Усадьба «Под буками» - Артур Дойл

Конан-Дойль Усадьба «Под буками»

— Для человека, любящего искусство ради искусства, — заметил Шерлок Холмс, откладывая в сторону лист объявлений газеты «Daily Telegraph», — очень часто самое большое удовольствие доставляют именно маловажные случаи. Мне очень приятно заметить, что вы, Ватсон, поняли эту истину и в отчетах о наших делах (должен сказать, иногда несколько приукрашенных) отдали преимущество не «causes célèbres»[1] и не сенсационным процессам, в которых мне доводилось принимать участие, но случаям, быть может, ничтожным самим по себе, давшим мне возможность воспользоваться моими способностями к выводам и логическому синтезу.

— А все же, — с улыбкой ответил я, — я не могу считать себя вполне свободным от обвинений в сенсационности, в которых укоряют мои воспоминания.

— Вы, может быть, ошибались, — заметил Холмс, вынимая щипцами горящую головню и зажигая ею длинную черешневую трубку, которой он заменял обычную глиняную, когда бывал более склонен спорить, чем углубляться в размышления, — вы, может быть, ошибались в том, что хотели придать краски и жизнь вашим рассказам вместо того, чтобы передавать только строгий последовательный ход моих заключений от причины к следствию. А это самое главное.

— Мне кажется, я всегда отдавал вам должное в этом отношении, — заметил я несколько холодно, так как меня отталкивал не раз уже замечаемый мною эгоизм, игравший большую роль в странном характере моего друга.

— Нет, это не эгоизм и не самомнение, — ответил он, как это часто случалось с ним, скорее на мою мысль, чем на слова. — Если я требую полной справедливости к моему искусству, то только потому, что считаю его безличным: оно вне меня. Преступление — явление обыкновенное. Логика — редкое. Поэтому-то вам следует обращать более внимание на логику, чем на преступление. Вы низвели лекции на степень простых рассказов.

Было холодное весеннее утро. Мы сидели на квартире в улице Бэкер после завтрака у огня, который весело трещал в камине. Густой туман навис над темными домами и в желтых тяжелых клубах его окна противоположных домов казались черными, бесформенными пятнами… Газовый рожок бросал свет на белую скатерть стола, на серебро и посуду, стоявшую на нем. Шерлок Холмс все утро молча просматривал столбцы газетных объявлений. Не найдя в них ничего интересного, он пришел в дурное настроение и принялся отчитывать меня за мои литературные промахи.

— А между тем, — проговорил он после долгого молчания, во время которого он курил свою длинную трубку и смотрел в огонь, — вас, в сущности, нельзя обвинить в стремлении к сенсационным темам, так как в большинстве случаев дела, которыми вы интересовались, не заключают в себе состава преступления. Дело короля Богемии, странный случай с мисс Мэри Соутерлэнд, тайна человека с изуродованной губой и происшествие с аристократом-холостяком, — все это не имело противозаконного характера. Но зато, быть может, избегая всего сенсационного, вы обращали свое внимание на слишком обыденные случаи.

— Может быть, это и правда, — ответил я, — но зато мои заметки интересны и носят печать новизны.

— О, мой милый, какое дело публике, широкой публике, не умеющей отличить ткача по зубам, а композитора по большему пальцу на левой руке, какое ей дело до тонкостей анализа и дедукции. Впрочем, я и не виню вас, что вы интересуетесь тривиальными делами: время интересных процессов прошло. Люди — или, по крайней мере, преступники — потеряли всякую оригинальность, всякую энергию. Что касается до меня лично, то моя профессия вырождается в искусство отыскивание потерянных карандашей и советов пансионеркам. Кажется, в этом отношении, я дошел до последнего предела. Прочтите-ка письмо, которое я получил сегодня утром!

Он бросил мне смятое письмо. Оно было помечено предыдущим днем и отправлено с площади Монтэгю.

«Дорогой м-р Холмс! Мне необходимо посоветоваться с вами, принимать ли мне предлагаемое место гувернантки, или нет. Если позволите, я приду завтра в половине одиннадцатого.

С почтением

— Вы знаете эту барышню? — спросил я.

— Нет.

— Теперь как раз половина одиннадцатого.

— Да. А вот и звонят. Наверно, это она.

— Может быть, происшествие будет интересное. Помните, история с голубым карбункулом казалась сущим пустяком, а потом дело-то вышло серьезное. А что если и теперь будет так!

— Будем надеяться! Наши сомнение скоро рассеятся. Если не ошибаюсь, это она.

