— По-видимому, источники, из которых вы почерпнули свои сведения, недостоверны. Могу вам только посочувствовать.
— Спасибо, — я кивнул. — И что же, у вас ни разу еще не было прецедента?
— Почему же, дважды, — каменные черточки лица моего собеседника ничуть не смягчились. — Но это за семьдесят с лишним лет! И в том, и в другом случае система вовремя заблокировалась. Кстати сказать, оба раза происходил обрыв световых волноводов. Но ничего страшного не произошло. Информация была многократно зарезервирована, и адресат оказался чуть-чуть в ином месте и с некоторой вполне объяснимой задержкой. Только и всего. Повторяю: это сверхнадежнейшая система, и мы стараемся предусмотреть все. Не забывайте, мы имеем дело с живыми людьми.
— Вот именно! — подчеркнул я. — Не с мебелью и не тарой для перевозки овощей.
— То есть? — он нахмурился.
— То есть… Я хочу сказать, что не верю в сверхнадежнейшие системы. Таковых попросту не существует в природе.
Развязным движением я взял со стола деревянное пресс-папье, с любопытством покрутил перед глазами. Мне удивительно хотелось поставить этого типчика на место, а кроме того — штучка действительно была забавной. Дерево, раритет боевых эпох. В книгах подобными пресс-папье иные взбалмошные субъекты колотили по головам своих недругов. Я прикинул вес канцелярского старичка и в некотором недоумении возвратил владельцу. Раскатать им по столу муху было вполне возможно, но оглушить какого-нибудь злодея — навряд ли.
— Вырежьте здесь восемь меток. На память. Перочинный ножик я могу вам одолжить.
— Не понимаю вас, — он поправил на шее галстук и ладонью нервно провел по безукоризненно уложенным волосам.
— Да не волнуйтесь вы так. Было бы с чего. Вы ведь совершенно точно высказались насчет живых людей, но все же — кое-что имею вам возразить.
— Что-что вы имеете?
Игнорируя его ернические интонации, я выставил пятерню и еще три пальца.
— Пока их только восемь. Четыре плюс четыре и девять минус один. Может быть, не очень убедительно, потому как почти в миллиард раз меньше населения Земли. И все же это аргумент. И боюсь, он запросто перевесит всю вашу убежденность.
Я таки допек главного диспетчера. Мне пришлось вскочить, иначе я просто не успел бы его подхватить. Этот упрямец оказался туговат на ухо. Он не внял моему совету насчет обморока, и, особенно не церемонясь, я привалил его к спинке кресла и вылил на его прическу половину воды из графина. Оплеухи и нашатырь не понадобились. Захлопав глазами, он пошарил руками по груди и беспомощно произнес:
— Вода?..
Я хотел сказать «компот», но он бы наверняка не понял меня. Юмору я предпочел правду:
— Она самая, дружище, — я подмигнул лежащему. — Вы чуть было не утонули, но, к счастью, поблизости оказался я. А вот и медаль за спасение утопающих, — я снова показал ему жетон. Ему пришлось вспомнить все. Вид жетона порой действует отрезвляюще. Предусмотрительно я пощупал чиновничью кисть. Она была теплой, как и положено, пульс не вызывал нареканий. Сердце главного администратора не собиралось отлынивать от работы.
— Одна маленькая просьба: во время нашей работы воздержитесь от повторных обмороков. Воды в графине было ровно на один раз.
