– Да Поликарп Кузьмич, скажите хоть сейчас, кто же будет отец мой родимый?
Воевода уставился на меня в удивлении:
– А я что же тебе не говорил? Да это Князь Дмитрий Иванович Хворостинин, мой друг давний, сколько мы с ним в походы переходили. В прошлом годе что-то гневался на него великий государь, но сейчас гроза минула и можно тебе к нему ехать спокойно. Вот он мне поведал как-то, что был у него от девы любимой сынок, да сгубили вороги, а может, и дед подстроил, и про пятно родовое мне рассказывал, да еще у себя показал. Я тебе бумаги выправил ты теперь человек посадский и Антошку я тебе отдам. Пусть Ставр теперь вас поищет, а ваши то сказки у меня давно записаны и видоками подтверждены.
И вот настал день отъезда, к моему удивлению, пришло много людей, некоторые женщины даже вытирали слезы. Я сходил в собор и попрощался с отцом Павлом, и отдал в дар храму икону божьей матери, у отца Павла она давно была примечена. Растроганный Павел надел мне на шею второй крестик.
– Один крестик у тебя крестильный, а этот, если будут трудности, покажешь ближайшему попу, и тебе обязательно помогут.
Антохина мать вся в слезах прощалась с сыном, и на коленях просила меня быть осторожнее и сохранить ее кровинушку.
Воевода был необычно хмур, кивнув на рыдающую мать, он сказал:
– Данила, вот когда будешь водить полки, помни, что у каждого твоего воя мать есть и также убиваться будет, так, что давай, передавай поклон своему отцу будущему от меня и не забывай.
И вот снова мы в пути. Вроде и недалеко всего в Москву. Но это всего то будет через 440 лет. А сейчас зима зимой. Мы с Антохой прибились к купеческому обозу. Хорошо купцы свои из Торжка, меня сразу в свою кампанию приняли и Данилой Прохоровичем величали. Сразу ведь просекли прохиндеи, не зря я в Москву собрался. По сынка то Ставра похоже все уже слышали, хотя никто про него не жалел, уж очень он паскудный был парень. Разговор, как обычно, сразу зашел о болезнях, и все начали приставать ко мне с просьбами, вылечить какую-нибудь болячку. А один молодой купчик Протас, так тот поймал меня в лесу, куда я забежал по ходу обоза отлить и пристал, как банный лист к заднице:
– Данила Прохорович, слушай, продай секрет водки, которой ты больных потчуешь, что они спать заваливаются. С этого дела можно большие деньги поиметь.
– Так Протас, ты сам говорить, что большие деньги, а зачем мне самому тебе в руки такое богатство отдавать?
– Так Данила Прохорович, ты ведь человек родовитый, тебе не к лицу с таким делом возится. А я заводик поставлю, всем лекарям буду продавать, и тебе от дохода копеечка будет.
– Так откуда ты Протас такое дело взял, что родовитый я.
– Данила Прохорович, так ведь не слепые же вокруг. Ухватки у тебя больно приметные, как не стараешься под простой люд встать, ничего не получается. Да и с чего это наш воевода Поликарп Кузьмич так к тебе отнесся, он мужик прижимистый, лишнюю копейку не упустит, а тут снарядил, как боярина. И вон клевец у тебя висит, а кто такие чеканы носит, полки водят.
И действительно экипирован нас Поликарп Кузьмич неплохо. При конях, окольчуженные, мы с Антохой совсем неплохо смотрелись среди вооруженной охраны купеческого обоза.
– Ну Протас это дело серьезное, так с кондачка решать.
На этом наш разговор закончился, но бутыль с эфиром я на всякий случай упрятал поглубже в поклажу. Обоз шел не спеша, возчики, обряженные в тулупы, вели вялые разговоры, а замерзшая охрана горячила коней, проверяя путь впереди и возвращаясь назад. По пути нам несколько раз встречались печальные останки деревень. Купцы проезжая мимо крестились и угрюмо молчали. Только Антоха, увидев мое недоумевающее лицо, на ухо пояснил:
– Опричники постарались вот уж года три прошло, опричнина ужо кончилась, а народу тут нет.
