Глаголин. Воззвание к населению на воскресник! Весь город должен выйти в лес. У Гололоба займем кухни… Соберем все топоры и пилы. Товарищи полиграфисты, как хотите, но напечатайте мне к вечеру воззвание… Ступайте, сделайте все невозможное.
Наборщик. Пошли, Михаил Петрович?
Помощник наборщика. Пошли.
Полиграфисты уходят.
Глаголин. Угощу, как полагается. Мужалов, лети вихрем к коменданту города Бумагину, пусть берет водку на учет. Тебя я за открытие премирую.
Мужалов. Уж на что болею без нее, но из фонда не возьму. Нипочем! (Бежит.) И не просите, все равно не возьму! (Остановился.) Разве что пол-литра… литр какой. (Уходит.)
Входит старуха, мать Глаголина, и Коля — сын.
Старуха. Гоша!.. Гоша!.. Какой-то сумасшедший чуть с ног не сбил нас.
Глаголин. Вас… не понимаю… Это вы и есть?!
Коля. Папа!
Глаголин. Колюша! Мать! (Растерянность.) Ну что ты скажешь?!
Старуха. Мы к дому шли, а там пустырь.
Глаголин. Пустырь… А мы на что? Андрей, ведь знакомы?
Колоколов. Я рад, Георгий Львович. (Поклонился старухе). Меня дела ждут… срочные… (Уходит, подает знак, и вместе с ним уходят остальные посетители.)
Глаголин. Здравствуй, матушка, здравствуйте, мои безвестные скитальцы.
Коля бросается к отцу на шею.
Колька, ты теперь меня поборешь. Какой детина вымахал! Ведь я его оставил десятилетним.
Коля. Ты разве не военный?
Глаголин. Военный, брат, воюю…
Коля. А мать? Она пропала?
Старуха. Георгий, скажи, что случилось?
Глаголин. Не торопите меня. Дайте разглядеть вас. Никто, брат, не пропал. Ты не пропал, и я воюю.
Коля (отвел отца в сторону). Может быть, мать погибла? Ты уж лучше скажи.
Глаголин. Нет, она жива. Вернется.
Коля. А когда вернется?
Глаголин. Не знаю, не скажу… но она вернется.
Входит Маруся.
Маруся. Товарищи, скажите, тут нету Гололоба Миколы?
Глаголин. Маруся, тут у нас другой Микола, чуть поменьше.
Маруся. Георгий Львович, здравствуйте… Какой-такой другой Микола? (Увидела мальчика, старуху.) Я чувствую, что этот хлопчик — ваш сын.
Глаголин. Сын, Маруся, Колька, длинный, как верста!
Маруся (нежно). Ну где же верста? Какой хороший хлопчик! Здравствуй, хлопчик… Дай, я тебя поцелую. Скраснел, смотрите. Ну не будем целоваться, раз такое дело. Ты ж мне подай ручку.
Глаголин. Колька, подай руку. Как не стыдно…
Коля. Вот еще… пристали.
Глаголин. Коля, ты где так научился разговаривать?
Маруся (мягко). Георгий Львович, ну не надо… Он же, как веточка, дрожит, он с вас глаз не спускает. (Старухе). Здравствуйте, бабуся! Натерпелись по эвакуациям?
Старуха. Всякое было, милая. И плохое было и хорошее.
Маруся. Да-да, ничего, теперь самое великое горе наше кончилось.
Старуха (глядя на Глаголина). И мое великое горе кончилось.
Маруся. Георгий Львович, мне Микола говорит, что надо рыть землянку, а где рыть — не показал.
Глаголин. Вам рыть землянку? Это он так… Он романтик.
Маруся. Как, говорите?
Глаголин. Романтик, говорю.
Маруся. Да-да… Он вечно неспокойный. Рой землянку — и конец. Ну где я буду рыть?
Глаголин. Никаких землянок, Маруся, рыть не надо. Я вас устрою вместе с моей семьей… Маруся, вот вам записка. По этой записке вам дадут машину. Пожалуйста, поезжайте вместе с моей матушкой и Колькой на Заречную улицу и там спросите Кузькину мать.
Маруся. Що такое? Да вы шутите… «Кузькина мать»!
Глаголин. Серьезно говорю. Так хозяйку нашу зовут соседи. Эта женщина сейчас же вас устроит, как родных примет. Поезжайте, чтоб до вечера управиться.
