Оценив обстановку, Жорик метнулся в продовольственный магазин и через полчаса пил с заместительницей директора чай с ликером. Скоро их компания пополнилась главной бухгалтершей Зоей, еще через пятнадцать минут двумя учетчицами.
Женщины, не стесняясь, жаловались на начальника, а узнав, что Жора теперь будет работать с ними постоянно, стали не просто кокетничать, а чуть ли не вылезать из халатов и деловых костюмов, в открытую предлагая себя на сегодняшний вечер и на всю оставшуюся жизнь.
Переночевал Жорик у главной бухгалтерши Зои, молодой женщины выдающихся деловых и теловых качеств. Утром она выглядела помолодевшей, но, сразу правильно оценив Жору, особых планов на будущее не строила.
Ближе к обеду Жора ввалился в кабинет директора склада и положил на стол письмо-требование и свою личную докладную записку с замеченными на складе нарушениями. Пункты докладной ему полночи диктовала Зоя, отвлекаясь на шампанское и сексуальные утехи.
Своей проникновенной манерой разговаривать Жора так напугал директора склада, что тот письменно обещал исправить совершенные ошибки в недельный срок.
— Пока верю, — сурово закончил разговор Жора и забрал расписку.
В поселок он ехал счастливый. Ему светило место небольшого, но начальника. У него была крохотная, но отдельная комната-квартирка и шесть вариантов любовниц. Особенно хороша Зоя. Жаркая, горластая, денежная, как раз каких он любит.
Но при всех преимуществах над ним довлело чувство обиды. Не его выбор — жить в поселке. Заставили. Несвобода заставляла мечтать и рваться в ту, прежнюю, совсем не счастливую жизнь.
И он вырвался. И тоже не по своей воле.
Черт его за х… дернул связаться с Галиной…
* * *К восьми вечера у нас собралась половина больницы. Восемь больных и четыре человека обслуживающего персонала.
Славно погудели. После банкета, не виданного доселе в стенах вышеозначенного учреждения, медперсоналу осталось пять батонов хлеба, три палки сырокопченой колбасы, несколько пакетов сока и пара-тройка килограммов фруктов в ассортименте. Зато ни капли от последних семи литров кагора и ни грамма черной икры. Я больше налегала на печенку, принесенную Жорой, а Аня на кагор.
Неделя особо питательной диеты из чужой крови, физиологического раствора, глюкозы, черной икры и натуральных соков привела к тому, что мой организм замечательно очистился, и я стала выглядеть моложе. Только синяки на лице до конца не рассасывались.
Аня же ровно наоборот. Она менялась с каждым днем. Бледнела, усыхала и немного постарела, то есть стала выглядеть почти на свой возраст. Она даже двигаться стала как-то заторможенно, и еще изменился запах ее тела. К худшему.
Когда Аня вышла в туалет, я взяла спутниковый телефон подруги и, найдя имя Гена, нажала на «вызов». Мужской голос ответил тут же.
— Привет, Анечка.
— Это не Анечка, это Машенька. Гена, с Аней плохо. Она отдавала мне кровь после аварии, ну вы знаете, и того… Плохо ей. Выглядит отвра-а-атительно. Говорит, ей в Зону нужно возвратиться.
Я заревела в голос.
— Не реви. — Голос устало вздохнул. — Правильно. Без радиации она могла протянуть только год. Ты сможешь посадить ее завтра на самолет или маму ее попросить?
— Зачем маму? — Я обиделась. — Аня мне жизнь спасла, а в аэропорт ее мама повезет? Смешно.
— Если смешно, тогда все нормально. — В трубке телефона было слышно, как Гена закуривает. — Самолет завтра в двенадцать дня. А в своем городе мы ее прямо в аэропорту как королеву встретим.
В половине двенадцатого ночи Валентина, смахнув с усиков красные капли вина, объявила:
— Прикрываем лавочку, нам завтра работать. Эх, Машка, не было у нас таких пациентов. И не будет. Знаешь, какой контингент в деревенской больнице? Старушки с застуженными придатками, мужики с простатитами, у молодняка или чирьи на лице, или переломы по пьянке. Устала я вправлять грыжи и геморрои жутко пахнущим старикам. Надоело ассистировать при абортах. Неужели есть другая жизнь?
— Нет, нет никакой другой жизни, — отозвалась сонная Аня. — Жизнь такая, какой ты ее видишь. Хочешь быть счастливой — будь ею. Ты сама выбрала свою специальность. Или терпи, или уходи.
Вскочила дежурная врач Антонина Георгиевна:
— Мы и терпим. Так, быстренько все убираем, а то Аня засыпает.
Аня лежала на кровати с закрытыми глазами. Я присмотрелась к ее лицу. Под глазами проявились черточки морщинок, на щеке — шелушащееся пятно.