Да уж опричники постарались хорошо, в дальнейшем картины покинутых деревень иногда встречались на нашем пути.
Но вот понесло дымком, где-то залаяли собаки, а потом вдруг пахнуло таким запахом готовящейся еды, что в животе заерзал желудок. Все сразу оживились, и даже усталые лошади прибавили шаг. Вскоре мы выехали к большому селу. Звон колокола с высокой колокольни созывал уже на вечернюю молитву, когда мы подъехали к постоялому двору. Ворота его были распахнуты настежь, снег внутри утоптан и превращен в смесь снега и конского навоза. И сейчас его выскребали два заморенных мальчишки.
Заехав внутрь, мы спешились, я отдал лошадей конюху и кинул ему мелкую монетку, пообещав еще утром за старание. Купцы и их люди были заняты своими обозами, и прочими делами. Нас же с Антохой ничего не держало, и мы пошли поскорее вовнутрь, отогреться и поесть.
Когда мы зашли нас, обдало теплом, и мы одновременно распахнули свою одежду, расстегивая ремни, навстречу нам уже несся молодой парень, который усадил нас за стол и через минуту тащил нам бараний бок и горшок с квасом. Первые минуты я насыщался едой, не обращая внимания на окружающее, но когда первый голод прошел, то я ел уже попристойней, и разглядывал соседей. Их было немного, но мое внимания привлек сидевший напротив меня тип с орлиным носом и взглядом киллера из голливудского фильма, а два мужика сидевшие с ним были типичными бандитами. Они о чем-то тихо разговаривали. Но мое внимание было отвлечено женскими рыданиями за стеной. Я спросил подавальщика, что произошло, и может чем-то помочь
– Да чем вы боярин поможете, – отвечал, махнув рукой парень, – Лизка себе харю в сеннике в темноте серпом разрезала, даже нос пополам. Хорошо глаза не выколола. Теперь в невестах будет вековать, хотя за такое наследство, – и он обвел рукой окружающее, – может женихов и будет.
Я расплатился и сказал ему:
– Передай хозяину, что я могу помочь его горю, только мне надо посмотреть девчонку.
Тот выпучил на меня глаза и исчез. Через десять минут из-за занавески вышел кряжистый здоровый мужик, и подошел ко мне, оглядев меня с головы до ног, он с подозрением спросил:
– Что же у тебя боярин за заботы такие девкам лица исправлять?
– Да лекарь я Данила Прохорович, слышал небось, это я архимандриту Мисаилу зуб драл.
Выражение лица у хозяина вмиг переменилось, он упал на колени и заголосил:
Данила Прохорович! отец родной, да мне вас бог послал! Сделайте милость, посмотрите Лизку, пропадет ведь девка, единственная у меня осталась, всех Господь прибрал!
Когда я зашел на хозяйскую половину, там собрались все домочадцы, на кровати полулежала девочка лет шестнадцати, рана на ее лице была закрыта тряпкой. Когда я снял тряпку, то невольно присвистнул. Огромная резаная рана шла наискосок через все лицо, начиналась она под левым глазом, разрезала нос, так, что его нижняя часть висела на верней губе и заканчивалась на правой щеке, разрезав ее так, что было видно зубы верхней челюсти. Когда я обернулся, то на коленях стояли уже все и заклинали меня помочь. Я вздохнул и приказал позвать Антоху и принести мою поклажу.
Через час все было готово к операции. В женской половине остались только мы с Антохой и хозяйка, Торжественно прочитав символ Веры, я сказал:
– Антоха давай.
На испуганное, изуродованное лицо девочки была наложена маска и начал отсчет.
Я вытащил из спирта две иголочки, сделанные златокузнецом, нити шелка и приступил к работе. Не знаю, на что уж там натолкнулась Лиза, но это явно был не серп, края раны были, как рассечены бритвой. Сшивать левую щеку, где был неглубокий порез, было просто. Когда же я перешел на нос стало сложней, потому, что ассистента у меня не было, Антоха, забрызганный кровью, вылетающей из разреза носа был занят наркозом, Хозяйка, похоже, вообще была без сознания. И я, держа одной рукой кончик носа, аккуратно пришивал его к месту среза. На правой щеке сначала пришлось зашивать кетгутом слизистую щеки, и лишь затем саму кожу. Все это дело заняло около двух часов. Надышались мы эфира, в тесной комнатенке по самое не хочу, так что нас лежа качало. В конце я протер семидесятиградусным спиртом шов, и лицо девочки приобрело почти нормальный вид.
