- При-и-ишло!!! - застонал в экстазе Витюня. Счастливая слеза задрожала на его дряблом нижнем веке. - Да мы с тобой, Колюнька... - начал было он, но захлебнулся в собственном восторге, жалостливо всхлипнул и умолк.
И Николай его понимал. Хотелось плакать от счастья, петь, улыбаться, целоваться со всем светом. Окружающее вновь обрело свои краски, заиграло, обнадеживающе повлекло к себе. Он приподнялся, упираясь руками в колени, и пошел в комнату. Будильник показывал без десяти девять.
Николай присел перед полкой. Он не видел корешков книг, все внимание притягивало к себе пустое место. То место, где стоял проданный Светоний.
- Нас утро встречает прохладой! - заполошно завыл с кухни Витюня. - Эй, кудрявый, что делать-то будем?!
Николай сидел перед своими книгами и беззвучно смеялся. По щеке, оставляя промытый светлый след, ползла мутная слезинка.
На улице было пусто, лишь какая-то бабка, спешившая из булочной со своей увесистой авоськой, косо дернула глазами в их сторону и затрясла подбородком. Мамаши, прогуливающиеся обычно во дворе с колясками, видно, еще не проснулись, а если и проснулись, то выходить не спешили. Рабочий и служивый люд схлынул, заняв свои места по заводам, фабрикам и учреждениям. Было свежо и вольготно.
Сверху, из окна на восьмом этаже, вырывались магнитофонные вопли: Ян Гиллан безуспешно рвал голосовые связки, пытаясь образумить человечество. Но здесь на него не обращали внимания.
- Студент резвится, - доверительно шепнул Витюня, указывая глазами на окно, - знаю его, он под эту музыку по утрам здоровье зарядкой гробит. - И добавил ни с того ни с сего со злобой, нажимая на "р": - Мр-рракобес!
Николай почуял, что Витюня заводится, - не обойтись ему и сегодня без тумаков. Но до битья далеко, а вот как сподобиться в этот ранний час прожить шесть рублей, лежавших в Витюнином кармане, об этом надо было думать сейчас, не откладывая.
Не сговариваясь, оба повернули в сторону магазина, закрытого для них до двух часов. Николай шел ссутулившись, заложив руки за спину, стараясь придать лицу благонамеренное выражение, - привычки потомственного интеллигента все еще довлели над ним. Витюня был проще - рубаха расстегнута до пупа, благо июнь на дворе, руки в карманах. А в руках этих два заветных "трюльника", наверняка давно утративших свою хрупкость и провонявших потом Витюниных ладоней.
- Ну что... - прохрипел Николай и надрывно закашлялся, побагровел от натуги, вытаращил налившиеся кровью глаза так, что Витюня даже испугался за него, принялся наколачивать по спине. Но Николай отмахнулся от него, отпихнул рукой и просипел-таки сквозь слезы слабеньким прихлюпывающим голоском: - Ну что, попробуем?
- Чего это? - удивился Витюня.
- Сам знаешь чего!
- Опять дуришь?
Николай дернул носом, заморгал.
- Не, друг Колюнька, завязывать мы с тобою начнем со следующей недели, лады? Или завтрева! Сегодня чего-то не в кайф. А с завтрева - точняк завяжем! Ну че ты, в натуре, у меня слово - кремень, сам знаешь, ежели чего порешил и сказал, так заметано! Мы с тобой зазря, что ли, этому хмырю отвратному наши книжки загнали, а?!
- Это какие такие наши? - не понял Николай.
- Да ладно уж, - замял дело Витюня, - не важно! Ты тока гляди у меня, не подведи! Чтоб с завтрева как начнем завязывать, чтоб ни-ни! Понял?! А сегодня уж гульнем, Колюнька, напоследочек! Отведем души наши немытые!
И снова потянулось резиновое тягучее время.
- Пойду студенту харю бить, - вдруг сорвался Витюня. Заколебал своими буржуазными идолами!