Дверь в комнату отворилась. Вошла молодая девушка. Она была просто, но опрятно одета. Умное, подвижное лицо, все усеянное веснушками, и уверенные манеры обличали в ней женщину, которой приходилось самой пробивать путь к жизни.

— Извините, что обеспокоила вас, — сказала она Холмсу. — Со мной произошел странный случай и так как у меня нет ни родных, ни друзей, то я решилась обратиться к вам, надеясь, что вы будете так добры — посоветуете мне, как поступить.

— Пожалуйста, садитесь, мисс Гентер. Рад служить вам.

Я заметил, что новая клиентка произвела на Холмса благоприятное впечатление. Он оглядел ее своим испытующим взглядом, потом опустил глаза, сложил пальцы и приготовился слушать ее рассказ.

— Пять лет я пробыла гувернанткой в семье, полковника Спенса Мунро, — начала свой рассказ мисс Гентер. — Два месяца тому назад полковник получил назначение в Галифакс, в Новой Шотландии, и увез детей в Америку. Я осталась без места. Я стала помещать объявление в газетах, ходила по объявлениям — все безуспешно. Наконец, небольшой запас накопленных мною денег стал приходить к концу, и я положительно не знала, что делать.

В Вест-Энде есть известная контора для приискания мест гувернанткам. Я заходила туда каждую неделю осведомляться, не найдется ли подходящего места. Основателем этого бюро был м-р Вэствэй, но ведет дело мисс Стонер. Она сидит у себя в конторе, а желающих получить место впускают поочередно.

На прошлой неделе, когда я, по обыкновению, вошла в комнату мисс Стонер, она была не одна. Рядом с ней сидел страшно толстый человек с улыбающимся лицом, толстым подбородком, спускавшимся на шею, и с очками на носу. При виде меня он привскочил на стуле и поспешно обернулся к мисс Стонер.

— Вот это именно то, что нужно, — сказал он. — Лучше и быть не может. Чудесно! чудесно!

Он, казалось, был в полном восторге и весело потирал руки. На меня он произвел хорошее впечатление.

— Вы ищете места, мисс? — спросил он.

— Да, сэр.

— Гувернантки?

— Да, сэр.

— А ваши условия?

— На моем последнем месте у полковника Спенса Мунро я получала четыре фунта в месяц,

— О, о! Безобразие, чистое безобразие! — вскрикнул он, всплескивая руками, как бы в порыве горячего гнева. — Как можно было предложить такую жалкую сумму такой милой барышне, обладающей такими талантами.

— Может быть, вы ошибаетесь насчет моей талантливости, сэр, — сказала я. — Я знаю немножко французский и немецкий языки, музыку, рисование…

— Тс, тс! — крикнул он. — Все это не имеет никакого отношение к делу. Главное в том чтоб вы умели вести себя и держаться, как истая лэди. Не сумеете — не годитесь для воспитание ребенка, которому со временем придется играть большую роль в истории страны. Сумеете — как можно вам предложить менее ста фунтов? Для начала я предлагаю вам сударыня сто фунтов жалованья.

Вы можете себе представить, м-р Холмс, как заманчиво было подобного рода предложение для меня, у которой нет ни гроша в кармане. Джентльмэн, должно быть, заметил мой недоверчивый взгляд, вынул бумажник и открыл его.

— У меня в обычае, — проговорил он, улыбаясь так, что глаза его казались двумя блестящими линиями среди его пухлого лица, — давать вперед молодым барышням половину их жалованья, так чтоб им было на что одеться и уехать.

Никогда в жизни, казалось мне, я не встречала такого очаровательного и внимательного человека. Деньги мне были очень нужны, так как я задолжала лавочникам. Но, несмотря на это, предложение показалось мне несколько странным, и я решилась узнать хоть что-нибудь прежде, чем согласиться взять место.

— Позвольте спросить, где вы живете, сэр? — спросила я.

— В Гэмпшире. Очаровательное местечко. Называется усадьба «Под буками» и находится в пяти милях от Винчестера. Красивая местность, милая барышня, и прелестный старинный дом.

— Я желала бы узнать, сэр, в чем будут состоять мои обязанности?

— Один ребенок… славный, живой, шестилетний ребенок. О, если бы вы видели, как он убивает тараканов туфлей! Хлоп! хлоп! хлоп! Не успеешь оглянуться, как трех уж не бывало!

Он откинулся на спинку кресла, и глаза его опять исчезли среди морщин.

Меня несколько удивило подобного рода развлечение ребенка, но видя, что отец смеется, я подумала, что он просто шутит.

— Значит, мне придется заниматься только с одним ребенком? — спросила я.

— Нет, нет, милая барышня, — сказал он, — вам придется исполнять также приказание моей жены, понятно, такие, какие приличны для барышни. Вы ничего не имеете против этого?