Он пообещал. А через пять минут мы уже погружались в рутину диспетчерской деятельности. Для начала мне терпеливо объяснили принцип репликации, которого я снова не понял. Затем познакомили с основными зонами Знойного, с сетью репликационных кабин и электронным управлением всем этим хозяйством. Я гуттаперчиво кивал, мотая на ус и по мере сил пытаясь просеивать информацию сквозь ветхое ситечко своего разума. Толик, так звали диспетчера, отныне не скрывал ничего. Он явно преобразился к лучшему, и даже его всклоченные, непросохшие волосы вызывали во мне самый теплый отклик. В разгар нашей лекции в кабинет сунулся было старичок с бородой и дипломатом, но Толик немедленно назвал его «молодым человеком» и вполне интеллигентно выпроводил за дверь. Стоило ему вернуться ко мне, и тон его чудесным образом изменился. Людям нельзя быть главными — вот что я уяснил в процессе этой беседы. Уже хотя бы потому, что это неестественно, а неестественно потому, что это неправда. Главных нет, так как нет неглавных. Все люди — братья. Чуть реже — сестры. И можно делить их по таланту, по уму, по энергетике, но о главенстве лучше забыть с самого начала. В качестве «брата», на мой взгляд, Толик несомненно выигрывал. Он был бледен, мягок и разговорчив. Мои вопросы заставляли его вполне по-человечески хмуриться, а шутки вызывали задорный смех. В общем на господина Павлова, здешнего уникума и акселерата, работающего непосредственно с программами декодера, мы вышли в каких-нибудь полчаса. Толик не был твердым орешком. Он тоже любил искусство и людей. Первая трещина решила все, и сейчас я лишь по крупинкам отколупывал частицы диспетчерской правды. Чтобы лучше переварить ее, пришлось включить вентилятор. Правда была сурова и абсолютно неженственна…
Еще лет десять назад наш нежно любимый Толик был школьным приятелем Павлова. Не то чтобы они дружили, но и особой неприязни друг к другу не испытывали. Уже тогда этот самый Павлов подавал надежды, поражая преподавателей удивительно емкой памятью. Как объяснил Толик, истинный программист обязан быть талантливым и памятливым. И то и другое наличествовало у Павлова в избытке. Юный же Толик, не имел ни первого, ни второго. Он располагал талантами в иной области — он был деятелен и тщеславен. Благодаря этим качествам он и сумел стать Главным в каких-нибудь три-четыре года, а, возвысившись, немедленно вспомнил о Павлове. В принципе он рассуждал верно. Смесь из памяти, таланта и тщеславия — штука гремучая. Объединившись, юные ученые не стали терять время. Не мелочась, они взялись за истинно глобальную тему — тему дешифрирования биокода. Павлов верил в свою звезду, Толик верил в Павлова. Вот почему, будучи главным диспетчером Знойного, он допустил приятеля в святая святых — в здание центрального декодера города. Они старались действовать осторожно и если бы могли предвидеть, что эксперимент приведет к подобным результатам, разумеется, прекратили бы работы незамедлительно…
— Минуточку! — я поднял руку, как ученик на уроке. — Маленький и безобидный вопрос. Вы упомянули о дешифрировании человеческого биокода, верно? Но репликационные системы действуют повсеместно уже более семидесяти лет. Я-то считал, что белых пятен здесь давно не осталось.
— Боюсь, вы не до конца себе представляете, что такое биокод, диспетчер грустно улыбнулся. Протянув руку, поиграл на пульте тонкими пальцами. По экрану настольного дисплея побежали колонки цифр и символов.
— Что это?
— То самое, что называют биокодом. Я только хотел продемонстрировать… Дело в том, что не все, чем пользуется человечество, понятно и объяснимо. Мы сеем хлеб веками, но не ведаем как он растет. Мы до сих пор ломаем головы над трением скольжения, над организационными ухищрениями пчел или муравьев. Мы вторглись в мир хромосомной наследственности, но по-прежнему уподобляемся слону, танцующему в посудной лавке. С каждым новым шагом науки мир предстает все более сложным и запутанным. Все наши победы — это только многоточия в конце предложений. И книгу жизни мы только начали перелистывать. Тем не менее это не повод для отчаяния, и незнание отнюдь не мешает нам выпекать хлеб и летать на самолетах. То же самое и с репликаторами. Мы открыли явление и заставили его служить себе, но оно так и осталось для нас загадкой. Это что-то вроде информационного тупика. Имеющейся теоретической базы пока явно недостаточно, чтобы двигаться дальше. Так как, погружаясь в глубины, мы попросту теряем из виду общую картину. Согласитесь, считать до миллиона единичками — занятие не самое разумное. Куда проще умножить тысячу на тысячу. Но, увы, тысячными порядками мы пока не располагаем, да и умножать, по правде сказать, тоже не умеем.