Под взглядом Николая он постепенно остыл, махнул рукой:
- Хрен с ним, пускай загнивает. Была охота с молокососами связываться!
Николай старался избегать соседей и вообще тех людей, которые его знали прежде. Сознание собственной неприглядности угнетало его, пригибало к земле и угасало только к вечеру, с наступлением темноты. Но вечер в июне не близок, и потому Николай чувствовал себя неуютно под немыми взорами пустых глазниц дома.
За каждой занавеской мерещились чьи-то любопытствующие глаза. В ушах стоял ехидный шепоток: "Вот он - забулдыга, пьянь подзаборная!" Виделись торжествующие женские лица, и читалась в них убежденность: "Уж своих-то мы не упустим, катись, катись, алкаш, подальше отсюда!" Мужчины за этими занавесками представлялись безропотными, молчаливыми. Но все это казалось только - окна были пусты, у хозяев квартир были свои насущные проблемы, к тому же в этот ранний час большинства из них и не было дома.
- Во! Гляди-ка, Борька! Ну, ежели он нас не выручит, то я не знаю...
Витюня не пояснил, чего он "не знал" насчет Борьки. С Борькой было тяжело, и хотя в конце концов он всегда выполнял просьбы клиентов, но покуражиться при этом успевал вдосталь. Вот и сейчас Борька, будто не замечая надвигающейся на него парочки, стоял на своем ежедневном месте среди заваленного пустой тарой заднего входа в магазин. В заскорузлом черном халате на голое тело, взъерошенный, с "беломориной" во рту. И во всем его облике ощущалась вальяжность и ублаготворенность.
- О себе он, скотина, не забывает, - зловещим шепоточком гудел Витюня, своротив губу в сторону Николая. - Ну, выпьет он у меня теперь за наш счет, жлоб поганый!
Борька скосил глаз, и Витюня тут же расплылся в самой искренней, непритворной улыбке. Замахал рукой. Борька сделал вид, что собирается уходить. Витюня вприпрыжку бросился к нему, на ходу сгибаясь все ниже и ниже, приобретая гнусный, подобострастный вид.
"Тварь, у-у, тварь!" - подумал Николай. Борька всегда вызывал в нем отвращение своими замашками. "Ничтожество, а тоже - строит из себя благодетеля!" Было стыдно за Витюню, а еще больше за себя, несмотря на то, что знал - самому в прямой контакт с грузчиком магазина вступать не придется. Но омерзение не проходило. Выпитое с утра улетучивалось, дрожь снова начинала занимать свои позиции в конечностях. Николай присел на пустой дощатый ящик из-под бутылок и, не удержавшись, заискивающе кивнул Борьке. Тут же ругнул себя за это.
Остальное было делом Витюни. Он справится!
- Молиться за тебя буду...
- Не, сегодня никак.
- Спасай, Боря, погибаем. Вон Коляня уж и стоять не может, ты глянь только.
- Ни-е-е.
Слова обрывками долетали до Николая, раздражали, нагоняли дикую злобу на Борьку. "Ведь самому выгодно, гаду, - не в ущерб себе приторговывает-то. Не прохлаждался же он тут, не зря стоял - поджидал ведь нас да других таких же, чтоб с утра ручонки свои шелудивые погреть. И сколько же за день через них проходит, с ума сойти! Сука!" Николай заводил себя, закипал.
- Не, не могу...
А Витюня потел, махал трешниками перед Борькиным носом, постыдно клянчил, пуская слезу. И старался не понапрасну.
Минут через десять Борька, видимо усладив свое непомерное честолюбие, небрежно сунул деньги в карман халата и шмыгнул за дверь.
- Паскуда! - с ненавистью глянув на захлопнувшуюся дверь, проскрипел Витюня и облегченно вздохнул, присел рядом с Николаем. Все его словесные запасы вылились на Борьку, и теперь он молчал.
