Она перестала сутулиться и шла прямо и уверенно, не слишком быстро, но и не медленно. Так идут по делам, без спешки, с запасом, чтобы прийти как раз вовремя.
Самое удивительное, что Ева не поменяла одежду, в которой была на работе. Но если в музее и по дороге домой на ней все висело, несуразно топорщилось и перекручивалось, а прическа называлась «Взрыв на макаронной фабрике», то сейчас все изменилось. Скромная одежонка так ладно пришлась по фигуре, что мужики, мимо которых проходила Ева, забывали обо всем и завороженно провожали ее взглядами. На голове сидела кокетливая шляпка с вуалью, волосы тщательно уложены… Черт, да это парик!
Богдан опять почувствовал неудобство и легкий зуд, но тут все было понятно. Слишком разительная перемена во внешности и поведении. Девица как будто на охоту отправилась. И Перетрусов примерно представлял себе, на кого она будет охотиться.
Такая краля вряд ли цепляет мужиков прямо на улице. Пока они шли, Богдан составлял портрет того, кто ей нужен. Мужики-артельщики, приезжие краскомы, командировочные, иностранцы… еще до того, как они добрались до места, Перетрусов понял, куда ее несет.
Первый дом Петросовета, бывшая гостиница «Астория». Здесь останавливаются крупные партийцы, депутаты, командиры, всякие деятели и иностранцы. Здесь даже ресторан работает, правда, только для постояльцев, но ведь эти постояльцы кого-то к себе приводят иногда. Простому человеку туда никак не попасть, у входа дежурит швейцар, одетый красноармейцем, но по сути — тот же халдей, только блюда не подносит.
Барышня наверняка ни с кем не спит. Делает большие авансы, но в постель не торопится, ждет, пока клиент напьется. Ну и что с того, что с прошлого года введен сухой закон. Тут же «Астория», тут же — Петросовет, в порядке исключения проживающим полагаются и коллекционные марочные вина, и спиртное покрепче, и чего только пожелаете. Это ж люди, которые революцию придумали, это ж люди, которые революцию защищают. В крайнем случае — воспевают или поддерживают из-за границы. Работа у них нервная, им нужно отдохнуть, вот и приходят сюда барышни не общедоступного рабоче-крестьянского происхождения, а с печатью породы на лице и фигуре. Здесь и патрульные все сыты и неторопливы, и шпаны в окрестностях не водится, потому что те, у кого в «Астории» денежный интерес имеется, всю шушеру повыдавили, и облав здесь не бывает, хотя очень хочется потрясти этот изысканный клоповник, даже чекисты сюда нечасто заглядывают. Тут войны нет, тут кусочек будущей счастливой жизни. Такой жизни, которая сделает работу угро сплошной головной болью.
Кремнев говорит:
— Можно искоренить уличную преступность. Нужно только, чтобы все дети были при родителях и родители трудоустроены. Можно искоренить жуликов и бандитов. Нужно только работой всех обеспечить, чтобы по силам и по уму. А вот кумовство победить нельзя, потому что у нас психология такая. Власть — она от слова «владеть». И чем меньше у тебя власти, тем больше усилий ты прилагаешь, чтобы её приумножить. Подарки начальству, подхалимаж, мелкие услуги. Закрыл глаза на мелкое нарушение, не дал ходу жалобе, стрелки с одного на другого перевёл. Рука руку моет, так издревле у нас повелось. Поэтому со всей этой чиновничьей сволочью ухо нужно держать востро. Понял?
Богдан это очень хорошо понял. Рассказов о том, что чекист или агент угро не мог прищучить контру, потому что запрещало начальство, передавалось изустно великое множество. Та же самая история с Бенуа — Комаров взгоношился на Кошкина, а Кошкин на Кремнева вовсе не из-за столкновения интересов двух контор, а потому что Бенуа был на короткой ноге с наркомом Луначарским, а Комарову не хотелось неприятностей.
Потому Перетрусов не стал рваться за Евой в «Асторию», а зашел в цивильную пивную, что стояла напротив, и принялся цедить кружку за кружкой. Если он не ошибался, то клиент для Евы давно подготовлен швейцаром, часика два подождать — и она сама…
Ева появилась через десять минут, испуганная и взъерошенная. Видимо, что-то у нее пошло не так. Лишь бы не убила там никого… Это был шанс ее подцепить и если не влюбить в себя, то по крайней мере обратить внимание. Перетрусов оставил пиво с корюшкой и пошел выручать барышню. То, что она попала в неприятности, сразу было понятно — швейцар держал ее за локоть.
Громко кричать и вырываться девушка не могла — сразу привлекла бы внимание постового. Мордатый швейцар задержал ее на всякий случай — слишком быстро она выскочила, не сперла ли чего? Скорей всего, ему проблем тоже не хотелось — неминуемо ведь будут спрашивать, как посторонняя внутрь помещения попала, но он жаждал мзды и выслужиться. Вдруг клиент прибежит?