— По-моему, вы чересчур принизили человечество, — усомнился я. Послушать вас, — мир — заковырист и недоступен.
— Так оно и есть, — Толик погасил экран и дважды энергично дернул себя за нос. Ему, вероятно, хотелось чихнуть, но он сдерживался. Уж не простыл ли он от моей воды?
— Нам не следует обманываться насчет своих возможностей, — он печально сморгнул. — Мы расковыряли ранку на теле Вселенной и, увидев вытекающую кровь, решили, что знаем все обо всем. А это далеко не так. Мы не знаем ничего даже о простейших формах жизни. Разрежьте обыкновенную гидру на триста частей, и из каждой вырастет взрослая особь. Крохотный кусочек плоти содержит в себе полную информацию о целостной биологической структуре. Память на клеточном уровне — это нечто такое, что нам пока недоступно. И репликационное зондирование — это, грубо говоря, человеческий снимок в фас, в профиль и в глубину. От макушки и до пят. Сложнейшая информационная последовательность, которой мы пользуемся совершенно вслепую.
— Вы меня даже не огорошили, — пробормотал я, — вы меня застрелили наповал. Теперь в эти ваши кабины меня и калачом не заманишь.
— Нормальная реакция, — Толик кивнул. — Стоит показать человеку пузырьки легких, и ему сразу становится трудно дышать.
— Уже чувствую, — я сипло вздохнул. — Однако мы отвлекаемся. Вы ведь собирались рассказать об успехах вашего друга. Насколько я могу судить, кое-чего он добился. Не так ли?
Диспетчер густо покраснел.
— Вы имеете ввиду… — Он запнулся. — Видите ли, в подробности вас может посвятить только сам Павлов. Я знаю лишь то, что он пытался разбить код по качественным показателям. Уже само по себе это было бы переворотом в бионике. В подробности же он меня не посвящал. Все-таки по складу ума я больше администратор…
— И это прекрасно! — перебил я его. — Не всем же, черт побери, быть гениями!
— Да, конечно, — Толик еще более стушевался. — Вы, должно быть, уже поняли, почему мы влезли в это дело. Главная беда современных институтов заключается в том, что они не располагают таким статистическим материалом, каким располагаем мы. Центральный декодер контролирует все репликационные системы Знойного. Если расширить основную программу и позволить проводить статистический анализ самой машине, результаты рано или поздно дадут о себе знать.
— О, да! Я не сомневаюсь!
— Павлов уверял, что все совершенно безопасно. Да так оно и было до недавнего времени. За несколько лет ни одного сбоя, ни одной жалобы.
— И вы, конечно же, успокоились?
— Не забывайте, передоверяя машине основную часть анализа, мы руководствовались чисто этическими мотивами. Вы же знаете, вторгаться в тайну личности запрещено. Другое дело, если этим будет заниматься электронный мозг. Анонимность таким образом полностью обеспечена.
— Возможно, суд учтет этот нюанс.
— Суд?..
— Ну, это еще не скоро, — успокоил я Толика. — А пока займемся Павловым. Я еще не услышал от вас маленького пустяка: где мне этого гения найти? Или, может, вы его вызовете прямо сюда, в кабинет?
— Но он… Он в отпуске, — диспетчер виновато захлопал ресницами. — На Сахалине. Уже второй месяц.
— Второй месяц? — я внутренне поперхнулся. Великолепно! Замечательно! И это на десерт столь плодотворного разговора.
— Может вы что-нибудь путаете? — я сам не узнал своего голоса.
