кто? Складный паренек.
- Это новичок с Запада, Краб Уилсон.
Чемпион Гаррисон с интересом его оглядел.
- Слыхал, - сказал он. - Говорят, на него пари держат, так, что ли?
- Да. Сэр Лотиан Хьюм, вон тот джентльмен с худым лицом, ставит на него против любого боксера сэра Треджеллиса. Мы, верно, еще услышим сегодня про эту встречу. Джем Белчер очень высоко ценит Краба Уилсона. А это младший брат Белчера, Том. Он тоже посматривает, с кем бы сразиться. Говорят, он быстрее Джема, а вот удар у него полегче. Я это про твоего брата, Джем.
- Мальчик свое возьмет, - сказал Белчер, подходя к нам. - Вот затвердеют у него хрящи, тогда он никому не уступит. В Бристоле молодых боксеров что бутылок в винном погребе. У нас еще два на подходе, Галли и Пирс, они вашим лондонским покажут где раки зимуют.
- А вот и принц, - сказал Джексон, увидав, что у дверей поднялась суета.
Георг быстро вошел в комнату, на его приятном лице сияла добродушная улыбка. Дядя сердечно его приветствовал и представил ему кое-кого из любителей бокса.
- Не миновать скандала, старшой, - сказал Белчер Джексону. - Джо Беркс тянет джин из пивной кружки, а ты и сам знаешь, он настоящая свинья, когда упьется.
- Одернул бы ты его, старшой, - послышались голоса боксеров. - Он и трезвый-то не золото, а уж когда налакается, вовсе удержу не знает.
За отвагу и такт боксеры выбрали Джексона старостой и даже называли его своим главнокомандующим. Вместе с Белчером он тотчас направился к столу, на котором все еще восседал Беркс. Лицо грубияна уже пылало, глаза потускнели и налились кровью.
- Сегодня надо держать себя в руках, Беркс, - сказал Джексон. - Здесь сам принц, а...
- Я его никогда не видывал!! - завопил Беркс и чуть не свалился со стола. - Где он тут, старшой? Скажи ему, мол, Джо Беркс желает удостоиться чести пожать ему руку.
- Нет-нет, Джо, - сказал Джексон, придерживая Беркса, который начал было проталкиваться сквозь толпу. - Не забывайся, Джо, не то мы спровадим тебя подальше, и уж тогда кричи сколько хочешь.
- Это куда ж, старшой?
- На улицу. Через окошко. Мы хотим сегодня тихо посидеть вечерок, и, если ты примешься за свои уайт-чепелские фокусы, мы с Белчером тебя выставим.
- Все будет в аккурате, старшой, - проворчал Беркс, - зря, что ли, меня называют джентльменом.
- И я всегда то же говорю, Джо Беркс. Так что смотри, таким себя и показывай. Ну, ужин подан, и вон принц и лорд Сил уже пошли. По двое, ребята, и не забывайте, в каком вы сегодня обществе.
Ужин был накрыт в большой комнате, стены которой были увешаны государственными флагами и девизами. Столы стояли буквой "П"; дядя сидел посредине главного стола, принц - по правую руку от него, лорд Сил - по левую. Он заранее мудро распределил места, так что знатные господа сидели вперемежку с боксерами, и не надо было бояться, что рядом окажутся два врага или что боксер, потерпевший поражение в недавнем бою, будет соседом своего удачливого противника. Мое место оказалось между Чемпионом Гаррисоном и толстым краснолицым человеком, который шепотом сообщил мне, что он "Билл Уорр, хозяин трактира на Джермин-стрит и боксер первостатейный".
- Жир меня губит, - сказал он. - Прибывает не по дням, а по часам. При ста девяноста фунтах я бы еще мог драться, а во мне уже двести тридцать восемь. Дело мое виновато. Стоишь весь день за стойкой и то с одним пропустишь стаканчик, то с другим, а отказаться нельзя: как бы не обидеть посетителя. Это и до меня многих хороших боксеров сгубило.