Богдан успел раньше клиента.
— Ты куда? — спросил его швейцар, когда Перетрусов попытался пройти внутрь.
— Не твоего мелкого ума дело! — огрызнулся Богдан.
— А ну, стоять!
— Пошел ты, халдей.
Халдей, не отпуская Евы, попытался помешать Перетрусову пройти. Ева снова рванулась, и швейцар обернулся к ней:
— Стой и не дер…
Резкий удар в солнечное сплетение вышиб из стража дверей дыхание. Он отпустил девушку и упал на колени.
— Драпаем, — коротко приказал Богдан Еве и подтолкнул ее. — Ну…
Ева удивленно посмотрела на спасителя и тут же побежала прочь. Богдан тоже не стал задерживаться.
Догнал он барышню на Синем мосту.
— Че, тоже не пускают совдепы? — спросил Богдан, пристраиваясь справа.
— Я вас не знаю. — Ева ускорила шаг.
— Я вас тоже, так давайте исправим эту несправедливость, — не отставал Богдан.
— Я сейчас закричу.
— Товарищи, я люблю эту девушку! — закричал Перетрусов и приобнял Еву за талию.
— Только не здесь, шутник! — прикрикнул постовой.
Богдан в знак согласия приподнял и опустил кепочку, мол, я чту порядок и умолкаю.
— Убери руку, — краем рта сказала Ева.
— Сначала нужно спасибо говорить, — ответил Богдан, но руку с талии убрал и предложил держать его за локоть.
— И без тебя бы управилась. — Ева нехотя уцепилась за Перетрусова, чтобы не привлекать внимания прохожих.
— Ага, два раза. То-то халдей тебя отпускать не хотел, все ждал, когда же ты управишься.
— Ты куда меня тащишь?
— Да ладно тебе — тащу. Я щас на Сенную выйду, свистну — и с десяток таких, как ты, сбежится.
— Поржать?
Они свернули в Демидов переулок. Богдан стряхнул с себя руку Евы и сказал:
— Ну и иди к своим совдепам краснопузым, если такая гордая и неприступная, — и ускорил шаг.
Риск имелся. Она могла не остановить, не окликнуть, и тогда поди встреться с ней еще раз «как будто случайно». Но продолжать навязываться было куда рискованнее.
— Подожди, — сказала она.
Богдан остановился и обернулся через плечо. Ева догнала и снова взяла его за локоть. Уже не таким деревянным движением, как на мосту.
— Проводи меня до Сенной.
— Пошли, мне-то что.
Шли неторопливо, пару раз, будто уклоняясь от встречных прохожих, Ева задела Перетрусова бедром. Значит, решила после неудачи в «Астории» подцепить его. Ну что же, поиграем.
— Спасибо, — сказала она.
— Всегда пожалуйста, за подержаться за локоток денег не беру.
— Я про то…
— А… Я туда тоже никак попасть не могу. Гниды красные, сами винцо попивают, коньяки, а остальные, значит, пивом с корюшкой перебивайтесь… Ну и ладно, я тут другое место знаю.
— Понтуешься много.
— Не нравится — не держу.
Снова замолчали. У самой Сенной Богдан спросил:
— Зовут-то тебя как, прекрасная незнакомка?
— Ева.
— Ага. А я — Адам.
— Я серьезно.
— Брешешь. Да ладно, я не в обиде. Тут шалман один есть, там вино имеется. Пойдешь?
— А ты напьешься, так приставать начнешь?
— А че я, не мужик?
— Нет уж, с меня сегодня мужиков хватит.
— Как знаешь.
— Может, проводишь?
— Дудки. Я хочу пить и девок.
Выражение досады, промелькнувшее по лицу Евы, не ускользнуло от внимания Богдана.
— Не, ну ты не обижайся, ты видная, но я не для того в Питер приехал, чтобы всяких гордых до дому провожать.
— А ты не питерский, что ли?
— Не, с Тихвина. Я сюда только на интерес играть приезжаю да пошалить.
— А чем в Тихвине занимаешься?
— А не твоего мелкого ума дело. Ну давай, решай — идешь со мной или нет?
Ева сделала вид, что думает.
— Руки только не распускай.
— Че я, не мужик?
В этом шалмане Перетрусова давно знали как щедрого гостя. Что он был уже с подружкой, никого не смущало, хотя здешние девицы смотрели на Еву недобро — они-то теперь остались не у дел.
Играла музыка, водка мешалась с вином и пивом, по углам весело визжали барышни. Богдан пил, делал вид, что пьянел, и все время выигрывал в карты. Ему было важно, чтобы Ева заметила — он сегодня сказочно богат. И она заметила. Богдан покупал дорогое, вино, всех угощал и вел себя как душа общества.