— Буду рада, если могу быть полезной.

— Отлично. Вот, например, относительно одежды. Мы, знаете, люди со странностями, но с добрым сердцем. Так вот, если мы попросим вас носить то платье, которое дадим вам, вы ничего не будете иметь против этой маленькой причуды? а?

— Ничего, — ответила я, сильно удивленная его словами.

— Не будете обижаться, если будем просить вас сидеть тут или там?

— О, нет!

— А если мы попросим вас остричь волосы?

Я еле поверила ушам. Как видите, м-р Холмс, волосы у меня густые и довольно редкого оттенка каштанового цвета. Мне было бы жаль пожертвовать ими.

— К сожалению, это невозможно, — ответила я. Он пристально взглянул на меня, и я заметила, как тень пробежала по лицу его.

— А я считаю это необходимым, — сказал он. — Это маленькая причуда моей жены, а как вы знаете, сударыня, с женскими причудами приходится считаться. Итак, вы не соглашаетесь остричься?

— Нет, сэр, — твердо ответила я.

— А, отлично… значит, дело кончено. А жаль, потому что в других отношениях вы совершенно подходите к нашим условиям. В таком случае, мне нужно повидать других барышен, мисс Стонер.

Хозяйка сидела все время молча, перебирая бумаги. При последних словах незнакомца она взглянула на меня таким недовольным взглядом, что я невольно заподозрила, что мой отказ заставляет ее терять хорошие деньги.

— Вы желаете оставаться в списке? — спросила она.

— Да, мисс Стонер.

— Но, право, это кажется вполне бесполезным, раз вы отказываетесь от таких превосходных предложений, — резко проговорила она. — Вряд ли вам дождаться другого подобного. Прощайте, мисс Гёнтер.

Когда я вернулась домой, мистер Холмс, и увидела, что в буфете у меня ничего нет, а на столе лежат неуплаченные счета, то невольно спросила себя, не сделала ли я глупости. Ну, если у этих господ какие-то странные причуды, если они требуют необычайного повиновения, то зато они и готовы давать хорошую плату за свои эксцентричности. В Англии гувернантки редко получают сто фунтов в год. Да и к чему мне длинные волосы? Многим очень идут короткие, может быть, пойдут и мне. Через два дня я была вполне уверена, что я сделала большую глупость и подумывала уже переломить свою гордость, пойти в контору и узнать, не свободно ли еще это место, как вдруг получаю письмо. Оно со мной, и и прочту его вам.

«Под буками», вблизи Винчестера.

«Дорогая мисс Гёнтер.

Мисс Стонер была так добра, что дала мне ваш адрес. Пишу, чтобы спросить вас, не переменили ли вы своего решения. Моей жене хочется, чтобы вы согласились жить у нас, так как вы очень понравились ей по моему описанию. Мы согласны давать вам по тридцати фунтов за три месяца — т.-е. 120 ф. в год, чтобы вознаградить вас за мелкие неприятности, причиняемые нашими причудами. Да вообще в них нет ничего затруднительного. Жена любит особый оттенок синего цвета — bleu électrique — и желает, чтобы вы носили платье этого цвета по утрам. Вам не придется тратиться, так как у нас осталось такое платье от нашей дорогой дочери Алисы (которая живет теперь в Филадельфии); оно будет, я думаю, как раз впору вам. Не думаю также, чтобы вам было особенно неприятно сидеть где либо в указанном месте или заниматься, чем вас попросят. Что же касается волос, то, как ни жаль обрезать такие чудесные волосы, я должен настоять на этом; однако, надеюсь, что увеличение жалованья вознаградит вас за потерю. Ваши обязанности относительно ребенка очень легкие, приезжайте же, я буду ждать вас в Винчестере с экипажем. Дайте знать, с каким поездом приедете.

С почтением

Вот, м-р Холмс, письмо, только что полученное мной. Я решилась принять это место. Однако, прежде чем сделать решительный шаг, я обращаюсь к вам за советом.

— Раз вы решились, то нам не о чем и говорить, мисс Гёнтер, — улыбаясь, проговорил Холмс.

— А вы посоветовали бы мне отказаться?

— Признаюсь, я не желал бы видеть свою сестру на таком месте.

— Что это значит, м-р Холмс?

— Ах, у меня нет никаких данных. Я не могу ничего сказать. Может быть, вы сами составили себе какое-нибудь мнение?

— По-моему, возможно только одно предположение. М-р Рюкэстль показался мне очень добрым человеком. Может быть, жена его сумасшедшая и он желает скрыть это, чтобы ее не засадили в лечебницу; он исполняет все ее капризы, чтобы предотвращать приступы бешенства.

