Но еще не оборвалось в воздухе звучание последней ноты, как прекрасная байлаора[7] уже исчезла. Ночь Сальвадор провел без сна, блуждая в толпе празднующих, но видя перед собой лишь один образ – гибкий стан, гордый подбородок, взлетающие птицей руки и изящные запястья, к которым до жжения в груди хотелось припасть поцелуем. Устав бродить, Сальвадор сел прямо на неостывшую к ночи землю, привалившись спиной к стволу старой оливы, и попытался «сыграть» танец той неизвестной девушки. Он перебирал струны, стараясь воспроизвести порхание ее кистей, постукивал по корпусу гитары, имитируя хлопки ее ладоней, и вновь «разбегался» по струнам пальцами, вспоминая, как взметнулись в повороте юбки платья, и… ничего у него не выходило. Впервые испытывая такое странное томление в груди, он не мог воплотить свои впечатления в музыку. Эта незнакомка опустошила его гитару, вытянув из нее все звуки, лишила его пальцы гибкости, оставив вдохновение в немой беспомощности. Он понял: он и она, его игра и ее танец теперь должны идти неразлучно. Его игра без ее движений будет сиротлива, как брошенный младенец. С трудом Сальвадор дожил до рассвета, не в силах избавиться от лихорадочного желания вновь увидеть эту девушку.
Она пришла на следующий день в тот же час. Вокруг них опять собралась толпа, подбадривающая и его, и танцовщицу восхищенными выкриками и аплодисментами. Его сердце колотилось в такт ее хлопкам и притоптываниям, его пальцы летали по струнам так, как порхали ее кисти, он даже расправил плечи и так же вскинул подбородок, невольно копируя ее движения. Но… Девушка опять исчезла, едва он сделал паузу. Сальвадор кинулся за ней, но незнакомка в ярком платье невероятным образом умудрилась раствориться в толпе. И опять он провел ночь без сна, разыскивая ее. Отбросив стеснение, расспрашивал о девушке всех встречных и с каждой новостью о ней погружался в темное и мрачное отчаяние: девушка, похитившая его музыку, никогда не станет его.
Она сама нашла его. Пришла на исходе ночи, в самый темный час перед рассветом. И его удивленное восклицание оборвала вдруг поцелуем. Без единого слова, только обжигая его ухо горячим дыханием, прекрасная байлаора и здесь взяла инициативу. В любви она оказалась не менее страстной, чем в танце.
– Как тебя зовут? – спросил Сальвадор, любуясь ее ровной стройной спиной, белеющей в темноте. Он знал ее имя, но желал услышать его из ее уст. Это стало бы первым словом, которое бы она сказала ему.
– Долорес, – тихо ответила девушка.
Боль. Он уже знал, что она станет его невыносимой, нескончаемой болью, которую он унесет в своем сердце, уйдя утром из поселка. И хоть сюда он больше не вернется, воспоминание о Долорес будет носить с собой всю жизнь.
Ей было семнадцать лет, и год назад ее отдали замуж за владельца местных земель Маноло Торреро Санчеса, который был старше ее едва ли не втрое. История этой девушки казалась и простой, как быль, и сказочно невероятной. Может быть, кто-то, услышав ее, порадовался тому, как удачно сложилась судьба Долорес, единственной дочери вдовца-бедняка, живущего за оброк в одном из крошечных домов, принадлежащих семье Торреро Санчес, и обрабатывающего прилагающийся к дому клочок земли. Кое-как справлялись: братья и отец-вдовец обрабатывали землю, девушка вела домашнее хозяйство. И жили бы они так, если бы два года подряд не случались неурожаи и долг владельцу земли не принял устрашающих размеров. Однажды в дом отца Долорес приехал сам хозяин и выдвинул ультиматум: либо они расплачиваются, либо через три дня убираются из дома и идут на все четыре стороны. Горе… Отец едва не слег больным, братья с мрачным видом принялись паковать домашнюю утварь, готовясь покинуть обжитое место. Но судьба решила разыграть неожиданную комбинацию, и за день до назначенного срока в дом опять пожаловал владелец с новым предложением. «Отдашь мне ее, прощу долг», – ткнул он в хлопочущую по хозяйству шестнадцатилетнюю девушку. И, как ни плакала Долорес, как ни просила отца и братьев не отдавать ее в господский дом, сделка состоялась.