Играла музыка, водка мешалась с вином и пивом, по углам весело визжали барышни. Богдан пил, делал вид, что пьянел, и все время выигрывал в карты. Ему было важно, чтобы Ева заметила — он сегодня сказочно богат. И она заметила. Богдан покупал дорогое, вино, всех угощал и вел себя как душа общества.
Наконец Ева поверила, что он достаточно окосел.
— Может, пойдем? — спросила она.
— Мне здесь постелют! Пошли со мной, не пожалеешь!
Барышни испытующе смотрели на Еву — упустит ли она такой лакомый кусок или забудет про гордость и останется.
И Ева от жирного куска не отказалась. Она помогла едва стоящему на ногах Богдану добраться до продавленного кожаного дивана и закрыла дверь в комнату.
«Интересно, — подумал Богдан, — по башке огреет или дождется, пока засну? Надо ее как-то задержать».
— Эй, как тебя там!
— Что такое?
— Вина дай мне.
— Хватит, наверное!
— Дай, говорю!
Ева послушно налила полный стакан красного и подала Богдану. Тот потянулся и случайно выплеснул все содержимое на Еву.
— Ну ты кулема! — выругался Перетрусов пьяным голосом. — Налей еще!
Но Ева не слушала, она бросилась к рукомойнику, висящему на стене, на ходу снимая кофточку и проклиная пьяного кавалера. Того Богдану и нужно было. Он рухнул обратно на диван, что-то пробормотал и затих.
Какое-то время Ева не обращала на него внимания, пытаясь застирать пятно на кофте. Когда она кое-как справилась и повернулась, чтобы повесить кофточку на спинку стула, она увидела, что кавалер уже лежит, пуская слюну изо рта. На тонкой женской сорочке розовело пятно от вина, и Ева стянула ее через голову, оставшись в лифе. Сорочку Ева тоже застирала.
Богдан всхрапнул. Ева резко обернулась к нему, но он безмятежно посапывал. Она подошла к нему, помахала рукой перед лицом. Перетрусов никак не отреагировал.
Ева заглянула в сумочку, достала сигареты и спички. Закурила, выпустила в потолок дым, подошла к зашторенному окну, стянула с головы парик и положила на стол. Потом сняла лиф и бросила рядом с париком.
В этот момент Богдана едва не вырвало.
Перетрусов терпеливо выждал, пока его обшарят и вывернут все карманы. Не прошло и часу, как они уединились, а Ева уже покинула комнату, натянув на себя непросохшее белье и одежду и унося в сумочке весь выигрыш Богдана. Он не стал ее преследовать. Наоборот — дал фору, чтобы она умотала с Сенной, и только после этого встал, сполоснул лицо, заправил все карманы и тоже отправился восвояси.
Было еще не совсем поздно, часов одиннадцать вечера, смешно для Питера, где ночи светлые, не то что в Астрахани или Уральске.
О Еве Богдан не думал. Он выяснил достаточно, чтобы заставить это милое создание не то что говорить — петь дискантом, как это называл Кремнев. Больше его беспокоил тритон.
Когда Сергей Николаевич рассказал о том, что именно было в коллекции Булатовича, Перетрусов серьезно обеспокоился. Он знал, что его петух не единственный в своем роде, что бывают и другие талисманы, и в прошлом году он даже побывал в переплете из-за этих железяк. И вот — опять. Может, талисманы, кроме невиданных способностей, обрекают своих хозяев на неприятности? Похоже, что так и есть, никаких сомнений не возникало, что Скальберг погиб именно из-за тритона. Неясным оставалось, держал ли он талисман при себе или где-то прятал. Не у Евы ли? Скорей всего, Ева знала о свойствах предметов. Слишком долго она разглядывала петуха, лежащего на груди Богдана. Только взять не решилась.
Перетрусов долго не мог решить — рассказывать ли обо всем Сергею Николаевичу сейчас или подождать до утра, но заставить себя делать крюк и идти на конспиративную квартиру не смог. Ничего, завтра доложит.
Домой вернулся заполночь и столкнулся в коридоре со стариком Фогелем.
— Там к тебе женщина! — прошептал старик и пальцем показал на дверь Богдана, из чего можно было заключить, что женщина находилась в комнате.
— Молодая? — напрягся Перетрусов.
— Нет, такая… представительная, — и Фогель обрисовал руками размеры, какие должна иметь представительная женщина, хотя спрашивали его не о габаритах, а о возрасте. — Обворожительная фемина!
— А как она без ключа вошла?
— Я открыл. Она обещала, что дождется, я не мог отказать даме!
— Ты меня уже второй раз подставляешь, дед, — прошипел Богдан. — Брысь отсюда.
Перетрусов вошел к себе в комнату.
