Все оказалось не так просто, костыль проваливался в песок, норовил выскользнуть, и Аманкул несколько раз падал, зарываясь в песок лицом. Каждый раз мысль была только одна: не повредить ногу сильнее. В конце концов он перешел на четвереньки, таща костыль и поднос за собой. К урочищу Белеули Устюрт заметно поднимается вверх, зато там не столько песка, но и воды мало. Она есть, только соленая, от такой жажда лишь усилится.
За ночь на подносе действительно собралась влага, все же хорошо, что уже конец лета, а не его середина. Но, неловко упав, он снова долго лежал без сознания. Днем полз, чтобы больше не падать… ночью снова старательно подставлял поднос, чтобы собрать влагу. Но капель на подносе не могло хватить, чтобы напиться, а солнце все жгло и жгло, на Устюрте в любое время года без воды нельзя…
А воды не было… Сколько дней прошло, он уже не понимал, усилий хватало только на то, чтобы не заблудиться и не уйти вдруг с тропы в сторону. Меркнущее сознание вполне могло увести его туда, где и кости не скоро найдут. Почувствовав, что язык перестает помещаться во рту, Аманкул подумал, что это конец. Он видел таких – потерявшихся, отставших, которые погибали от жажды, иногда их находили, но уже не успевали спасти. У таких всегда бывал вывалившийся синий язык.
Его внимание привлек крошечный кустик, это была не полынь и не верблюжья колючка, которая вытаскивает воду глубоко из-под земли. Кустик означал, что пусть не вода, но хотя бы влажная почва не так далеко, и Аманкул стал копать. Нет, он копал не колодец, нужно было просто добраться до влажного песка, до влажной земли, тогда телу будет нужно не столько влаги.
Удалось добраться пусть не до влаги, но хоть убрать горячий сухой слой сверху, с трудом поборов желание набить рот прохладным песком, Аманкул улегся прямо в раскопанную ямку, прижался к прохладной земле лицом и ладонями. Стало немного легче. Он остался спать в этом благословенном для него «оазисе». К утру язык уже помещался во рту, хотя был шершавым и потрескавшимся.
Караван… это было спасение, но если увидят, что он хромает, могут и не взять, кто станет тащить за собой калеку? И Аманкул, из последних сил превозмогая сильную боль, поднялся и заковылял к каравану. Караван-баши был незнаком, но все равно разрешил следовать с ними… Появилась надежда дойти до Белеули, а там его знают, найдутся те, кто поможет добраться хотя бы до Гургенджи, приютят, пока встанет на ноги. Он отплатит добром за добро, щедро отплатит, еще не бывало, чтобы кто-то обиделся на Аманкула из-за неблагодарности.
День за днем с утра до вечера одно и то же: солнце, ветер и степь. Хотя, нет, конечно, не была одинаковой эта степь. То попадались солончаки, белые, словно заснеженные, то в стороне стояли холмы с какими-то рыжими от солнца и ветра травами, то ветер гнал шары колючек, то виднелись целые поляны серо-голубой полыни, и тогда в воздухе носился ее горьковатый запах, то неожиданно показывалась молодая зеленая травка, невесть как вылезшая после короткого осеннего дождя, то снова пересыпались пески… и снова солончаки, такыры, холмы вдали, полынь и песок… Такыр – это такая ровная площадка, покрытая засохшей глиной. Поверхность словно каменная, отлично сошла бы для вертолета или даже маленького самолета, но ни тех ни других в небе не наблюдалось.
Я не задумывалась над названиями караван-сараев, в которых мы ночевали, зачем, все равно не знаю, где это. Таскичу… Учукан… Кос-Кудук (Кудук, кажется, колодец, это я из песни помнила)… Чурук… какие-то урочища, какие-то солончаки и такыры, даже имевшие свои названия…
Зато неожиданно мы приобрели попутчика, я так и не решила, хорошо это или плохо. Заметила бедолагу я (вот вам и отменное зрение у местных!). Подозреваю, что он просто лежал в какой-то яме возле крошечного кустика, а услышав движение нашего каравана, не сразу рискнул показаться. Охрана напряглась, видно, ожидала следом за одиночкой появления и вооруженного отряда, но все обошлось.
Некоторое время этот попутчик держался чуть в стороне, потом, видно, осмелел и доковылял ближе. Теперь уже к нему поехали двое охранников. О чем говорили, не знаю, если бы и слышала, то не поняла, но прогонять не стали, наоборот, человек направился за ними следом к каравану, он опирался на какую-то палку, неловко подскакивая на правой ноге и, видно, стараясь не наступать на левую. Потом бедолага о чем-то говорил с караван-баши, наконец, как я поняла, тот милостиво разрешил идти с нами. Наверное, это было очень великодушное решение, потому что Карим даже головой покачал не то восхищенно, не то сокрушенно.