Маруся (Коле и старухе). Пойдемте начинать жить на новом месте. Надо помогать друг другу. Давайте ваши вещи. Мне Микола всегда говорит: Маруся, ты люби чужое счастье, тогда свое прибудет. Я так и делаю.
Коля (Глаголину). А ты когда домой придешь?
Глаголин. К вечеру, Колюша.
Коля. Ты приходи, мне хочется с тобой побеседовать.
Глаголин. А ты думаешь, мне не хочется? До петухов будем беседовать.
Маруся, Коля и старуха уходят. Входит Колоколов.
Колоколов, получается воззвание?
Колоколов. Получается, но туго… (Вдруг.) Георгий Львович, вам откроюсь… Я люблю ее…
Глаголин. Кого?
Колоколов. Симочку. Я не могу себе простить… Я ненавижу самого себя.
Глаголин. Чего ж тут открываться! Знаю. Очень рад, что вы терзаетесь, подлец, но ничего, влюбленные становятся поэтами. Пишите.
Колоколов. Какая тема?
Глаголин. Большая, широкая: сотворение мира, как вы однажды изволили выразиться. Пишите, пишите. (Уходит налить себе чаю в глубь подвала, где на печурке стоит огромный чайник.)
Колоколов. Пишу, пишу.
Входит Гололоб. В руках — плеть. Прекрасное расположение духа.
Гололоб (поет). Що тут такое, голуба моя Андрей? На самом деле это здешний горсовет?
Колоколов (дружеская грубоватость). На самом деле. Тебе не нравится?
Гололоб. Почему не нравится? Только я таких горсоветов еще не видал. (Поет.) А где же здешний председатель?
Глаголин. Ты что тут шумишь?
Колоколов. Вот познакомься, наш хозяин города.
Гололоб. А?.. Не узнаю. Вот это мне приятно. Георгий Львович, то есть мэр?
Глаголин (смеется). Мэр… А что?
Гололоб. Да как же это получилось?
Глаголин (юмор). Как?.. Захватил власть и держу. Между прочим, я не гордый. Могу уступить. Возьми.
Гололоб. Ото ж работа… товарищ полковник!
Глаголин. Что, товарищ генерал?
Гололоб. Що это такое с тобой сделалось?
Глаголин. А что, мой друг?
Гололоб. У тебя же была эта самая… апоплексия. Лекарства принимаешь?
Глаголин. Да, милый мой, принимаю, пью… Особый жизненный бальзам.
Гололоб. Що? Бальзам? Я не пробовал. (Налил воды.) Какую моду завели — в графин воды наливать. (Отставил от себя воду.)
Глаголин. Что с тобой происходит, душа милая?
Гололоб. Душа из рюмки вышла. Но недолго буду… Сердце стало хрупкое, сигналит… Слышишь… тик-тик… Позывные дает. Да. (Вздохнул.)
Колоколов поднимается с бумагой в руках.
Глаголин. Гуляй… но только ты… А впрочем, гуляй, Микола.
Гололоб. Не беспокойся, товарищ Глаголин, за мою этику. Этой этики теперь набрался, сам ее могу преподавать. Не в этом дело. (Поет.) У каждого своя натура. Хожу и чувствую — хочу гулять. И делаю я остановку на своем жизненном билете: загулял… Потом опять сажусь на поезд и продолжаю ехать вперед. Вот какая у меня выработалась этика.
Колоколов. Это не этика, а целая философия.
Глаголин. Интересно, Гололоб, что же ты на будущее думаешь?
Гололоб. На будущее… Мне думать много не приходится. Моя Марусенька на село ехать не хочет — там наши девочки пропали. (Вдруг.) Поеду в партизанский штаб, пускай меня на «Дугласе» забрасывают дальше перед фронтом! Я только тем довольный, что моя особа, фигура моя на ходу.
Глаголин. А вот кончим воевать… куда тебя забрасывать?
Гололоб (смешался). Когда кончим? Да, я понимаю — скоро… Що ты хочешь мне сказать?
Глаголин. А вот что, товарищ командир: переключай свою особу на мирный путь. Андрей, документ у вас? Короче говоря, я председатель, а ты мой заместитель. Договорились?
Гололоб. Що договорились?
Глаголин. Записано… записано!
Гололоб (оторопел. Искренне, со смешанными чувствами). Постой записывать… Ото ж махнули! Нет, вы как? Серьезно?
Колоколов. Ты сам сообрази, как тебя возвысила война!