Когда я вышел из-за занавески, туда хотели ринуться все родственники, но я пустил только отца. Тот смотрел на почти невидимые стежки, открыв рот:
– Немало слышал я о вас историй, рассказывали гости торговые, но не верил, А теперь знаю, что и десятой доли, того чему господь в несравненной милости его наградил вас, не говорили они.
Естественно, ужин был продолжен, благодарный хозяин кормил от пуза. Купцы, сидевшие рядом и прослышавшие про лечение рвались на хозяйскую половину посмотреть результат. Но их, конечно, никто туда не пускал. А Протас вновь приставал ко мне с предложением продать секрет дурман-водки, так уже молва окрестила эфир. Троицы, которая привлекла мое внимание, за столом уже не было, и я выкинул ее из головы. Нас с Антохой оставили ночевать в хозяйском доме в свободной пристройке. Я договорился с хозяином, что останусь еще на три дня, чтобы посмотреть, как будет идти заживление. Поэтому утром, когда старший обоза уже ходил вокруг возов, я подошел и объяснил ему, что остаюсь, на что тот безразлично кивнул головой, после чего я ушел в дом досыпать. Никто нас не будил, и мы встали во второй половине дня, и пошли в поисках пожрать. На кухне нас встретили приветливо и наложили полные миски каши, которую мы начали уплетать, когда на улице послышались крики и женский плач. Мы все выскочили во двор. Там стояли сани, запряженные двумя лошадьми, на которых лежали двое мужчин, а третий стоял рядом с окровавленной головой и что-то рассказывал окружающим. В нем я узнал одного из купцов, еще сегодня утром разговаривавшего со мной. Оказывается, купеческий обоз верстах в десяти ждала засада. Охрана была почти полностью застрелена залпом из нескольких пищалей, а затем из луков. Ему удалось уйти, потому, что он отстал от обоза, несколько раз бегал в кусты, как он сказал:
– По надобности великой.
Поэтому, когда началась замятня, купец развернул сани и, подхватив двух бежавших к нему раненых, смог уйти от погони.
Увидев меня, он изменился в лице, подошел и тихо сказал:
– Вас они Данила Прохорович искали, слышал, как главный их орал:
– Лекаря не упустите!
Я автоматически осматривал раненых, делал перевязки, ничего сложного там не было, а в голове лихорадочно перебирал, кому я так перешел дорогу, что из-за меня положили целый обоз.
– Неужели это Ставр такой ненормальный? ведь на него воевода в первую очередь теперь думать будет. Да нет, похоже, это кто-то другой. Но кто?
Видимо кто-то все-таки узнал о переговорах воеводы с Хворостининым и почему-то хочет убрать меня из-за этого. Но зачем? Ведь я собой ничего не представляю, ноль на палочке. Так ничего и не придумав я пошел смотреть Лизу. Девочка по-прежнему лежала к кровати, лицо ее было слегка припухшим, а нос казался картофелиной, на которую с тревогой смотрела ее мать. Я успокоил женщину и сказал, что отек скоро начнет проходить. Признаков инфекции не было, и я вновь, обработав операционный шов спиртом, вышел с женской половины.
Со слов толпившихся на улице зевак, в Торжок уже выехал гонец со срочным донесением, и на завтра ожидалось прибытие стрельцов, а сейчас местное ополчение готовилось к завтрашнему выступлению вместе с ними, потому, что короткий зимний день уже клонился к закату. Вечер в постоялом дворе был грустный, новых постояльцев не было только двое легко раненых возчика, набрались сил, чтобы посидеть за столом вместе со спасшим их купцом, мы с Антохой также тихонько поужинали и ушли спать. Антоха, как всегда обнюхал все щели, закрыл двери на крюк и припер ее чурбаком, на мою ухмылку он ответил:
– Береженого, бог бережет.