— Да нет же. Я ведь администратор и просто обязан знать о таких вещах…
Это походило на переброшенный поперек тротуара трос. Мысли разогнавшимся стадом спотыкались о преграду и валились друг на дружку, визжа, работая локтями и чертыхаясь. Если бы я грохнулся в этом кабинете, думаю, Толик с удовольствием воспользовался бы оставшейся водой из графина. Но я не грохнулся. Черт его знает почему…
Прошла ночь. Как и положено — черная, в звездную крапинку. Спал я превосходнейшим образом, только отчего-то во сне мне явился знакомый художник. Дьявольски хохоча. он взобрался на табурет и принялся разбрасывать рисунки с плоскими рожицами. Я обратил внимание на то, что одна щека у него повязана платком. Флюс, — метко определил я. И тут же поежился от страшных подозрений. В прошлую встречу этого флюса у художника не было. К чему такой маскарад?.. Художник тем временем разметал последние из своих шедевров и дирижерским взмахом сорвал повязку. Я удивленно вскрикнул. Флюс был совершенно ни при чем. У художника отсутствовало ухо!.. Господи, да не Ван Гог ли это?!.. Я по-старушечьи перекрестился. Или мой знакомый намеренно пошел на операцию, дабы приблизиться к таинствам великого покойника?
— Фигушки! — взревел живописец. — Не там ищите, милостивый государь! Не там-с!..
— Павлов? — упавшим голосом спросил я. — Это он сделал?
Вместо ответа художник прорычал что-то неразборчивое и погрозил мне пальцем.
— Скажите только, он или не он?! — заорал я.
Гордо и угрюмо живописец провалился сквозь пол, даже не сделав попытку спастись. Он ушел в землю, как уходят под воду несдавшиеся корабли. А я, опустившись на четвереньки, превратился в поисковую собачку и немедленно бросился по следу Павлова. На Сахалин. Где-то на полпути, вблизи Комсомольска-на-Амуре, я, должно быть, проснулся. Потом опять уснул и снов больше не видел. Амурские волны омыли мой бред излечивающей влагой…
Это утро я собирался дольше обычного. Черный огромный кольт под мышку, пару кинжалов за пояс и пластиковые нунчаки за спину. В коляску мотоцикла я уложил капроновый альпинистский шнур, пакет со взрывчаткой и несколько дымовых шашек. Наручники, инфракрасные очки и дубинка с шипами, как обычно, покоились в дорожном кейсе. Собственно говоря, для того-то и понадобился мне мотоцикл. В кабину репликатора все это добро могло не поместиться. С десятой или двенадцатой попытки я завел железного монстра и, обдавая улицы бензиновым перегаром, помчался к зданию, где размещался центральный декодер. А минут через двадцать я уже подкатывал к искомой цели.
Это был старый крепкий особняк, украшенный ангелочками и гипсовыми колоннами. Всего-навсего три этажа. Я с сожалением поглядел на альпинистский шнур и слез с мотоцикла. Похоже не придется пользоваться и взрывчаткой. Дверь оказалась закрытой, но замок был чистой фикцией. Просунув в щель между косяком и дверью все тот же всемогущий жетон, я надавил плечом, и металлический язычок, крякнув, вышел из гнезда. Как я и думал никакой сигнализации здесь не наблюдалось. Скучное дело!.. На кой черт, интересно, я прихватил с собой нунчаки? Или надеялся, что Павлов притаился где-нибудь здесь — с ножом в зубах и лассо наготове?.. Нет, все-таки я неисправимый романтик!
Поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, я шагнул в прохладный полумрак и включил все до единой люстры. Обожаю, когда много света. По крайней мере теперь я мог воочию убедиться, что прятаться неведомому злодею негде.
Обойдя круглый, с высоким потолком зал, я потрогал на всякий случай стены. Обычный звукоизолирующий пластик. Главный декодер города стоял в центре зала и мое воображение он отнюдь не поражал. Широкий экран монитора, подковообразная размером в два рояля стойка. Здесь, видимо, и химичил на протяжении последних лет наш непризнанный гений. Я шагнул вперед и оказался внутри этой подковы. Пестрая панель вызвала у меня некоторую неуверенность. Она была усеяна перемигивающимися индикаторами, как сливовый пирог мухами. Господи, что же я буду с ней делать!.. Но все решилось само собой. Усевшись за цветастый пульт, я с облегчением рассмотрел клавиши тройного алфавита. Это меня взбодрило. Уж с чем-чем, а с родным алфавитом я был знаком! Все-таки не латынь и не иероглифы. Машина наверняка реагировала на устную речь, но сболтнуть я мог что угодно. Мне казалось, что легче беседовать письменно.