Колоколов. Ты сам сообрази, как тебя возвысила война!
Гололоб (юмор, ирония, удовольствие). Да. Возвысился. (Вдруг иной тон.) А що вы думаете — да! От трактора ушел, механик, больше ничего. Я на войну не плачусь. Она меня два раза в землю загоняла, а я опять наверх выскакивал. Везучий у меня характер. (Читает поданную Колоколовым бумагу. Пауза). А що, хлопцы, это правильное решение. Понимаете ли, какое дело, — я знаю, пользу принести могу… Бывает это с человеком — могу, и больше ничего.
Глаголин. Стой, Гололоб! Садись! Слушай, нам с тобой сейчас надо разрешить важнейшую проблему.
Гололоб (выпил воды). Что ты говоришь? Проблему?
Глаголин (показывая электрическую лампочку). Вот! Понимаешь?
Гололоб. Понимаю, лампочка… обыкновенно… волоски целые…
Глаголин. Но не горит.
Гололоб (хитрость). Вот удивительно! А почему?
Глаголин. Наша проблема — электроэнергия. Ты меня понимаешь?
Гололоб (обиделся). За кого ж ты меня принимаешь, Георгий Львович! У меня только разговор простой, но я же техник по своему образованию.
Глаголин (ищет слова). Ты человек широкий, по натуре смелый… Ах, если б ты мне помог!
Гололоб. Слушай, хозяин, ты только меня не агитируй, я сам умею агитировать. Скажи мне прямо, чего тебе надо?
Колоколов. Людей.
Глаголин. Хороших, настоящих людей.
Гололоб. Настоящих и хороших? Сколько?
Глаголин. Пятьсот душ.
Гололоб. Пятьсот? Так! Надолго?
Глаголин. На три дня.
Гололоб. Проблема! (Помочил лоб водой.)
Глаголин. Может быть, помочь выступить, сказать?
Гололоб. Що? Ты думаешь, я буду их агитировать? Ты с кем имеешь дело? Ты же имеешь дело с прославленным народом, это же все мои люди… а я у них еще своего авторитета не потерял. Пятьсот? На три дня?
Колоколов. На три, четыре, на пять дней.
Гололоб. Обрадовался… на год. Я сам приму решение! Не такие, кажется, проблемы проходили…
Глаголин (интимно, Гололобу, Колоколову). Ах, друзья, друзья, у каждого человека бывает день его зенита, вершина! Может быть, этот день и есть мой зенит…
Занавес
Действие четвертоеВековой лес. Просека. Дорога. Здесь на поляне расположен центр управления работами в лесу на воскреснике. Лежат топоры, пилы, имущество, к деревьям приставлены знамена, духовой оркестр оставил свои инструменты, наскоро устроен стол. Где-то в глубине леса идет работа множества людей. По временам слышится гул падающих деревьев. Далекие голоса людей. Маруся одна. Она устало сидит, дремлет.
Маруся (засыпает, качнулась). Сон какой-то был… Ну и работы мы себе задали!
Появляется Надежда Алексеевна. Осматривается, она с дороги.
Надежда Алексеевна (Марусе). Скажите, что здесь делается?
Маруся. Такое делается, що и не знаю… Лес рубим… воскресник.
Надежда Алексеевна. Странное какое слово — «воскресник»… воскресенье… «Мы вышли на воскресник».
Маруся пристально смотрит на нее.
Вам непонятно, что я говорю. Так бывает с человеком, когда он долго находился в отлучке.
Маруся. Вижу, понимаю. (Быстро поднялась.) Вы супруга товарища Глаголина?
Надежда Алексеевна. Как, вы меня знаете? Давно вы меня знаете?
Маруся. Вас я не знаю, а вот портрет ваш нам еще вчера показывал Георгий Львович. Немецкая газетка, а там — портрет.
Надежда Алексеевна. Немецкая газетка, истинно. И что он вам сказал при этом, Георгий?
Маруся. Ничего не сказал. Вот моя жена, и все.
Надежда Алексеевна. Не может быть, он должен был сказать, должен был выразить свое отношение.
Маруся. Нет… Он скрытный человек, с загадкой. Хотя, я помню, когда мы ехали сюда в одном вагоне вместе, он говорил… Положим, это не мое дело.
Надежда Алексеевна. Что он говорил? Не ваше, но мое дело, моей жизни.