– Карим, кто это?
– Не знаю, вечером спросим. Он один, а потому не опасен. Видно, почему-то остался в степи без осла или верблюда, пропадет, если не прибьется к какому-нибудь каравану.
Я оглянулась на найденыша, тот едва держался на ногах, дойдет ли до этого самого караван-сарая?
– Карим, а его нельзя посадить в повозку, он же еле держится?
– Я тоже об этом думаю.
Толмач действительно отъехал, но не к новенькому, а к караван-баши, вся власть в караване у него, иначе нельзя, командир должен быть один.
Найденыш был неимоверно грязен, словно лежал в сырой земле лицом, он старательно отряхивал высохшую землю с себя, но это мало помогало. Карим протянул ему бурдюк с водой, но человек пить не стал, только смочил во рту водой, видно, понимая, что сразу много воды будет гибельно.
Немного погодя бедолага уже забирался в повозку, где ехала Анюта. Это страшно не понравилось моей служаке, она принялась вопить, что этот оборванец натащит ей блох и вшей и что она ни за что рядом ехать не будет. Человек не понимал ни слова, но уж тон-то понял, он послушно слез с повозки, хотя было видно, как ему хочется хоть чуть передохнуть.
Тут уже разозлилась я:
– Ты что себе позволяешь?! Не хочешь с ним рядом ехать, тебя никто не заставляет! Выходи и топай ножками. А ну садись! – это был уже приказ нежданному попутчику.
Конечно, приказ он понял, снова забрался в повозку, стараясь держаться как можно дальше от Анюты. Служанка отвечала ему взаимностью, они забились в разные углы и сидели, исподтишка зыркая друг на дружку – Анюта зло, а ее сосед осторожно.
Ко мне снова подъехал Карим, видно, успокоить. Я покосилась на толмача, неужели так зло орала, что надо успокаивать? Но я правда разозлилась на Анюту, которая непонятно зачем тащится со мной да еще и все время старается создать себе условия получше.
– Скоро Белеули, там хороший караван-сарай, там отдохнем день. И вода есть, вдоволь воды, – усмехнулся толмач. Карим прекрасно знал, чего мне не хватает больше всего. Вообще-то мне больше всего не хватало моих родных, но думать о них запрещено, а кроме них, конечно, воды.
Когда прямо посреди степи перед нами выросло нечто, я обомлела. Это нечто было сложено из здоровенных желтоватых каменных плит, имело по углам круглые башни, а прямо перед нами шикарные высокие ворота. Или портал, как там у архитекторов это называется?
Караван-баши тут же стал распоряжаться, кому и куда отправляться, как разгружать верблюдов, куда нести вещи. Наш попутчик подошел ко мне бочком и стал что-то спрашивать. Я развела руками, мол, не понимаю. Карим знаком позвал к себе кого-то из местных, и начался разговор уже с двумя толмачами. Оказалось, человек просил, чтобы ему позволили помочь таскать грузы. Как таскать-то? Сам едва держится на ногах!
Анюта тут же вставила свое веское слово:
– Ага, как же! Сопрет и глазом не моргнет!
Я снова зашипела на нее змеей:
– Тогда таскать будешь ты!
– Нет, я же не против, только за ним глаз да глаз нужен, говорю… Кто его знает, кто он и откуда.
– Карим, скажи, чтобы держался ближе к нам с тобой, а то тут таких, как Анюта, может оказаться много.
Толмач почти заскрипел зубами:
– Настя, такая, как Анюта, одна. Никто не оставит человека в беде посреди степи и не обидит недоверием того, кто попросил помощи.
Я почти извиняющимся тоном попросила Карима пристроить новенького, дать ему работу в нашем сопровождении, если это нужно:
– Ну, хотя бы до Гурганджи или вообще до людей. И не надо его пока заставлять работать, у него же нога повреждена. Скажи: потом отработает.
– Ты права, просто так он кусок хлеба не возьмет, а за работу возьмет.
Человек как-то внимательно прислушивался к нашим переговорам, речь знакома? Это, видно, заметила и служанка, стоило Кариму увести новенького и заняться разгрузкой наших верблюдов, она снова зашипела:
– Во как глядел-то! Понимает же, собака. Оберет он нас, как пить дать оберет.
Я вдруг схватила служанку за плечи и крутанула в сторону степи:
– Смотри! Что вокруг? Куда может человек уйти, даже украв что-то, да еще и хромой? Если ты не прекратишь чесать языком, я тебя отправлю обратно!
– Куда?
– А вон караван стоит встречный, с ними и пойдешь.
– Нет!
– Тогда закрой рот.
Как мне хотелось в тот момент действительно избавиться от Анюты! Толку от нее никакого, а проблем и впереди будет немало. Зря я не послушала Карима и не оставила ее в Сарайджуке.