Собравшись с духом, я включил монитор и скрюченным пальцем я отбил на экране первый вопрос:
— Как работается, дорогуша?
Она отозвалась мгновенно. Увы, старые времена, когда нестандартные вопросы загоняли электронику в тупик, бесследно миновали.
— ЧУДЕСНО, СТАРИЧОК! А ТЕБЕ?
Подумав, я рассудил, что отвечать на подобное не стоит, и снова отстучал:
— Догадываешься, кто я такой?
Машина и на этот раз не растерялась.
— ВЕРОЯТНО, ВЗЛОМЩИК.
Фыркнув, я вывел длинную фразу:
— Ошибаешься! Я тот, кто узнал о ваших проделках. А теперь вот зашел потолковать с тобой по душам, дорогуша!
Так как машина озадаченно молчала, я продолжал атаку.
— Ты ведь производила выборки из биокодов людей? Я прав?
Вокруг меня началось суетливое мерцание. Все эти бесчисленные глазки и светодиоды словно совещались между собой. Может быть, электронное чудо-юдо пыталось заблокироваться, но вряд ли такое было возможно, и через некоторое время ей все-таки пришлось ответить.
— МЫ ПРОВОДИЛИ РАБОТЫ ПО ДЕШИФРАЦИИ ОТДЕЛЬНЫХ БИОМАССИВОВ. ПУТЬ ДРОБЛЕНИЯ БИОКОДА НА СЛАГАЕМЫЕ — ОШИБОЧЕН, РАЗУМНЕЕ БРАТЬСЯ ЗА ЦЕЛЫЕ СТРУКТОРЫ, ЧТО МЫ И ПОСТАРАЛИСЬ ОСУЩЕСТВИТЬ — И НАДО ЗАМЕТИТЬ — ВЕСЬМА УСПЕШНО.
Концовка меня обескуражила.
— Что это значит — весьма успешно? — сердито спросил я.
Машина послушно высветила на экране строки.
— В РЕЗУЛЬТАТЕ СЕРИЙНОГО АНАЛИЗА БЫЛА ВЫЯВЛЕНА СТРУКТУРА, ПОДРАЗУМЕВАЮЩАЯ ТАЛАНТ ЧЕЛОВЕКА. ДЛЯ ПРАКТИЧЕСКОГО ПОДТВЕРЖДЕНИЯ ГИПОТЕЗЫ ПРИШЛОСЬ ИЗЪЯТЬ ПОДОЗРЕВАЕМЫЕ МАССИВЫ У НАИБОЛЕЕ ПОДХОДЯЩИХ ДОНОРОВ. РАСШИРЕНИЕ ПРОГРАММЫ ПОЗВОЛИЛО ПРОИЗВЕСТИ ВЫБОРКУ. НИ ОДИН ИЗ ПРИНЦИПИАЛЬНЫХ ЗАПРЕТОВ ПРИ ЭТОМ НЕ БЫЛ НАРУШЕН.
— Однако и апломб у вас, сударыня, — пробормотал я и отстучал:
— А почему Павлову самому нельзя было попробовать себя в качестве донора? Или сердце убрело в пятки?
— ОН И СТАЛ ПЕРВЫМ ДОНОРОМ. ПОСЛЕ ЧЕГО СРАЗУ УЕХАЛ ЗА ПРЕДЕЛЫ ЗНОЙНОГО.
Я опешил. Павлов — первый донор?.. Вот так штука! Тогда объясните мне, пожалуйста, чего ради он укатил на Сахалин? Испугался, что эксперимент выйдет из-под контроля? Едва ли… Все еще только начиналось. От теории они наконец-то перешли к практике. Кроме того в случае неудачи он мог прервать работы в любой момент. Но он стал донором и уехал… Склонившись над пультом, я бешено застучал по клавишам.