На следующий день мы проснулись рано, сна не было ни в одном глазу, да еще блохи совсем распоясались от тепла и кусали все злобнее. После легкого завтрака я посмотрел девочку, отек на лице спадал, все было хорошо и швы через пару дней можно было спокойно снять. Радостная мать не знала, что мне предложить и куда усадить.
Когда совсем рассвело, со стороны Торжка послышался конский топот и в деревню, на рысях влетело человек сорок конных воинов, к моему удивлению возглавлял их сам воевода. Он спешился и подошел ко мне:
– Вот, не успели расстаться, как снова свиделись, – неудачно пошутил я.
Воевода улыбнулся одними губами:
– Да уж лучше по таким поводам не встречаться, Ну где там ваш купец, который видоком был, будите его с нами пойдет. Но в доме заголосили и с воплем:
– Ой, убили, ой, убили, – из дома выскочила простоволосая женщина.
– Ну, кого там опять убили, – пробурчал воевода и звеня доспехами тяжело пошел в дом, Когда я через его плечо заглянул в комнату, то увидел что на кроватях лежат мертвые возчики с перерезанным горлом а у купца в груди торчит рукоятка ножа.
Воевода обернулся и тяжелым взглядом, от которого мне стало не по себе, обвел окружающих:
Хозяин постоялого двора рухнул на колени вместе с женой и закричал:
– Не вели казнить, не виноватые мы, ничего про это не ведали.
Воевода обернулся к сопровождающим:
– Всех кто здесь есть под замок. Охрану оставить, и если кто уйдет, шкуру спущу, а сейчас к побоищу едем. Я побежал седлать коня и на ходу рассказал Поликарпу Кузьмичу о словах купца. Воевода внезапно остановился:
– Вот оно как дело то двинулось, видать мои цедулки, кто-то перехватывал. Недосуг сейчас про это говорить, надо ехать, потом с тобой об этих делах побеседуем. Хорошо, что сам сегодня решил поехать косточки поразмять, вот тебе и поразмял.
Я вскочил в седло, и мы по, накатанной возами дороге, понеслись вперед.
Через полтора часа мы подъехали к месту засады. Если бы мы не были предупреждены, то ни за что бы не догадались, что здесь вчера было ограблен купеческий обоз. Поваленные деревья, за которыми, по-видимому, стояли стрелявшие были растащены по сторонам. Снег был разметен так, что закрывал все следы и кровь. Лишь следы саней в сторону ближайшей речки объясняли все. Когда мы вышли на лед, там обнаружили небольшую, уже замерзшую прорубь, и багор, которым по-видимому заталкивали трупы, а может еще и живых, под лед. А следы обоза спокойно уходили вдаль по тракту.
Мы еще немного покрутились вокруг, пытаясь найти хоть что-нибудь, указывающее на нападавших, но тщетно. Разбили бердышами прорубь и попытались веревкой с крюком от багра подцепить трупы, но течение в реке было сильным и, по-видимому утопленников уже унесло ниже. Воевода отправил десять человек по следам обоза с наказом проверить по возможности его путь, а все остальные повернули назад. Ехали молча, все устали, замерзли, я также немного продрог и с нетерпением ждал возвращения на постоялый двор. В голове бродили всякие мысли, я вспомнил подозрительную троицу, сидевшую за столом, непонятную рану дочки хозяина и по пути рассказал это все воеводе. Тот на ходу покрутил длинный ус и сказал только:
– Приедем, будем разбираться.
Когда мы приехали, то все было тихо, все жильцы сидели под замком, но печи были протоплены охраной, которая уже подъедала запасы трактирщика. Слегка перекусив, воевода с завоеводчиком уселись в зале, выгнали оттуда всех присутствующих и по очереди стали опрашивать всех посаженных под замок.
Я же тем временем подошел к Лизке, которая все еще лежала в постели, но уже вполне пришла в себя и стреляла по сторонам боязливыми глазами, правая щека у нее, еще была неподвижной, но говорить она хоть и с трудом, но могла.
Я уселся напротив нее и сказал:
– Лизавета, я все знаю, что случилось, давай рассказывай всю правду?