– Спаси меня, – вдруг сказала Долорес, резко оборачиваясь к Сальвадору. – Ты же мой Спаситель, верно? Ты же пришел за мной?..
Она знала его имя: видимо, так же, как и он о ней, спрашивала о нем.
– Спаси, или я умру. Тут! С ним, старым и нелюбимым! Возьми меня с собой… Возьми!
Она не просила – требовала. Глаза ее блестели не от слез, а от возбуждения в предвкушении свободы, жажды новых впечатлений и чувств.
– Мне нечего тебе предложить, – горько сказал Сальвадор. Он был нищий, она – жена местного богача.
– У тебя есть все, что мне нужно, даже больше, – ответила Долорес, словно прочитав его мысли. – Ты богаче моего мужа: ты владеешь миром, тогда как он – лишь этими клочками земли. Ты наполняешь сердца жизнью, а он умертвляет их.
Сальвадор медлил с ответом, понимая, что, если они уйдут вместе, его жизнь из свободного путешествия навстречу открытиям превратится в уход от погони, и отныне он будет не шагать по широким дорогам, а станет пробираться крадучись тайными тропами. И тяжелей всех нош станет ответственность за эту девушку. Готов ли он к такому в восемнадцать лет, когда юность и свобода будоражат кровь сильнее вина?
Но Долорес доверчиво прильнула к нему, и Сальвадор, чувствуя, как колотится ее сердце, решился.
Они ушли вместе, на рассвете, не скрываясь, свято веря в то, что возникшая любовь защитит их лучше темноты.
Они не задерживались нигде дольше, чем на несколько часов. В одном селении зарабатывали монеты, которые щедро бросала им публика. Долорес всегда танцевала босая, как ее бабка-цыганка, от которой она унаследовала свободолюбие и страсть к танцу. В другом поселении тратили заработанное на еду и мелкие подарки для девушки, в третьем оставались на ночлег, в четвертом предавались ненасытной страсти. И, казалось, не было никого счастливей их в мире…
2012 год…Мужчина остановился посреди улицы и запрокинул лицо, будто рассматривая фасад одного из старинных зданий, а на самом деле с укором глядя на небо. Толпа разбивалась об него, как о маленький островок, и, огибая с обеих сторон, текла дальше бурным потоком, не подозревая об упреках и проклятиях, которые мужчина обращал к Небу. В какое-то мгновение лицо Сальвадора исказила судорога, и он с силой сжал челюсти, будто от сильной боли. Долорес…
* * *Репетиции проходили в одном из павильонов, снятом в промышленной зоне неподалеку от Санрока. Еще тогда, когда о группе Рауля почти никто не слышал, несколько местных музыкальных команд, объединившись, сняли это помещение для репетиций, но со временем в нем осталась лишь группа «Стеклянный кот». И хоть Раулю ездить в эти края сейчас было далеко, музыканты решили не менять насиженное место.
Это была довольно маленькая комната, размером меньше гостиной в нашей квартире. Из-за усилителей, барабанной установки, проводов, змеящихся по полу, она казалась совсем тесной. Помимо инструментов и аппаратуры сюда вместили еще и старый холодильник с неистощимым запасом воды в бутылках и кока-колы, вывезенный из чьего-то дома протертый диван, вешалку для верхней одежды и складной столик, который, когда он не был нужен, убирали за диван. Условия более чем спартанские, но и использовалось это место лишь по назначению.
Все уже были в сборе и встретили нас обрадованными возгласами.