Выходит, Нина была права, выстирав мои вещи, измазанные кровью после аварии. Завтра, не дожидаясь приезда Толи, я отвезу Аню в аэропорт.
Ночью плохо спалось, и, услышав ворочанье с боку на бок на скрипучей больничной кровати, я встала и тихо присела к Анне. Ее взгляд был взглядом совершенно больного человека.
— Не сплю, Маша, спрашивай.
— Аня, и ты, и Гена настаиваете на твоем возвращении в Зону Топь. Но как же сложные отношения с академиком Аристархом? Вдруг он опять захочет поставить на тебе пару опытов?
Аню передернуло от отвращения.
— Уже не захочет, знает, насколько бесполезны его «хотения». Если б было другое место с такими же климатическими условиями и уровнем радиации, я бы ни за что не вернулась в Топь, но пока у меня нет выхода, я привязана. Ну, ты нашла о чем на ночь говорить, теперь буду плохо спать.
Анна поправила длинные русые волосы, протянула ко мне тонкую руку, и я нагнулась ниже. Она дотронулась до моего лба, и мне моментально захотелось спать.
— Иди ложись, завтра будет не просто тяжелый, а очень тяжелый день.
— Да ладно тебе пророчить, — я от души зевнула, и сразу заныли кости на лице и треснувшие ребра, перетянутые эластичными бинтами. — Отвезу тебя и быстренько обратно в больницу. Здесь до аэропорта минут сорок пути. А потом за руль сядет Толик, я пристрою задницу на соседнем сиденье, закрою глаза и постараюсь забыть аварию, как страшный сон.
* * *Ярко-синяя «Мазда» семилетней выдержки — это липкая лента для мухастых гаишников. Едет приличная тачка, то есть денюжка в правах «на всякий бякий случай» лежит, но машина не настолько крутая, чтобы напороться на неприятности, и шофер какой-то волнующийся. Чего ж не содрать «дорожный налог»?
Пока Жора добрался до станции Белые Столбы, он раздал полтысячи рублей, и даже сами гаишники не смогли бы точно объяснить за что.
Место казалось красивым и приятным, пока Жора не вышел из машины. Конечно, минус двадцать один не минус тридцать, но все равно не май месяц.
Не зная, куда ехать дальше, он подошел к единственной газетной палатке. Окошко было закрыто, и Жора, дрожа от холода, прокричал, выдавая изо рта облака пара:
— А это, как его… учреждение… где оно?
Продавщица за стеклом, одетая для улицы, да еще закутанная сверху в шаль, не стала уточнять, что именно нужно покупателю. Она отлично знала самое популярное здешнее заведение.
Сильно жестикулируя, она показала налево и, кашляя, проговорила маршрут, не вставая с нагретого места.
— Вот так вот по дороге, и через полтора километра вы у цели. Здание еще сталинское, вокруг новые постройки. Понятно?
Кивнув в ответ, Жора вернулся в теплую машину и осторожно поехал по заснеженной дороге.
Скоро показалось большое красивое строение. Жору приятно удивила ухоженность зданий и всего участка.
Охранник в будке с интересом наблюдал за приближающейся машиной. Жора затормозил перед шлагбаумом. Он смотрел на охранника, ожидая, когда тот выйдет. Охранник, не желая морозиться, ждал клиента в будке. Первыми нервы сдали у охранника, и он вышел к машине.
Немного опустив стекло, Жора протянул купюру.
— Пропуск забыл заказать.
Равнодушно взяв купюру, охранник вернулся в будку. Шлагбаум неспешно поднялся. Жора въехал на территорию. Он решил сначала пойти официальным путем. Узнать о местонахождении Ленчика, представившись двоюродным братом.
Затормозив перед ступенями подъезда, Жора несколько секунд сидел, нервно потирая руки в перчатках. Он волновался. Ради встречи с Ленчиком он бросил работу, просидел почти неделю в исконно русской деревне без особых удобств, и теперь…
Открыв дверцу, Жора взбежал по ступенькам, взялся за медную ручку высоких дверей. Нервно оглядевшись, он потянул дверь на себя… И краем глаза прочел табличку на стене: «Госфильмфонд России. Архив»… Это как же? Это что же? Это он куда приехал?
Не решив, заходить в здание или возвращаться в машину, Жора держал полуоткрытой тяжелую дверь.
Напротив него встал охранник в темно-синей форме и смотрел благожелательно, как смотрят работники правоохранительных органов на «своих» работников культуры.
— Холодно, между прочим. Заходите. Вы в основной фонд или по спецзаказу работаете?
— Холодно, между прочим. Заходите. Вы в основной фонд или по спецзаказу работаете?
Обойдя охранника, Жора вошел в просторный холл.