Грузчик вышел скоро, ждать себя не заставил. В руках его был большой кулек. В кармане халата угадывался стакан.
- Только, мужики, давай подальше отсюдова, - сказал он и пошел вперед, в уголок двора, к старенькой беседке, заслоненной от посторонних взоров густой кроной .раскидистого клена. Шел он, пританцовывая, подпевая неумолкающему магнитофону, - зарядка у студента что-то затянулась.
В кульке оказалась четвертинка водки, две бутылки пива, хлеб и тонко нарезанная колбаса, граммов на сто, не больше.
"Уплыли наши денежки", - с тоской подумал Николай и судорожно сглотнул слюну. В животе опять заурчало. Он сплюнул и громко выдохнул, избавляясь от тошнотворных остатков выпитого одеколона.
Во двор начали выходить первые утренние мамаши со своими чадами в колясках. Мамаши щурились на солнце, поправляли что-то внутри колясок и не спеша, с горделивым видом, направлялись к скверику, не замечая, а может, и просто не обращая внимания на троих мужчин, что-то делающих в это утро в беседке.
- Мне чуток! - брезгливо поморщился Борька, однако стакана не отодвинул, и треть содержимого бутылки оказалась в нем.
Витюня угодливо осклабился, подморгнул. "Благодетель" с кислой физиономией, оттопыривая корявый мизинец, выцедил водку, нюхнул хлеба и положил его обратно, на мятую бумагу бывшего кулька. Оставшиеся капли он небрежно стряхнул на пол беседки, поставил стакан на скамейку и ушел, не сказав ни слова.
- Ну и черт с ним, - вяло проговорил Николай. - Давай расплескивай - у меня что-то опять мандраж пошел.
Он не помнил, когда перешел на это язык, поначалу так коробивший слух. Не помнил. А теперь сам не замечал словечек, вросших в него. Так было проще - ведь не станешь же в чужом племени изъясняться на своем языке - все равно не поймут. А может, и начинал забываться уже тот, свой язык? Может быть, но так было проще, так его понимали и он понимал с полуслова, так можно было выразить целую гамму чувств и ощущений одним коротким словом. Да и не нашлось бы уже в голове прежних слов.
Для пущей убедительности он вытянул руку. Пальцы подрагивали. Посмурневший Витюня первым делом откупорил пиво, глотнул из бутылки, выругался матерно и стал аккуратно разливать водку, показывая, что он все-таки не такой наглец, как Борька, и обделить друга себе никогда не позволит. Это Витюнино качество было хорошо знакомо Николаю, за него он и питал что-то навроде уважения к приятелю, которого уважатьто, собственно, больше было не за что.
Витюня разлил и протянул наполненный наполовину стакан.
"Ну, цезари, - еще раз за вас!" - мысленно произнес тост Николай, а вслух сказал:
- Чтоб ему провалиться!
Витюня одобрительно хмыкнул и недобро уставился на груду искореженных деревянных ящиков, догнивающих у черного входа.
Через десять минут Николай забыл окончательно, что утром он еле встал и готов был прощаться с жизнью. Будто не было этого. Он разрумянился, стал смотреть веселее.
Витюня не долго предавался созерцанию природы из беседки. Он был "мотором" в их небольшой компании. Николаю же доставалась роль балласта, в лучшем случае подручного.
- Все. Хватит. Пошли.
Николай покорно встал, ожидая, куда его повлечет неугомонный приятель на этот раз. Витюня направился в сторону мебельного магазина. Они там бывали часто. Когда появлялась необходимость быстро сшибить деньгу, мебельный выручал. Тамошние рабочие-грузчики пренебрегали мелкой работенкой, когда, например, нужно было перенести тумбочку, пару кресел или стулья на небольшое расстояние. Они не разменивались, как сами говорили, на пустяки. Тут-то и нужно было ловить момент. И хотя грузчики не жаловали чужаков, но когда заказ не сулил им крупных барышей, они закрывали глаза на всевозможных витюнь.