– Смотри! Что вокруг? Куда может человек уйти, даже украв что-то, да еще и хромой? Если ты не прекратишь чесать языком, я тебя отправлю обратно!
– Куда?
– А вон караван стоит встречный, с ними и пойдешь.
– Нет!
– Тогда закрой рот.
Как мне хотелось в тот момент действительно избавиться от Анюты! Толку от нее никакого, а проблем и впереди будет немало. Зря я не послушала Карима и не оставила ее в Сарайджуке.
От злых мыслей отвлекла необходимость устраиваться.
Из большущих ворот караван-сарая навстречу нам уже вышел его хозяин. Он держался важно, видно, хорошо сознавал, какой ценностью владеет. И ценность этого сооружения была не только в четырех колодцах, к которым погонщики тут же повели верблюдов, стало слышно, как заплескалась в водопойных колодах вода, но и в самом здании. Наш караван-баши был ему, видно, хорошо знаком, потому что встреча получилась весьма теплой. Они обнялись, кажется, трижды, выказывая друг дружке всяческое уважение. Хозяин что-то спрашивал, наш отвечал.
По тому, с каким интересом покосился в нашу сторону хозяин караван-сарая, я поняла, что самыми необычными гостями была наша троица. Заметив, что на нас смотрят, я вдруг принялась проявлять чудеса вежливости, взяла да и поклонилась в пояс. Даже на расстоянии было видно, как полезли на лоб глаза у хозяина, но он тут же ответил на поклон, правда, менее низким, но весьма душевно прижав руку к груди. Полненькие ножки шустро понесли его в нашу сторону. Так… предстоят переговоры с местной властью. Я убедилась, что Карим рядом, и прошипела Анюте:
– Молчи!
Нас приветствовали явно не по-монгольски, но понять добрые пожелания можно и без перевода. Карим понял, он стал что-то говорить хозяину, показывая на меня, тот кивал, осторожно косясь на необычную женщину, губы раздвигала улыбка, в которой не было примеси ухмылки. Человека явно удивляло, что девушка решилась на столь далекое путешествие ради спасения брата, он сокрушенно качал головой, кивал, снова прижимал руку к груди, потом пригласил нас внутрь, присовокупив еще один поклон.
Карим усмехнулся:
– Ты ему понравилась, сказал: отважная девушка.
– Карим, а как новенький?
– Он будет с остальными, его не обидят, не бойся, иначе не брали бы с собой.
– А покормить?
– Здесь накормят всех, за все заплатит караван-баши. – Толмач кивнул в сторону нашего старшины.
Прежде чем войти в ворота, я не удержалась и остановилась, уставившись, словно баран, на барельефы наверху. Наверху арки по бокам два льва словно шагнули навстречу друг дружке. Размером в один такой большой блок каждый, но вырезаны так здорово, что казалось, вот-вот сойдут с камней и действительно начнут тереться носами.
Мое потрясение было замечено и оценено, хозяин тоже остановился, довольно наблюдая за необычной гостьей. Наверное, лучшего комплимента, чем этот, сделать нельзя, мое молчаливое любование произведением искусства на его воротах было куда красноречивей всяких слов.
Подозреваю, что это тоже сыграло свою роль в распределении жилплощади на предстоящую ночевку. За воротами обнаружилась большая площадка с каким-то бассейном посередине, по-местному это называлось хаус. По сторонам видно вдоль стен самого караван-сарая в два этажа комнаты. Такое я уже видела в Сарайджуке. Гостиница по-средневековому. Вполне приемлемо, особенно если ничего другого нет.
Нам с Анютой отвели большую комнату, даже поделенную надвое, где у стен на каменных ложах постелены одеяла. Тут же появилась то ли наложница хозяина, то ли какая-то родственница, подозреваю, что одно другому не мешало, знаками показала, чтобы следовали за ней. Дальше была небольшая экскурсия по караван-сараю. Воду из этого бассейна можно было брать в любых количествах, носить к себе кувшином, который нам тут же вручили, наливать в большой медный таз, стоявший в комнате, а выливать просто в небольшую ямку на земле в углу все той же комнаты. Все верно, внизу песок, сколько ни лей, все впитает.
Потом девушка показала, будто что-то жует, и ткнула рукой в сторону задней стены. Тоже понятно, там, видно, все ужинают, а большой медный поднос, подвешенный над одной из дверей, подает знак для сбора. Чтобы мы не сомневались, когда это произойдет, девушка, все так же мило и чуть смущенно улыбаясь, показала на начавшее садиться солнце, мол, как только сядет, так сразу и…
Понятно, времени немного, пора приниматься за приведение себя в порядок к вечернему приему.