– Уже заждались! – крикнул, вставая с дивана, Чави. Его имидж за то время, что я его знала, не претерпел изменений. От природы парень обладал яркой внешностью: довольно симпатичный, с черными выразительными глазами и густыми бровями, смуглый, высокий и худой. Но Чави этого казалось мало, поэтому он еще носил длинные дреды, пирсинг в губе и брови, серьги-кольца в мочках ушей, а обе его руки от кистей до локтей украшали цветные татуировки. Одевался он в майки и клетчатые рубашки с закатанными рукавами, рваные джинсы и кеды. Последние, похоже, были страстью Чави: в каждую новую встречу я видела на парне другую пару. Но выглядела вся его обувь так, словно в ней прошли пешком от Испании до Сибири.
Еще одной такой «яркой птичкой», привлекающей к себе внимание манерой одеваться, был второй гитарист Даниэль. Он, наоборот, не обладал высоким ростом, был самым низким в группе, да еще казался двадцатилетним юнцом из-за ясных глаз, гладко выбритого лица и коротких курчавых волос. И, может, поэтому, чтобы не потеряться на фоне рослых и приметных друзей, носил штаны кричащих расцветок. Как у Чави страстью были кеды, так у Дани – цветные брюки: малиновые, желтые, оранжевые, зеленые – каждый раз другого цвета. «Фрики», – беззлобно отзывался о своих друзьях Рауль, который сам не далеко ушел от Чави в любви к джинсам с прорехами, так раздражающим сеньору Пилар.
Плотной комплекции клавишник Фернандо носил густую бородку и удлиненные волосы, которые делали бы его похожим на православного батюшку, если бы не одежда – джинсы и футболки, поверх которых Фер обязательно надевал кожаный жилет с цепями, словно металлист. Менее кричаще выглядел басист Серхио – в классических рубашках и прямого кроя темных брюках, но именно из-за этого и выделялся на фоне остальных. Новичок-барабанщик Хайме отдавал предпочтение светлым футболкам и джинсам, которые на время выступлений сменял на кожаные штаны.
Плотной комплекции клавишник Фернандо носил густую бородку и удлиненные волосы, которые делали бы его похожим на православного батюшку, если бы не одежда – джинсы и футболки, поверх которых Фер обязательно надевал кожаный жилет с цепями, словно металлист. Менее кричаще выглядел басист Серхио – в классических рубашках и прямого кроя темных брюках, но именно из-за этого и выделялся на фоне остальных. Новичок-барабанщик Хайме отдавал предпочтение светлым футболкам и джинсам, которые на время выступлений сменял на кожаные штаны.
Под обрадованные возгласы мы выгрузили на стол из двух сумок гостинцы, которыми нас щедро снабдила сеньора Пилар. И пир начался. Когда Рауль продемонстрировал всем подаренную ему гитару, я увидела, как глаза у Чави загорелись восхищенно-жадным огнем.
– Разрешишь? – спросил он, протянув в нетерпении руку к инструменту. Рауль уступил, и Чави взял гитару так бережно, будто младенца. Сев на стул, он закинул одну ногу на другую и склонился к инструменту, словно прислушивался к нему. Посидев так с полминуты под выжидающими взглядами присутствующих, Чави тряхнул дредами и коснулся струн. Прислушался к звучанию и перебрал струны уже в затейливом пассаже.
– Это потрясающе, чувак! В ней будто живая душа скрыта, – пробормотал он.
Вечер так и шел: под угощение ребята непринужденно болтали, обсуждали какие-то планы, детали. Похоже, сегодня решили не репетировать, а просто отметить день рождения своего коллеги. Чави тихонько играл на гитаре Рауля и был так увлечен этим, что не замечал ничего вокруг.
– Будто с любимой женщиной на свидании, – пихнул в бок Даниэля Фернандо, указывая на гитариста, с блаженным выражением лица наигрывающего красивую грустную мелодию.