Магазин был открыт. Даже больше того - часть товара уже красовалась перед входом - три дивана с красной броской обивкой, пара столиков, трюмо. Рядом суетливо прохаживались хозяева, которым доставка силами магазина сулила увидать приобретенную вещь в своей квартире не ранее, чем через два-три дня.
Витюня подмигнул Николаю.
- Вот он, народец, измученный материальным благополучием. Стоят, родненькие, нас дожидаются.
Но когда Николай сделал попытку выйти из-за угла, Витюня одернул его, приструнил:
- Ну чего ты, как первый раз замужем. Приглядеться же надо. А то захапают за милую душу, оглянуться не успеешь!
Николай находился в том блаженном расположении духа, когда ему было совершенно безразлично, что с ним будет дальше. Но Витюню он послушался, спрятался за кирпичную стену и даже вытащил из кармана очки, надел их. Окружающий мир сразу же приобрел четкие очертания.
- Вроде тихо, нет никого, - проговорил наконец Витюня.
Но тут пришла очередь Николаю одернуть приятеля. То, что он увидел, выбило его из колеи. Но все же решил приглядеться повнимательнее - вдруг ошибся. Он чуть приподнял очки и отодвинул их на сантиметр от переносицы, так было резче, лучше видно. Нет! Ошибки никакой не было - это она, его жена, Ольга. Что могло привести ее в этот час сюда? Николай точно знал, что живет она совсем в другом районе. За два с половиной года разлуки он не только не встречался с ней ни умышленно, ни случайно, но даже не звонил ни разу.
Сердце защемило. Подойти? Николаю до невозможности захотелось сделать это. Услышать хоть слово из ее уст. Вглядеться в лицо. Ведь он, несмотря ни на что, продолжал любить, думал о ней. Подойти сейчас же! Николай уже сделал первый шаг, но вовремя опамятовался - ничего, кроме отвращения, жалости, а может, и презрения, он не мог вызвать своим теперешним видом. Он ударил ребром ладони в стену. Лицо исказила гримаса боли. Но боль была не физическая, не от удара о кирпичи.
- Да чего ты? - Витюня был удивлен.
- Молчи!
Поняв, что тот не шутит, Витюня прикусил язык и уселся у стены на корточках, прислонившись к ней спиной. Он сидел и поцокивал языком, будто осуждая приятеля за раздражительность, пустую и бестолковую, на его взгляд.
А Николай следил за каждым движением Ольги. Он и радовался, замечая, что она совсем не постарела, даже, напротив, изменилась в лучшую сторону, стала женственнее, стройнее, вновь обрела свою, знакомую со студенческой скамьи живость, и злился одновременно, чувствуя, что пропасть, разделяющая их, становится все глубже, все шире. Он различал даже ее голубые, сияющие глаза, когда она поворачивала лицо в их сторону. Ольга его не видела. И Николая вдруг ожгла мысль - а узнала бы, если даже и подошла совсем близко, вплотную? А вдруг нет? Вдруг скользнула бы равнодушным взглядом и отвернулась, приняв за одну из тех теней, что маячат в подворотнях и боятся дневного света? Могло быть и так.
Он уже совсем успокоился, и все чувства, овладевшие им поначалу, перелились в одно - в режущую, томительную печаль, когда произошло то, что его окончательно добило. Из магазина вышел лысоватый мужик в синей футболке с надписью "Адидас" и джинсах, под мышкой он держал две чешские книжные полки в пенопластовой упаковке и с яркой зеленой наклейкой. Николай сперва не придал значения этому покупателю. Но когда тот подошел к Ольге, поставил полки на асфальт, придерживая их телом, и взял его жену, его Ольгу за локоть, а та в ответ чмокнула незнакомца в щеку, Николай не выдержал. Он отвернулся, зашел за угол. И опустился рядом с Витюней.
- Да чего ты в самом деле? - Витюню не на шутку встревожило поведение приятеля.