- Вам бы мою работенку, - сказал Гаррисон. - Я кузнец и за пятнадцать лет ни фунта не прибавил.
- Всяк по-своему свой хлеб добывает, да только наших ребят все больше тянет завести трактир. А вот Уилл Вуд, которого я победил на сороковом раунде на Нэйвстокской дороге во время снежного бурана, он возчик. Головорез Ферби служит в ресторации. Дик Хемфри торгует углем, он всегда был вроде как джентльмен. Джордж Инглстоун - возчиком у пивовара. Каждый по-своему добывает кусок хлеба. Но есть в городе одна штука - в провинции вам это не грозит господа вечно бьют тебя по роже.
Я никак не думал услышать подобную жалобу от знаменитого боксера, но силачи с бычьими шеями, сидевшие напротив, согласно закивали.
- Верно говоришь, Билл, - подтвердил один из них. - Я уж столько от них натерпелся, небось больше всех. Вечером вваливаются в мое заведение, а уж в голове хмель. "Ты Том Оуэн, боксер?" - это один какой-нибудь спрашивает. "К вашим услугам, сэр", - отвечаю. "Тогда получай", - говорит он и как даст в нос! Или тыльной стороной по челюсти заедет, да так, что искры из глаз. А потом всю жизнь похваляется, я, мол, нокаутировал Тома Оуэна!
- Ну, а ты сдачи даешь? - спросил Гаррисон.
- А я им объясняю. Я говорю: "Послушайте, господа, бокс - моя работа, я не бьюсь задаром. Вот ведь лекарь не станет лечить задаром или там мясник - не отдаст он задаром филейную часть. Выкладывайте денежки, хозяин, и я отделаю вас по всем правилам. Но не надейтесь, что чемпион среднего веса станет вас тузить за здорово живешь".
- Ну, а ты сдачи даешь? - спросил Гаррисон.
- А я им объясняю. Я говорю: "Послушайте, господа, бокс - моя работа, я не бьюсь задаром. Вот ведь лекарь не станет лечить задаром или там мясник - не отдаст он задаром филейную часть. Выкладывайте денежки, хозяин, и я отделаю вас по всем правилам. Но не надейтесь, что чемпион среднего веса станет вас тузить за здорово живешь".
- Вот я тоже так, Том, - сказал мой дородный сосед. - Коли они выкладывают на прилавок гинею, а они, когда уж очень пьяные, могут и выложить, я отделываю их сколько положено за гинею и беру денежки.
- А если не выкладывают?
- Ну, тогда это оскорбление действием подданного его величества Уильяма Уорра, и утречком я его волоку к судье, и тогда уж, коли не хочешь сидеть неделю в каталажке, выкладывай двадцать шиллингов.
Ужин меж тем был в полном разгаре: ели солидно, основательно, как принято было во времена ваших дедов, которых, кстати, по этой самой причине некоторым из вас не довелось увидеть.
Громадные ломти говядины, седло барашка, копченые языки, телячьи и свиные паштеты, индейки, цыплята, гуси, а к ним всевозможные овощи, разные огненные настойки да крепкий эль всех сортов. За столом с такими кушаньями четырнадцать веков назад могли сидеть их норманнские или германские предки; сквозь пар, поднимавшийся от тарелок, я глядел на эти жестокие, грубые лица, на могучие плечи, и мне легко было вообразить, что это одна из тех оргий, о которых я читал, - когда буйные сотрапезники жадно обгладывали кость, а потом потехи ради бросали остатки узникам. Бледные, тонкие лица кое-кого из джентльменов напоминали скорее норманнов, но больше здесь было лиц тупых, с тяжелыми челюстями; то были лица людей, вся жизнь которых - непрерывное сражение, и сегодня они, как ничто другое, напоминали о тех свирепых пиратах и разбойниках, от которых пошли все мы.