Та, глядя на меня, зарделась, как маков цвет и, опустив глаза начала рассказывать.
– Вы же видели Данила Прохорович, напротив вас, сидели три мужика. Вот главный, они его Фрол называли, он на меня вообще не смотрел, а вот Яшка, который моложе, все на сеновал звал. А когда он монету серебряную показал, я и пошла с ним. А когда мы зашли в сенник он мне уд свой вонючий в рот запихал, я испугалась и укусила его, больно, он даже закричал. Так он нож свой выхватил и по лицу мне полоснул, и сказал, если хоть кому вякну, они всех убьют, вот я тятеньке и сказала, что о серп порезалась.
А как третьего звали, они при тебе говорили?
– Нет, не знаю я, не слышала, Данила Прохорович, а вы тятеньке моему не рассказывайте, а то он меня вожжами запорет, не расскажете ведь?
– Не расскажу, не расскажу, спи себе, – сказал я и ушел.
Разборки между тем шли полным ходом, был слышен рев Поликарпа Кузьмича, затем кого-то били, потом плач, женские крики, потихоньку все затихло, все были выпушены, а за столом остался сидеть воевода с о своим помощником Петром. На столе высилась корчага с медовухой, и они усиленно ею наливались. Перед ними стоял хозяин с огромным синяком под глазом и внимательно слушал, что ему говорили.
Я подошел к начальству и, дождавшись ухода хозяина, попросил разрешения рассказать, все, что узнал от Лизы. Они уже знали о присутствие в трактире трех неизвестных, но вот имен назвать никто не мог, и мои сведения оказались кстати.
– Слушай Данила, а как ты дошел до того, что девка врет? – спросил меня воевода.
– Так Поликарп Кузьмич, серп же с зубчиками, рана у нее должна бы рваная быть, как пилой пилили, а тут, как очень острым, чем разрезано. Я еще, когда зашивал, на это внимание обратил, только, кто же знал, что дальше то так обернется. И похоже, что тать то леворукий был, с левой руки такая рана получается.
– Да уж давно на вверенной мне земле, такого не было, эх государь меня за это дело не пожалует! – и воевода в расстройстве швырнул латную рукавицу на пол.
– Кровь из носу, этих татей надо разыскать и на березах развесить!
Понимаешь, Данила дело тут такое, получается, пойдем-ка к тебе, потолкуем.
Мы прошли ко мне в пристройку, выставили Антоху на охрану, и воевода начал обстоятельно знакомить меня с ситуацией, сложившейся с моим появлением.
Рассказывал Поликарп Кузьмич долго, обстоятельно рода перечислял до Рюрика но в вкратце выходило у него следующее:
– Шестнадцать лет назад свел случай молодого еще тогда Дмитрия Ивановича Хворостинина и боярыню Щепотневу Анастасию, была она красива до невозможности и тогда была уже замужем за старцем древним, но богатым. Детей у нее тогда не было, и вот, как уж там это произошло, но полюбились они друг другу. И родила боярыня через девять месяцев мальчика, старец тот уже некрепкий умом был и считал, что так и хорошо, хотя окружающие то все понимали. Все было бы ничего. Но вот шесть лет назад старец этот помер, наконец, а родни там было, выше крыши, и тут то и пропал мальчишка. И хотя все знают, что сын это Хворостина, а выходит, что наследник он Щепотнева. А жил этот Щепотнев уединено, в дела царские не лез, все его приказы с послушанием и успехом выполнял и был ему все эти годы прибыток великий. А Анастасия после пропажи мальчишки умом немного тронулась, все молилась и молилась, и вот в прошлом годе постриг приняла. И вот тут появляется снова наследник – ты то есть, да еще и есть люди готовые тебя признать, а вотчины то уже все поделены, так вот и видимо кто-то уже решил тебя извести, а уж обоз просто под руку попался. А кто это, много думать не надо, дальше там по тракту вотчина боярина Трунова Игоря Ксенофонтовича, вот ему то ты первая помеха будешь. Дмитрий Иванович перед царем ходит, на виду, если попросит за тебя, то будешь с прибытком, а у него убыток большой образуется. Уж, как я берегся, но видно попало письмо не в те руки.