– Так у него сейчас любимая женщина гитара и есть, – хмыкнул тот, намекая на то, что Чави не так давно расстался со своей постоянной подругой Сарой. То ли девушка не выдержала того, что ее любимый больше времени проводил на репетициях и в студии, чем с ней, то ли просто устала ревновать Чави к многочисленным поклонницам, то ли любовь между ними и правда угасла. Парень по этому поводу не особо переживал: его полностью поглотила новая жизнь. А от недостатка женского внимания он никогда не страдал.
– Я все слышу! – поднял голову Чави. – Дани, поклонниц у меня больше, чем у вас у всех, вместе взятых. Не забывай!
Поспорить с этим было сложно, потому что Чави и в самом деле умудрился набрать в блоге рекордное по сравнению с другими членами группы количество виртуальных подруг. И его хвальба этим постоянно служила предметом для шуток.
– А все потому, что я сменил статус с «состоит в отношениях» на «свободен»! – продолжал Чави. – И девушки ко мне толпами повалили.
– В надежде, что ты на них женишься? – хмыкнул Фернандо, лениво отправляя в рот ломтик хамона.
– Дождешься! – фыркнул Чави. – Я не такой дурень, как Оренсе, – жениться, когда наша карьера так круто пошла в гору! Я ничего не имею против Анны, только если Раулю не придет в голову сменить статус в блоге на «женат». У группы с «холостым» имиджем продажи выше!
Я засмеялась. Обижаться на Чави было неблагоразумно, я знала, что ко мне он относится с симпатией.
– Продажа дисков не зависит от семейного положения членов группы, – заметил Рауль, на что его приятель снисходительно фыркнул:
– Наивный! Готов поспорить, что, если вы все поставите в блогах статус «женат», продажи резко упадут.
– Вряд ли, – хмыкнул Рауль. – Пока у нас есть ты, о падении популярности беспокоиться не стоит.
Чави горделиво приосанился и победным взглядом оглядел друзей.
– Если только, конечно, ты опять не будешь путать Мартину с Мариной, а Сандру с Сарой. А то так все продажи провалишь! – добавил тут же Рауль с усмешкой, припоминая недавний прокол Чави. В адрес бедного парня тут же посыпались шутки, но Рауль оборвал их, скомандовав: – Ну что? Репетировать!
Мы быстро убрали в холодильник остатки еды, а мусор сложили в пластиковый мешок. Еще всего каких-то пять минут назад звучали шутки и беззлобные подколки, казалось, до репетиции сегодня дело так и не дойдет. Но стоило музыкантам занять привычные места и прикоснуться к инструментам, как шутки ушли в сторону. Хайме, сев за установку и надев наушники, уже выбивал ритм. Даниэль, подключив гитару, тихонько, на пробу, наигрывал вступление одной из песен. За ним вступил Серхио. Фернандо прошелся пальцами по клавишам. И только Чави все еще возился со своей электрогитарой: что-то его не устраивало, он отсоединял и вновь подсоединял провода, крутил ручки настройки усилителя, пробовал звук и все больше и больше хмурился. Рауль, ожидавший, пока все будут готовы, обеспокоенно оглянулся на него: это было не в правилах Чави – медлить. Даниэль прекратил играть и собрался уж было прийти другу на помощь, но в этот момент Чави удовлетворенно хмыкнул.
Они начали с той песни, которая стала визитной карточкой группы и обязательно звучала на всех выступлениях. Я знала, что эту песню включили в альбом в последний момент, когда диск уже был практически готов. Написал ее Рауль в одну бессонную ночь в тяжелый для него период. И хоть он не собирался исполнять ее, потому что вызывала она у него неприятные воспоминания, продюсер и менеджер настояли на том, чтобы песня вошла в репертуар, и не прогадали: именно она и «выстрелила».
Когда ребята заканчивали исполнение, лампочки, освещающие помещение, вдруг замигали. Остаться в темноте без электричества – только этого не хватало! Все как один глянули на «моргающие» лампочки. И вдруг Чави вскрикнул и неожиданно отшвырнул от себя гитару.