- Жена... - выдохнул Николай, ничего не поясняя.
- А-а-а-а, - многозначительно, с уважением протянул Витюня, - тогда другое дело.
Он не смог сдержать любопытства, выглянул за угол.
- Это беленькая-то? С фрайером этим? С полками?
Николай кивнул. Причем кивнул он один раз, но голова сама по себе склонилась второй, третий, задрожала будто лист лопуха под порывами ветра. И он не сразу смог унять дрожь.
- Ушли. Полки купили и ушли. А ты чего переживаешь, расстались, и бог с ней!
Николай промолчал. Он смотрел вдаль и ничего там не видел.
- Знаешь, Коляня, как говорят англичане, - снова подсел к нему Витюня, - если леди выходит из дилижанса, дилижанс едет быстрее. Хе-хе!
И сам же засмеялся первым.
Один из грузчиков, вышедший покурить и случайно подслушавший разговор, придвинулся ближе, долго смотрел на Витюню и вдруг, поперхнувшись дымом, залился высоким пронзительным смехом.
- Ну, пошли, что ли?
Николай не прореагировал, казалось, что он заснул.
- Да не бабься ты! Пошли, пока работенку не увели из-под носа, - настаивал Витюня.
- Не пойду! - ответил Николай.
Он встал и направился во двор, к беседке. Витюня вприпрыжку следовал за ним, жужжал на ухо:
- С тобой не разбогатеешь. Пить-то хочешь! А вкалывать тебя нету, книжки продавать - нельзя! Я что тебе, в няньки нанялся?
Николай резко повернулся к нему:
- А ты вспомни - сколько моего добра пропили, а? Ты тогда по-другому что-то пел. А сейчас, как у меня пустые стены остались, так в няньки, говоришь?
Витюня стушевался. Он знал, что когда Николаю попадет шлея под хвост, с ним лучше не связываться. Они молча вошли в беседку, сели.
До открытия магазина оставалось чуть больше трех часов. Надо было что-то предпринимать. Предпринимать сейчас, пока в жилах после выпитого играет кровь. Позже будет тяжелее, придет надоевшее бессильное уныние, тоска, которую недаром называют зеленой. И оба прекрасно это понимали. Но каждый по-своему: Витюня горел от нетерпения, ерзал на лавочке, чесался, пыхтел; Николай, напротив, оттягивал всяческую суету на потом - хотелось продлить блаженное ничегонеделание, сладкую пустоту. Он сидел, прижмурив глаза, радуясь утреннему ласковому солнышку, переваривая свои ощущения. Долго ему пребывать в таком состоянии не пришлось.
- Лафа! - радостно всхлипнул Витюня и вскочил с лавки. Вот это, корешок, то, что нужно!
Николай разлепил веки. Долго блуждал непонимающим взглядом, пытаясь уловить направление, обозначенное Витюниным пальцем. Уловил. У дальнего подъезда стояла женщина, в ногах у нее покоилась какая-то здоровенная коробка. Надписи на картоне отсюда разобрать было невозможно.
- Ну, полетели!
Витюня дернул приятеля за рукав, да так, что тот чуть было не свалился с лавочки.
- Догоняй!
И перед Николаем только мелькнула широкая спина. Витюня уже был около подъезда, что-то говорил, сочувственно кивал головой.
Когда Николай подошел ближе, он расслышал:
- Эх, хозяюшка, это горе - не беда! Считай, что тебе, красавица ты моя, крупно повезло, поможем от всего сердца. Лады?
Николай неуверенно топтался рядышком, стараясь не глядеть на женщину.
- Понимаете, - обратилась она к нему, - на двери объявление, мол, стиральная машина, в отличном состоянии, недорого. Ну вот я и пошла, - она всхлипнула, - договорились мигом, и правда недорого. Мне такая как раз нужна. Что с того, что подержанна. Они даже мне эту дуру здоровую вытащили и на лифте спустили вниз. А потом "привет" говорят - и домой. А я?