Дама его ожидала действительно представительная, загораживала пол-окна, отчего в комнате стоял полумрак. Света было недостаточно, лицо незнакомки находилось в тени, так что опознать гостью Перетрусов не мог. Двух незнакомок за один вечер многовато.
— Здрасьте, тетенька, — поздоровался Богдан. — Между прочим, нехорошо в чужое жилище без приглашения заходить. Вы кто?
— Да неужто вы меня не узнали, Иван Васильевич? — изумилась Прянишникова. — Видимо, на роду мне написано богатой быть.
— Эмма Павловна? — обалдел от неожиданности Перетрусов. — Так вы не…
— Не парализованная квашня? Нет, конечно, нет. Просто мужчины гораздо снисходительнее к разбитой горем и апоплексией старухе, чем к бодрой и умной женщине. Я не собираюсь разочаровывать мужчин.
— Зачем вы пришли?
— Все очень просто, Иван Васильевич. Федор передал мне ваше сообщение и очень расстроил.
— А уж как вы меня расстроили, Эмма Павловна. Я думал, вы мне доверяете, а вместо этого… наверное, Федор вам рассказал, что произошло?
— Поверьте, Иван Васильевич, я и знать не могла, что за проверку он вам устроит! — порывисто сказала Прянишникова. — Это ужасно, я не знаю, чем смогу компенсировать ваши душевные страдания…
— Ни за что не поверю, Эмма Павловна. Вы меня разочаровали. Никак не ожидал, что такая умная женщина прибегает к таким низким методам.
— Полноте, Иван Васильевич. Федор рассказал, что вели вы себя куда как хладнокровно, и он понял, что вам это не впервой.
— Просто у вашего Федора мозгов не больше, чем в моем «моссберге». Он весь в крови был и даже не обратил внимания на это. Зачем вы связались с этими мокрушниками, вы же умнее всех, о ком я слышал!
— Сейчас тяжелые времена, мне нужна защита.
Богдан сел на табурет.
— Вы ведь не прощения просить пришли?
— Вы меня заинтересовали. И Федору понравились. Я готова иметь с вами дело и хочу, чтобы мы позабыли об этом недоразумении.
— Договорились, забыли.
— Когда вы будете готовы к обмену?
— Я уже готов.
— Вот как? Я в вас не ошибалась. Так ваш товар…
— Три бочки спирта. И меловые таблетки.
Эмма Павловна расхохоталась:
— А вы шутник, Иван Васильевич.
— Я не шучу, Эмма Павловна. Я меняю три бочки спирта и меловые таблетки на вашу гречку. Таковы мои условия. Мне кажется, я имею право на неустойку за ту безобразную историю, в которую вы меня втравили?
— Вы немного забываетесь.
— Эмма Павловна, вы у меня в комнате, вошли сюда без моего разрешения и приглашения, я буду в состоянии объяснить происхождение вашего трупа. У меня и свидетель имеется. И на этом мы расстанемся. Я был заинтересован в сотрудничестве с вами до тех пор, пока вы не поступили как… нет у меня приличных слов для этого. Я вам предложил вполне приемлемые условия: из трех бочек спирта можно сделать восемь бочек водки, а если разлить ее по бутылкам, то получится… в общем, смотря в какие бутылки разольете. Таблетки можно продавать вообще как любое лекарство, с вашими талантами два мешка этих таблеток можно превратить в состав гречки. Соглашайтесь или проваливайте ко всем чертям, я уже хочу спать.
Эмма Павловна сказала:
— Определенно, я не ошиблась, когда назвала вас Грозным. Ваши требования и резоны нахожу приемлемыми, считайте, что сделка состоялась. Также я полагаю, что наше недоразумение тоже разрешилось к обоюдному удовольствию. Товар заберете вот отсюда…
Эмма Павловна протянула Богдану клочок бумажки с адресом.
— Кстати, у меня тут подвязочка одна образовалась… — сказал Богдан. — Есть весьма любопытный вариантик.
— Обсудим через неделю. Место?
— Предлагаю Эрмитаж.
Прянишникова изумилась:
— Эрмитаж?
— Там во внутреннем дворе можно пройтись и поговорить.
— Хорошо. В час дня.
— В час дня.
— Спокойной ночи.
— И вам того же.
Все, рыба заглотила наживку.
1920 год. Май.
Они столкнулись случайно, опять в Эрмитаже, но по причине пошлейшей и доставившей неудобство обоим. Первого мая всех сотрудников петроградской милиции в обязательном порядке вывезли на экскурсию в музей Революции.
Несмотря на то что экскурсовод из кожи вон лез, чтобы рассказать всем об истории Октябрьского переворота, большинство скучало и жалело, что если уж в кино не повели, то могли какой-нибудь египетский зал показать. Революция еще слишком свежа была в памяти, и каждый способен рассказать экскурсоводу раз в десять больше, чем этот парнишка мог знать.