– Вот дьявол! – вновь воскликнул он, растирая пальцы и морщась. Обеспокоенные друзья, оборвав игру, собрались вокруг него.
– Током ударило! – пожаловался Чави, переведя взгляд с вновь светившей без перебоя лампочки на гитару. – Не сильно, но приятного мало. Вот дьявол!
– Ты уверен? – засомневался Даниэль. – Ни разу не слышал о том, чтобы кого-то ударило током от гитары.
– Теперь не только слышал, но и видел, – огрызнулся Чави.
– Чтобы современная гитара ударила током, это еще умудриться надо, – заметил Фернандо. – Вероятность такая же, как попадание молнии.
– Ну, в кого-то и молния попадает, – заметил Рауль. – Хотя странно, Чави.
– Похоже, мне никто не верит, – рассердился парень. Фернандо опередил его, поднял гитару и внимательно осмотрел ее.
– Не разбилась? – встревоженно спросил Чави.
– Цела.
– Не в гитаре, похоже, дело, а в усилителе, – предположил Рауль и выдернул из розетки шнур. – Что-то у тебя с ним сразу не заладилось. И свет, видимо, едва не вырубился из-за него.
– Я проверял его сегодня, и он работал без проблем! – возразил Даниэль.
Чави тем временем подключил гитару ко второму усилителю и, убедившись, что инструмент не пострадал, с облегчением перевел дух.
Дальше репетиция прошла без подобных происшествий, но затянулась почти до ночи. Дома нас встретил голодным мяуканьем возмущенный долгим отсутствием хозяев Булка. Обычно паштет он выклянчивал у Рауля, зная, что тот по доброте душевной не пожалеет двойной порции, но сегодня выбрал меня: крутился возле ног, трогал лапой подол моей юбки, терся о туфли до тех пор, пока я не отправилась на кухню. Накормив кота, я вернулась в гостиную и увидела, что Рауль, вытащив подаренную ему гитару из чехла, внимательно ее рассматривает.
– Нам сказали, что изготовлена она малоизвестным мастером, но настоящим профессионалом в своем деле, – заметила я.
Рауль заглянул в резонаторное отверстие и прочитал:
– «Пабло Молина». Кажется, о нем я ничего не слышал. Но это не важно. Гитара отменная! Интересно, какая у нее была судьба, через сколько рук она прошла? Наверняка сменила не одного хозяина.
– Продавец сказал, что принес ее пожилой сеньор, и только. Не знаю, может, он и был единственным владельцем, – развела я руками.
Рауль провел пальцем по орнаменту, сделанному будто из тонкой стружки, убрал гитару в чехол и поднял на меня сияющие глаза, в которых я прочитала восхищение мальчишки, получившего на Новый год подарок-мечту.
– Значит, не ошиблись мы с Лаурой с подарком тебе? – счастливо улыбнулась я.
– Не то слово! – ответил он, кладя гитару на стол и крепко обнимая меня. – Не то слово…
…Я проснулась от звука, происхождение которого не сразу смогла разгадать. Он не был резок, наоборот, вошел в мой сон робким pianissimo, тронул мягко, не нарушив гармонии образов, вплелся в них ненавязчивым узором. И лишь когда, постепенно нарастая, зазвучал forte, я проснулась.
В комнате было темно, как в ящике, из-за опущенных жалюзи. Рядом тихо дышал Рауль. Осторожно, чтобы не разбудить его, я повернулась на другой бок, и в этот момент вновь раздался тихий и вибрирующий звук. Я села на кровати и прислушалась: кажется, доносился он из кабинета. Разбудить Рауля или самой узнать, в чем дело? Живем мы на первом этаже, дверь гостиной выходит в маленький палисадник, в который при сильном желании можно проникнуть, однако металлические ставни на стеклянных дверях обеспечивают безопасность. Я решила не будить мужа, тихонько выскользнула в коридор, и в тот момент, когда взялась за ручку двери кабинета, звук вдруг оборвался так резко, словно лопнула струна. Я распахнула дверь и нажала клавишу выключателя.