Маруся. Он говорил… (подумала) що прощать нельзя. (Мягко.) Я про вас ничего не знаю… сказала для того, чтоб вы подумали.
Надежда Алексеевна. Спасибо, что сказали. Думать-то мне не о чем, но вот беда… «Прощать нельзя»… Значит, вы знакомы. Как же вас зовут?
Маруся. Маруся. Я жена командира здешнего партизанского отряда.
Надежда Алексеевна (перебила). Может быть, вы знаете Гринева Николая?
Маруся. Немного знала… Погиб он…
Надежда Алексеевна. Гринев погиб?! Вы мне сообщаете страшные вещи… А Симочка? Вы эту девушку не знаете?
Маруся. Ну как же! Знаем. Она от нас уехала, скрылась, можно сказать.
Надежда Алексеевна. Гринев погиб, Симочка скрылась… Я остаюсь одна?.. Кто же еще? Дай бог памяти… У нее была еще подруга… девчонка, бойкая такая, огонь.
Маруся. Эту бойкую я тоже знаю. Сейчас ее видела. Она здесь, на воскреснике, в лесу.
Надежда Алексеевна. Вы и не подозреваете, как это мне важно…
Маруся. Можно и догадаться. Посидите здесь в сторонке, я вам найду ее. Как женщина, советую вам: как жена — подумайте. Георгий Львович только-только наладился. Он был как погибший… Больной, разбитый…
Надежда Алексеевна. Он искалечен?! Что с ним сделалось?
Маруся. Нет-нет, другое. Как сказать вам? Душевное… Сила в человеке занедужила… упала. А он, наверно, вас любил. Как хотите, так и поступайте. Сейчас я разыщу эту подругу Симочки. (Уходит.)
Надежда Алексеевна. Она мне намекает, что мое возвращение убьет Георгия… Казалось, что все это произойдет гораздо проще, легче. Теперь приходится подумать. (Смотрит в сторону.) Мальчик мой! Когда ж они вернулись? Сдержусь эти минуты. Надо сдержаться до встречи с Георгием. (Отходит.)
Появляются в обнимку Кузька и Коля.
Коля. Где ты был, чудак? Мы же у вас в доме живем.
Кузька. Мать погнала в деревню к тетке.
Коля. Зачем, чудак?
Кузька. Телушку хочет покупать. Она мне прямо жизни не дает со всякими делами. То одно, то другое… Погулять некогда. Хоть ты теперь приехал, есть товарищ… (Протянул руку.) Ну, здравствуй!
Коля. Ну, здорово!
Кузька. Вы-куиро-вался?
Коля. Затащили. Мать отправила. Я не хотел… А ты?
Кузька. Мы, брат ты мой, отступали… с фронтом.
Коля. Неужели? И войну видел?
Кузька. Подумаешь, какое дело!
Коля. Врешь?!
Кузька. Чудак… Нас, брат, бомбили каждый день.
Коля. Вот счастливые! А мы в Сибирь поперлись. Ты партизанил?
Кузька (подумал). Было… Мы, брат, до самой Москвы пешком топали.
Коля. А Рокоссовского[6] видал?
Кузька. Нет, этого я не видал. Зачем же врать? Зато я, брат, Доватора[7] видел на Минском… на шоссе… Не веришь? Честное…
Коля. Что же он делал на Минском?
Кузька. Ехал.
Коля. На коне?
Кузька. Конечно. В бурке.
Коля. И ничего не говорил?
Кузька. Нет, ничего не говорил. Просто он ехал.
Коля. Тебе, конечно, подвалило.
Кузька поет.
Коля. А наша школа что?
Кузька. Чудак, какая там школа!
Коля. Разбомбили?
Кузька. Вот чудак… весь город выгорел.
Коля. И все наши кино?
Кузька. Один экран торчит на Карла Маркса.
Коля. Интересно!
Кузька. Я бы сказал, что мало интересного. Мура! Колька, у меня голуби.
Коля (азарт). Видал. Продай.
Кузька. Поговорим.
Коля. Купаешься?
Кузька. Масса мин лежит на дне. Нырять нельзя.
Коля. Интересно посмотреть.
Кузька. Я бы сказал, что мало интересного. Мура!
Мальчики проходят. Одновременно появляются Маруся и Нона.
Нона (бросилась к Надежде Алексеевне, обняла). Надежда Алексеевна!.. Мы думали, что вы погибли.
Надежда Алексеевна. А где же наша Симочка?