Кроме нас, в караван-сарае был еще один караван, как мы поняли, встречный, и я действительно вознамерилась вернуть Анюту обратно. Ни к чему мне такая обуза. Но стоило заговорить об этом, как служанка залилась слезами. Сквозь рыдания удалось разобрать, что ей нельзя возвращаться, потому что она сбежала из дома от злого мужа. Закончилось все тем, что, услышав гонг, я махнула рукой и отправилась ужинать. Видно, от нее никуда не денешься…
Но сразу за дверью едва не сбила с ног хозяйку, которая несла нам еду на большом подносе. Все было горячее и в таких количествах, что я усомнилась, не весь ли караван соберется в наши апартаменты. Но девушка жестами показала, чтобы мы ели, и исчезла, как ночное видение. Все верно, здесь не принято, чтобы женщины сидели вместе с незнакомыми и грубыми мужчинами, да еще и такие, как мы.
Ладно, мне и самой не слишком хотелось ловить на себе оценивающие мужские взгляды, к тому же опасно… Анюта так вообще была уверена, что нас ночью непременно изнасилуют и зарежут.
– Анюта, это который по счету караван-сарай, где мы ночуем? Сколько раз тебя за время пути насиловали или убивали?
Я снова предложила вернуться и снова получила в ответ поток слез.
– Хорошо, только тогда вообще замолкни, словно бы безголосая!
Лучше уж общаться с Каримом, чем с этой змеей в женском обличье.
Вопреки своим намерениям оставаться в Белеули на два дня мы не стали, уже на следующее утро погрузили все и отправились вперед. Просто караван-баши встречного каравана сказал что-то про караваны, которые пойдут из Гургенджи и Самарканда, нам надо было к ним успеть. Все верно, чем караван больше, тем надежней. На большой караван не рискует нападать местная мелочь, хотя я сомневалась, что вообще кто-то нападает, слишком пустынно было вокруг.
Утром, наблюдая, как наш новый знакомый ловко затягивает ремни на навьюченных тюках, как он одновременно бережно и властно обращается с верблюдами, а те его слушают, видно, почуяв опытную и сильную руку, я вдруг подумала, что даже не спросила его имени.
Карим, вежливо поинтересовавшийся, как спалось, кивнул:
– Аманкул он. Казах.
– Он навьючивает верблюдов так, словно всегда эти занимался.
Снова взгляд Карима был внимательным и пытливым:
– Ты очень наблюдательна для женщины, Настя. Аманкул хороший погонщик, но на них напали и ограбили караван. Он случайно остался жив…
– Это он тебе сказал?
– Нет, хозяин караван-сарая. Трое из ограбленного каравана сумели доехать до Белеули, а Аманкула бросили в степи, посчитав мертвым. Нельзя ходить всего с несколькими верблюдами, опасно. Если бы не мы, он погиб бы.
– Вон встречный караван…
– Без воды раненому каждый день важен. Ты жалеешь, что мы его взяли?
– Нет. Он ранен?
– Да, у него вывихнута нога, уже вправили и напоили снадобьями. Хозяин караван-сарая благодарил нас за спасение Аманкула, говорил, что за него схватятся в Гургенджи, он много где бывал и много что видел. Я поговорил, не врет, действительно, бывал даже в Каракоруме. Взять бы его с собой…
Я поймала недовольный взгляд Анюты и мысленно погрозила ей кулаком. Но, помня мои требования, служанка промолчала. Вот так! И не сметь раскрывать рот, змеюка подколодная!
Карим заметил наш перегляд и осторожно поинтересовался:
– Что-то Анюта сегодня не шипит?
– Я пообещала отправить обратно, если скажет еще хоть одно недовольное слово. Причем сделаю это прямо посреди пути, придется топать до караван-сарая ножками, как Аманкулу!
Последние слова я намеренно говорила громко, чтобы услышала Анюта. Та фыркнула, но себе под нос, возразить не посмела.
– Карим, может, он с нами пойдет?
– Не знаю, может, если сил хватит, далеко все-таки.
Пока Аманкул шел. Мало того, он свободно говорил по-кипчакски и даже чуть по-русски! Услышав хоть и коверканные, но слова не только из уст Карима и противной Анюты, я чуть не взвизгнула. Правильно мы его спасли, очень правильно!
– Аманкул, ты на Руси бывал?
– Нет, урус купец водил, урус коназ…
– Ярослава?! – ахнула я.
Аманкул чуть подумал и кивнул:
– Слава…
– Живого?
– Чего? – это Карим.
– Карим, князя Ярослава Всеволодовича обратно привезли мертвого, его в Каракоруме отравили.
Карим поговорил с Аманкулом и отрицательно покачал головой:
– Нет, он туда вел и, наверное, не князя Ярослава, а кого-то другого, тот молодой был и обратно живым вернулся, Аманкул его видел.