И, однако, внимательно вглядываясь в лица сидящих передо мной людей, я убедился, что боксом занимаются не одни англичане, хоть их тут и было десять к одному, - другие нации тоже рождали бойцов, которые вполне могли занять место среди достойнейших.
Правда, самыми красивыми и мужественными в этой комнате были Джексон и Джем Белчер: у одного великолепная фигура, тонкая талия и могучие плечи; другой - изящный, точно древнегреческая статуя, голова такой поразительной красоты, что ее пытались изваять уже многие скульпторы, а тело ловкое и гибкое, как у пантеры. Я глядел на него и, казалось, видел на его лице тень трагедии, словно предчувствие того дня, отделенного от нас всего несколькими месяцами, когда удар мяча навсегда лишил его одного глаза. Если бы он остановился тогда - непобежденный чемпион, вечер его жизни был бы так же восхитителен, как и заря. Но его гордое сердце не могло согласиться уступить без борьбы высокое звание. Если сегодня вы прочтете о том, как этот доблестный боксер, который, лишившись глаза, уже не мог рассчитывать дистанцию, тридцать пять минут дрался со своим молодым грозным противником и как, потерпев поражение, он никого не донимал своим горем и говорил о нем лишь с другом, который поставил на него все свое состояние, - и если рассказ этот оставит вас равнодушным, значит, вам недостает чего-то, что делает человека человеком.
Но если за этими столами не было никого, кто мог бы сравниться с Джексоном или с Джемом Белчером, тут были другие, люди иных рас, обладавшие качествами, которые делали их опасными бойцами. Чуть поодаль я видел черное лицо и курчавую голову Билла Ричмонда, облаченного в лиловую с золотом ливрею, - ему предстояло стать предшественником Молино, Саттона, всей плеяды чернокожих боксеров, доказавших, что сила мускулов и нечувствительность к боли, которая отличает африканцев, дают им особые преимущества на ринге. Он вдобавок мог похвастать тем, что был первым американцем по рождению, завоевавшим лавры на английском ринге. А вот резкие черты Дэна Мендосы, еврея, который незадолго перед тем совсем покинул ринг; он прославился изяществом и ловкостью приемов, и они не превзойдены по сей день. Правда, его ударам недоставало силы, чего уж никак нельзя было сказать о его соседе - длинное лицо, нос с горбинкой и сверкающие черные глаза выдавали его принадлежность к тому же древнему племени. Это был грозный Голландец Сэм; он весил всего сто двадцать девять фунтов, но удар его обладал такой мощью, что позднее его почитатели готовы были поставить на него в бою против тяжеловеса Тома Крибба при условии, что оба будут привязаны к скамьям. Я увидел еще пять или шесть бледных еврейских лиц, из чего было ясно, что евреи Хаундсдитча и Уайтчепела весьма энергично завоевывали себе место среди боксеров усыновившей их страны и так же, как и во всех других, более серьезных областях человеческой деятельности, оказывались среди лучших из лучших.
Всех этих знаменитостей, отголоски славы которых доносились даже до нашего суссекского захолустья, мне весьма любезно называл мой сосед Уорр.
- Вон тот, Эндрю Гэмбл, ирландский чемпион, - сказал он. - Это он победил гвардейца Ноя Джеймса, а потом его самого чуть не убил Джем Белчер на Уимблдонском лугу, в лощине, у виселицы Аббершоу. Двое рядом с ним тоже ирландцы - Джек О'Доннел и Билл Райан. Нет на свете боксера лучше хорошего ирландца, но вообще-то они страх какие запальчивые. Вон тот коротышка с хитрой мордой - Калеб Болдуин, уличный торговец, тот самый, кого называют Гордостью Вестминстера. Он всего пяти футов и семи дюймов ростом, и весу в нем двадцать девять фунтов, но у него сердце великана. Калеба никто еще не победил, и нет в его весе человека, который мог бы его победить, разве что Голландец Сэм. А это Джордж Мэддокс, тоже ирландец и тоже отменный боксер. Вон тот, который ест вилкой и похож на джентльмена, только переносица малость подкачала, - это Дик Хемфри: он был первый в среднем весе, пока Мендоса не согнал с него спесь. А вон, видите, седой, со шрамами на лице?