В центре холла усиленно терла пол уборщица с сердитым лицом. Мимо ходили с деловым видом женщины очень-очень среднего возраста, в юбках и мохеровых кофтах времен забытого развитого социализма. Иногда их обгоняли молоденькие девушки, одетые супермодно.
Обернувшись к охраннику, Жорик уточнил:
— А где дурдом?
Он недооценил акустику старого холла. Шепот троекратно отскочил от холодных стен и рассыпался по помещению, разлетаясь дальше, по всему зданию.
Мимо проходящие женщины остановились, с радостью глядя на Жору.
— Дурдом прямо тут! — громко объявила уборщица, громыхнув пластиковым ведром. — Вот он, санитар-охранник, а вон пациентки бегают, зар-разы.
Услышав привычный диалог, сотрудницы синхронно улыбнулись и пошли по своим делам, а уборщица продолжила тереть пол.
Охранник показал Жоре на письменный стол у входа, на котором лежала стопка бумаг и несколько карандашей. Взяв верхний лист, он начертил длинную схему.
— Не знаю, кто из советских литературных классиков написал о том, что психушка находится в Белых Столбах, но лет тридцать нас мучают наездами и посещениями. А это совсем не тут, не в Белых Столбах. Психушка находится на станции Столбы по Курскому направлению, в Чеховском районе, отсюда в ста с лишним километрах.
— Ничего себе крючок сделал. — Жора постучал пальцем по листку, на котором охранник нарисовал схему. — И как же мне отсюда?
Дождавшись человека, желающего с ним общаться, а не пролетающего мимо со снисходительным кивком, охранник с удовольствием рассказывал:
— Выезжаешь из ворот, возвращаешься на станцию, а дальше по схеме. Вот, я тебе нарисовал.
Он передал листок Жоре.
— Держи. А сколько ты на въезде дал? — Вопрос был задан профессиональным тоном.
— Ничего не давал. — Жора внимательно смотрел на схему. — Я через забор перелез. Спасибо тебе за внимание.
Пожав руку охраннику, Жора вышел из здания.
Боясь замерзнуть, он в три прыжка сбежал со ступенек и оказался у машины.
— Эй! — Охранник у входных дверей улыбался. — А автомобиль ты в руках держал, когда через забор лез?
— Нет, — Жора открыл дверцу. — Она сама перепрыгнула.
* * *Утром не хотелось вставать, шевелиться и вылезать из-под теплых одеял. Но заснуть все равно бы не удалось. Нина в ожидании моего братца копошилась с пакетами, укладывая вещи. В палату постоянно заглядывали то медсестры, то пациенты из соседних палат.
Встав, я увидела над раковиной заново повешенное зеркало, без энтузиазма взглянула в него. Радости собственное отражение не доставило. Синяк расцветился дополнительными желтыми и зелеными оттенками, нижние веки подчеркивались фиолетовыми разводами. До распухшей переносицы было больно дотрагиваться, левая сторона лба и висок желтели неприятным цветом, затылок глухо болел.
Зашедшая Антонина Георгиевна привычно оглядела мое лицо, нажала на переносицу, отчего я заскулила обиженным щенком.
— Срастается, — констатировала врач. — И вообще, ты, Маша, в рубашке родилась. И Аня тебе кстати пришлась с кровью, которой у нас хронически не хватает, и сама ты девушка здоровая, дай Бог каждому. В общем, все будет хорошо, выдюжишь.
Врач похлопала меня по плечу, и эхо похлопывания отдалось в зарастающих ребрах и в низу живота.
Врач вышла, а я прилегла на кровать, успокаивая потревоженное болью тело.
Вот когда показывают по телевизору мордобои, они же дурят людей! Это же так больно! А эти, в кино, мордуют и мордуют друг друга, да еще со смачным звуком, да по одному и тому же месту по пять-шесть раз. Это ж никакие кости не выдержат. Дать бы такому режиссеру-постановщику три раза по башке, пусть ощутит на себе всю силу своего, извиняюсь за выражение, искусства.
Я бы еще лежала и жалела себя, но неожиданно в палату ввалилась тетка в распахнутом запятнанном тулупе. Под тулупом топорщилась расстегнутая вязаная кофта, под ней — трикотажное платье фасончика «муж меня бросил двадцать лет назад».
На голове женщины пестрел разноцветный платок, второй, серый пуховый, размером со столовую скатерть, она держала в правой руке. Тут тетку кто-то подтолкнул сзади, и в палату, цокая по линолеуму копытцами, вошла здоровенная коричневая свинья. На толстой шее сверкал собачий ошейник в граненых заклепках.
— Вот, — сказала тетка, глядя прямо на меня и вытирая рукавом лицо. — Отдаю. Откупиться у меня денег нет, а она у меня самое ценное.