— Конечно, это возможное, даже очень возможное предположение. Но, во всяком случае, это не очень-то приятное место для молодой барышни.

— Но деньги, м-р Холмс, деньги!

— Да, конечно, жалованье хорошее, даже слишком хорошее. Вот это-то и тревожит меня. Отчего они дают вам 120 ф., когда любая пойдет за 40? Наверно, есть какая-нибудь основательная причина.

— Я думала, что надо вам рассказать все, чтобы вы поняли, если понадобится потом ваша помощь. Я буду чувствовать себя сильнее, зная, что вы стоите за моей спиной.

— Можете быть спокойны в этом отношении. Дело обещает быть одним из самых интересных за последние месяцы. Тут встречаются совершенно новые черты. Если вы будете в недоумении или опасности…

— Опасности! Какого рода опасности?

Холмс серьезно покачал головой.

— Опасности не будет, если мы сумеем определить, в чем она состоит, — сказал он. — Дайте мне телеграмму, и я приеду к вам во всякое время дня или ночи.

— Этого достаточно, — проговорила она, вставая. Всякое выражение тревоги исчезло с ее лица. — Теперь я совершенно спокойно уеду в Гемпшир. Сейчас же напишу м-ру Рюкэстлю, принесу в жертву мои бедные волосы, а завтра отправлюсь в Винчестер.

Она в кратких словах поблагодарила Холмса, простилась с нами обоими и поспешно вышла из комнаты.

— Ну, эта барышня сумеет постоять за себя, — проговорил я, прислушиваясь к ее быстрым, решительным шагам.

— И отлично, так как, я думаю, ей скоро придется позвать нас, — серьезно сказал Холмс.

Вскоре предсказание моего приятеля оправдалось. В продолжение двух недель я часто думал о мисс Гёнтер. Необыкновенно большое жалованье, странные условия, легкие обязанности, — все было ненормально, все указывало на нечто особенное. Я не мог решить, что это причуда или преступный замысел, не мог решить, что за человек, пригласивший мисс Гёнтер — филантроп или негодяй. Я заметил, что Холмс часто сидел, нахмурив брови, весь погруженный в раздумье, но когда я заговорил о мисс Гёнтер, он только махал рукой.

— Данных, данных! — кричал он. — Без глины не сделать кирпичей, — и заканчивал словами, что не желал бы своей сестре подобного места.

Наконец, поздней ночью, мы получили телеграмму. Я только что собирался уйти спать, а Холмс принялся за свои химические опыты. Я часто оставлял его вечером среди реторт и пробирок и находил его утром в том же положении. Он вскрыл желтый конверт, пробежал телеграмму глазами и бросил ее мне.

— Посмотрите в путеводителе, как идут поезда, — проговорил он, возвращаясь к своим химическим опытам.

Телеграмма была короткая и ясная.

«Пожалуйста, будьте завтра в полдень в гостинице «Черный Лебедь», в Винчестере. Приезжайте. Я ничего не понимаю.

— Поедете со мной? — спросил Холмс, подымая глаза.

— Очень бы хотелось.

— Так посмотрите расписание.

— Есть поезд в половине десятого. В Винчестер приходит в 12 ч. 30 м., - сказал я, просмотрев расписание.

— Отлично. Пожалуй, лучше отложить анализ ацетонов, так как завтра нужно быть вполне свежим.

На следующий день в одиннадцать часов мы подъехали к древней английской столице. Все время пока мы ехали, Холмс рылся в газетах, но после того как мы въехали в Гэмпшир, он отбросил их и стал восхищаться окружавшим нас видом. Стоял идеальный весенний день, По светло-голубому небу с востока на запад неслись легкие белые облачка. Солнце ярко светило, но в воздухе чувствовалась живительная свежесть, вливавшая энергию в душу человека, Повсюду среди свежей зеленой листвы мелькали красные и серые крыши ферм.

— Ну, разве это не прекрасно?! — вскрикнул я с энтузиазмом человека, только что покинувшего туманы улицы Бэкер.

Холмс покачал головой с серьезным видом.

— Знаете, Ватсон, на людях, подобных мне, лежит проклятие: на все смотришь с точки зрение своей специальности, — сказал он. — Вот вы смотрите на эти разбросанные домики и восхищаетесь их красотой. Смотрю я — и единственно, что приходит мне на мысль: как уединенно они стоят и как легко тут совершить преступление.

— Господи! — вскрикнул я. — Ну, кому придет в голову мысль о преступлении, когда смотришь на эти милые, старые жилища?