- Да это ж старина Том Фолкнер, игрок в крикет! - воскликнул Гаррисон, поглядев, куда указывал толстый палец Билла Уорра. - Он лучший подающий во всех южных графствах, а когда был в расцвете, мало кто из боксеров мог против него устоять.
- Верно говоришь, Джек Гаррисон. Он из тех троих, которые приняли вызов, когда лучшие боксеры Бирмингема вызвали на бой лучших боксеров Лондона. Он и не старится вовсе, Том-то. Он вышел против Джека Торнхилла, когда ему стукнуло пятьдесят пять годов, и победил на пятидесятой минуте, а Джек запросто справлялся и с молодыми. Лучше быть старше, да тяжелее, чем моложе, да легче.
- Молодость лучше всего, - протяжно сказал кто-то на другом конце стола. Эх, ребята, молодость лучше всего!
Здесь было много удивительных личностей, но человек, который произнес эти слова, казался самым странным из всех. Он был очень-очень стар, настолько старше всех прочих, что и сравнивать невозможно, и по его пожелтевшей, высохшей физиономии и рыбьим глазам никто бы не определил, сколько же ему лет.
На его восковой лысине торчало несколько жалких волосков. Все черты стерлись, утратили определенность; одутловатость и глубокие морщины - следы долгих прожитых лет - изуродовали лицо, и без того фантастически уродливое да к тому же еще обезображенное бесчисленными ударами кулаков, и сейчас в нем едва ли оставалось что-нибудь человеческое. Я заметил этого старика в самом начале ужина - он налег грудью на край стола, словно радуясь опоре, и нетвердой рукой ковырял в тарелке. Однако соседи усердно потчевали его вином, и вот плечи его раздались вширь, спина распрямилась, глаза заблестели, он удивленно огляделся по сторонам - видно, не мог вспомнить, как он сюда попал; потом приставил ладонь к уху и стал прислушиваться к разговорам со все возрастающим интересом.
- Это старик Бакхорс, - зашептал Чемпион Гаррисон. - Двадцать лет назад, когда я вышел на ринг, он был совсем такой же. А было время, наводил ужас на весь Лондон.
- Это верно, - подтвердил Билл Уорр. - Дрался как бык и такой был здоровущий, за полкроны позволял бить себя всякому щеголю. За лицо-то ему все равно бояться было нечего: другого такого урода ни в жизнь не увидишь. Он уж лет шестьдесят как сошел, да и перед этим били его, били, пока он наконец понял, что сила у него уже не та.
- Молодость лучше всего, ребята, - бубнил старик, горестно покачивая головой.
- Налейте ему, - сказал Уорр. - Эй, Том, дай старику Бакхорсу глоток живой водички. Пусть его развеселится!
Старик опрокинул в свою ссохшуюся глотку стакан неразбавленного джину и тотчас преобразился. В тусклых глазах загорелись огоньки, на восковых щеках появился легкий румянец, и, разинув беззубый рот, он вдруг издал удивительно музыкальный клич, похожий на звон бубенчика. Ответом ему был хриплый хохот всего общества, и разгоряченные лица повернулись в одну сторону - каждому хотелось взглянуть на ветерана.
- Бакхорс! - кричали они. - Бакхорс опять за свое!
- Смейтесь, ребята, коли охота! - кричал он в ответ, подняв над головой тонкие, со вздутыми венами руки. - Да только вам недолго осталось смотреть на мои кулаки, а ведь я ими долбал и Джека Фикка, и Джека Бротона, и Гарри Грея, и многих других настоящих боксеров. Они дубасили друг друга и этим зарабатывали себе на хлеб еще до того, как ваши папаши научились сосать соску.