— Да вы что? — Я взмахнула обеими руками. — Вы о чем?
Свернув на рукаве тулупа серый платок, чтобы он не волочился по полу, и как бы произведя особое действо, женщина облегченно вздохнула.
— Свинью тебе, Маша, отдаю. Буквально отрываю от сердца.
«Оторвыш» уселся на толстую попу и с любопытством оглядывался. Я признала в хрюшке ту самую особу, которая приходила к нам под окно.
— Свинюшка, надо признать, красивая, но куда я ее дену?
Тетка меня не слушала. Она села на корточки и поцеловала свинью во влажный пятачок.
— Она такая умная! А красавица! — Кряхтя, тетка Полина встала с корточек. — Это за то, Маша, что ты меня в тюрьму не посадила.
Заявление было для меня неожиданным.
— Послушайте, не нужен мне такой роскошный подарок.
Оранжевый голос, хихикая, напомнил русскую пословицу: «Не было у бабы печали, купила баба порося». Тут же влез с комментариями голубенький голосок: «Французы говорят — купил козу и понял, что до этого был счастлив». «Че переживать-то? Пустить эту Хавронью на окорока — и никаких проблем, сплошная прибыль», — резюмировал болотный, самый противный мой внутренний голос.
Пока я прислушивалась к своим мыслям, тетка накинула на голову пуховый платок и запричитала:
— Ой, ничеготочки ты не понимаешь, Машенька. При тебе да при братике твоем, а он ко мне, красавец-умница, в гости заходил, свинка моя будет ухожена и сытая.
Тетка, негромко голося, в то же время оглядывала палату, Ниночку и особенно Аню. Я пощелкала пальцами, привлекая к себе внимание.
— Ау, тетя Полина! Вы же за свинью деньги платили, в породах понимаете. А мне она зачем? Эй, куда вы смотрите?
Тетка, отвлекшись от созерцания Ани, повернулась ко мне.
— Действительно, Анна — она того, необычная. — Вытерев еще раз пот со лба, Полина стала разворачивать платок, намотанный на рукав. — За деньги, Маша, не волнуйся, мне и Коля с Ирой дали, и братец твой. А только знаешь, Хавронья моя каждый час норовит сюда, в больницу, сбежать. Неделю сюда бегает, а я за ней. Я свою Хавронью прямо бояться стала. Взгляд умный, хрюкает, как человек.
Задрав морду, свинья принюхалась и бодро засеменила в угол, где у нас хранились продукты, не уместившиеся в холодильник. И тут же начала чем-то хрумкать и чавкать.
С кровати Анны раздался тихий голос:
— Маша, возьми Хавронью, она теперь здесь жить не сможет.
— Вот именно. — Тетка неловко застегивала тулуп. — Еще благодарить будешь.
Пока я вытаскивала из пасти хрюшки батон сырокопченой колбасы, Полина, толкнув дверь задом, сбежала. Тут же в палату заглянула медсестра Валентина.
— Слышь, Маша, я попрощаться заш… — Взгляд ее остановился на Хавронье. — Батюшки светы, дожили! Нет, Машенька, ты ценный пациент, но хрюшка в палате — это перебор.
— Валентина, мне эту хрюшку только что подарили. А хочешь, возьми ее себе.
На секунду задумавшись, Валентина решительно замотала головой:
— Нет, Маша! У меня в хозяйстве свой собственный хряк имеется. Зовут Вася.
— Большой кабанчик?
— Вася — это муж. Двоих свиней в одном доме я не выдержу. Но хрюшку из больницы надо убирать.
— Валечка, — я попыталась улыбнуться, и тут же заныли кости переносицы. — В обед приедет Толик, заберет и меня, и Ниночку, и Хавронью…
— Ниночку я еще потерплю, но не хрюшку. Меня из-за нее уволят! Я вчера по пьянке ворчала, а сегодня тебе честно скажу — во-первых, мне нравится работа, а во-вторых и в самых главных, на мое место еще семь желающих. Маша! — Валентина сменила тон. — Не подведи меня, пожалуйста.
— Ладно. — Я запахнула атласный халат, накинутый на пеньюар, и сменила тон с просительного на свой привычный, руководящий. — Через два часа повезу Аню в аэропорт и захвачу Хавронью. Валя, в качестве одолжения, сделай выписку не только на меня, но и на Аню, напиши что-нибудь про сонное состояние. На твой вкус.
Валентина, напрягшись под халатом, оглянулась на плоский телевизор, видимо, примеривалась, куда поставит его в своей квартире.
— Сделаю.
* * *До железнодорожной станции Столбы под Чеховом Жора добрался к вечеру, уже в темноте. Территория представляла собой почти девственный лес, засыпанный снегом, под которым намечались клумбы и низкие ограды.